Звезда Парижа

Морис галантно улыбался и даже раскланивался с особо привлекательными незнакомками. Не то чтобы он так уж желал любовных приключений. Скорее всего это была бессознательная потребность чего-то нового, желание развлечься хоть чуть-чуть, свойственное всякому молодому мужчине, тем более если он в течение семи лет брака оставался верен жене — ну, или почти верен.

И вот как раз в ту минуту, когда он в очередной раз на кого-то загляделся, произошла досадная неприятность: спускаясь по лестнице, он столкнулся или, вернее сказать, почти сбил с ног женщину, только что вышедшую из соседнего зала. Пораженный такой своей неловкостью, он бросился ее поддержать, рассыпался в извинениях, машинально про себя замечая, что женщина эта молода, легка и стройна. Еще наклоняясь к ней, он услышал шуршание тяжелых пышных юбок из темно-золотистого бархата — шуршание, показавшееся ему особенным, и заметил ее изящные легкие туфли. Помимо воли взволнованный, Морис произнес:

— Ради Бога, сударыня, еще раз прошу вас простить меня. Я проклинаю себя за невнимательность…

Женщина подняла голову, и Морис онемел. Это было лицо поистине прекрасное, по крайней мере, более красивых женских лиц ему видеть не приходилось: бледное, тонкое, с высокими скулами и точеным подбородком, с изящным носом и шелковистыми дугами бровей, капризно изогнутых на белизне лба.

Но еще больше поразило Мориса выражение крайней безысходности, полного отчаяния на этом лице, а в ее огромных глазах, зеленых, цвета морской волны, он заметил слезы. Пока он глядел на нее, лишившись дара речи, незнакомка, сдерживая судорожный вздох, проговорила:

— Не беспокойтесь, сударь. Увы, в невнимательности я привыкла.

— К невнимательности? — переспросил он. — Вы?

Она печально улыбнулась, видимо, с трудом сдерживая слезы. Морис готов был поклясться, что только гордость удерживает ее от рыданий.

— Простите, сударыня, если мое любопытство покажется вам неуместным. Я невольно причинил вам неприятность, но мне кажется, у вас есть неприятности более крупные.

— Да, вы правы, — проговорила она.

— Может быть, — сказал Морис, — я могу чем-то вам помочь?

— О, вы можете помочь только в одном… если у вас есть время, проведите меня до ближайшей скамьи. Моя горничная ожидает в экипаже, а у меня… у меня, видит Бог, совсем не осталось сил. Я просто раздавлена отчаянием.

Морис это видел. Она, казалось, едва дышала и так опиралась на его руку, что можно было подумать, она вот-вот потеряет сознание.

Молодой д'Альбон был по натуре великодушен и добр, правила поведения, которым он следовал с детства, предписывали ему оказать помощь женщине, а уж то, что эта женщина оказалась так прекрасна и так юна, окружило довольно-таки банальное событие романтическим ореолом. У Мориса невольно забилось сердце — если бы не природная сдержанность и боязнь ее оскорбить, он подхватил бы незнакомку на руки и донес бы до нужного места.

Она без сил опустилась на скамью, прижимая кружевной платочек к виску. Дыхание ее было легким, но прерывистым, голова клонилась, будто под тяжестью горя. Морис только сейчас заметил, как элегантно и изящно она одета. А как живописно расстелились ее бархатные юбки по скамье, когда эта женщина села. Впрочем, женщина ли? Мадам или мадемуазель? Кажется, мадемуазели не ходят так запросто по банкам. И все-таки, кто она? Он был готов поклясться, что она благородного происхождения: ее руки, белые и нежные, речь, манеры, скромность — всё говорило об этом. А если и нет, если она буржуазка, то из очень приличного круга. Ничего более определенного Морис сказать не мог.

Незнакомка подняла на него глаза — он заметил тонкие бороздки слез у нее на щеках.

— Я так несчастна, сударь, — проговорила она, обращаясь к нему как к доброму знакомому. — Благослови вас Бог: вы пока первый, кто отнесся ко мне по-человечески в этих бесчеловечных учреждениях. Сколько я их обошла, этих банков!

У меня совсем нет сил, я опустошена… Вы, наверное, здесь как клиент?

— Да, мадам, — сказал он, выбрав именно это обращение. — Не буду ли я слишком нескромен, если спрошу, что у вас за трудности?

— Нескромны? О Боже! Я так рада хоть с кем-то поговорить. Ах, сударь, трудности у меня совершенно пустяковые — по крайне мере, так считают все эти банки, но для меня это большая беда.

— Вам нужны деньги? — догадался Морис. — Вы хотите взять заем?

— Да, и как можно скорее… от этого зависит если не моя жизнь, то моя судьба.

— Это так серьезно?

— Да. Очень важно. — Она едва слышно вздохнула, превозмогая слезы, и так передернула плечами, что это тронуло капитана д'Альбона. — Близкий человек, брат, попал в беду и… Можно сказать, я погибну, если сегодня не получу денег.

— А много ли вы просите?

— Двадцать пять тысяч франков.

Разговор на миг прервался. Сумма была не так уж велика, но на подобную сумму семья Мориса могла бы жить почти год. На секунду капитан замялся, чувствуя, что попадает в неловкую ситуацию: менее всего он хотел бы помогать этой красавице только словами.

Быть перед ней лишь болтуном — как это унизительно!

Он в замешательстве забарабанил пальцами по столу:

— Да, сумма не так уж внушительна… неужели все вам отказали?

— Да, как видите. Теперь у меня уже нет надежды. Впрочем, и раньше понапрасну надеялась — у меня нет никакой недвижимости, только небольшие денежные доходы, мне нечего дать в залог, а эти безжалостные люди только этого и хотят… Нет, сударь, я уже убедилась, всё напрасно.

Морис решительно произнес:

— Я сейчас же сам поговорю с Перрего. Признаюсь, большого влияния на него у меня нет, но я попытаюсь его убедить…

Она сделала слабый жест:

— Нет. Не стоит даже пытаться. Я только что от него… О, прошу вас, сударь, не утруждайте себя: всё будет бесполезно. Я и так благодарна вам за то, что вы меня выслушали.

— Да, но выслушать — это, как вы понимаете, не помощь…

Он несколько смущенно спросил:

— Это действительно так важно для вас?

— Да.

Кроме этого тихого короткого слова, больше ничего не сорвалось с ее губ, но гораздо убедительнее слов были ее золотоволосая головка, склоненная на руки, — головка, достойная кисти Тициана, и ручьи слез, текущие по щекам, — она плакала тихо, не так, как Катрин, и от рыданий у нее не краснело лицо.

Дыхания ее почти не стало слышно. Потом, будто в последнем порыве отчаяния, незнакомка призналась:

— Я бы что угодно подписала, лишь бы меня выручили! Почему мне не верят? Что во мне такого подозрительного?

— Подозрительного? Я не встречал более милой женщины!

— Благодарю… Повторяю, я подписала бы вексель, как это делают все, и вернула бы деньги через две недели, не больше, я точно знаю, что смогу вернуть… впрочем, верить-то мне не надо: ведь если есть вексель, стало быть, я отвечаю перед законом. …

Она не могла больше говорить, рыдание словно сдавило ей горло. Морис был рад, услышав слова о векселе. Выход уже несколько минут вертелся у него на языке, но ему казалось низким спрашивать о таких деталях, как вексель, — деталях мелочных и меркантильных. Но, раз она готова оформить всё, как надлежит, почему бы ей не помочь? О Господи! Это просто долг любого настоящего мужчины. Морис был француз до мозга костей, и поэтому не мог оставить женщину в беде. К тому же, незнакомка была так необыкновенна, что у него перехватывало дыхание. Ее хрупкость, ее нежные грациозные жесты, изящество, тонкий, едва уловимый запах розовых духов, шуршание платья, складки на юбке — всё возбуждало сильнее, чем любое достоинство Катрин, и Морис чувствовал, что кровь у него волнуется куда более горячо, чем это бывает с женой.

Возможно, бессознательно он чувствовал, что у этой случайной встречи может быть весьма интригующее продолжение. Они ведь встретятся снова… и кто знает, по какой дороге пойдет их знакомство, — может, они даже станут любовниками?

Честность заставила Мориса сразу отбросить столь расчетливое соображение. Будь что будет, но сейчас он помогает ей просто из доброты. Чувствуя себя особенно сильным и всемогущим рядом с этой отчаявшейся красивой женщиной, он произнес: