Страница 25 из 70
— Я убью их всех! Они ответят мне за Анну, они еще пожалеют!
— Милорд, куда вы направляетесь?! — окликнула его леди
Сесилия. — Разве вы не слышали, что никому нет доступа в Вестминстер? Король не примет вас! И может статься, это просто ловушка!
Это было резонное предположение. Но остановило оно герцога лишь на миг. В следующий момент он уже отмахнулся от предупреждения супруги:
— Э! Чтоб я боялся этой французской ведьмы!
Пылая яростью, герцог забыл об осторожности и не желал ждать ни минуты. Благоразумие, соображения целесообразности — все было отодвинуто на задний план. Через пару часов он уже покинул Хэмбли, мчался в Лондон, сопровождаемый крошечной свитой и двумя оруженосцами, и одна только мысль была у него в голове: о жестоком оскорблении, об Анне, попавшей так неожиданно в руки этому морскому ястребу, и о том, что когда-нибудь, непременно, это уж как пить дать, французская шлюха, измыслившая такую пакость, ответит за все.
Короля Генриха и раньше-то не было причин бояться или уважать. В лучшем для него случае его считали праведником, едва ли не святым. Но что это, скажите на милость, за репутация для монарха, которому вручена страна, находящаяся в упадке? Склонность к чудачествам и нерешительность и раньше изрядно подрывали авторитет Генриха. Теперь же, когда он превратился в умственную развалину, стал почти что трупом, вообще казалось немыслимым показать его людям.
Изредка навещая супруга в его покоях, королева мрачно думала: «Почему именно он? Почему так не вовремя? Почему, по крайней мере, если этому суждено было случиться, он не сошел с ума тогда, когда герцог Сомерсет был в Англии?» То, что произошло с Генрихом, поставило перед ней тысячу вопросов, один неразрешимее другого. До того тяжкие заботы легли на ее плечи, что Маргарита, будучи на восьмом месяце беременности, начинала полагать, что Генрих, мучивший ее всю жизнь своими причудами, теперь ухитрится навредить и ребенку.
За королем хорошо ухаживали, верный Бартон прилагал все усилия к этому, но состояние Генриха VI оставалось плачевным. «Сознание полностью помрачено», — так говорили лекари. Король не мог передвигаться, лежал, как мертвец, не слышал голосов, никого не узнавал, нужду справлял под себя. Когда была необходимость, его переносили с места на место, а кормили с ложки. Это зрелище полного впадения в детство было отвратительным. Поэтому королева и ее друзья решили скрывать правду о здоровье Генриха, доколе это будет возможно.
Если бы стало известно, что король безумен, это всколыхнуло бы всю Англию. Разумеется, партия Алой Розы — а это большая половина всех английских вельмож — держала бы сторону королевы и прочила Маргариту в регентши, ибо могущество этих вельмож зависело от Ланкастеров. Однако сама Маргарита не была уверена, что, помимо лордов, ее поддержит чернь. Или, если не поддержит, то хотя бы останется равнодушной к делам наверху… Простолюдины, похоже, не слишком-то любили высокомерную и брезгливую иностранку. А Йорк не преминул бы этим воспользоваться, разжег бы смуту, мгновенно все недовольные подняли бы головы, стали бы кричать, что не позволят чужеземке командовать, и началась бы настоящая война… О нет, следовало все скрывать, надеясь, что Генрих придет в себя, а если этого и не случится, то приедет Сомерсет и поможет Алой Розе.
Теперь, кажется, предстояло бороться не столько за Генриха, сколько за будущего принца.
Объяснить каким-нибудь образом то, почему король не показывается на людях, было довольно трудно. Везде, во всех местах, где прежде монарх бывал — в соборе святого Павла, в Ламбетском дворце, в Тауэре — его не видели уже две-три недели, и многие удивлялись: почему его величество так изменил своим привычкам? Был пущен слух, что Генрих VI дал обет временного затворничества, то есть в богоугодных целях решил ни с кем не видеться и никого не принимать.
Поначалу эта выдумка кое-что объясняла. Однако обет, по мнению многих, явно затягивался, а тем временем каждый Божий день в Вестминстер являлись иностранные послы, гонцы, просили аудиенции представители купеческих гильдий и ремесленных корпораций. Всех их принимала королева. Конечно, все и раньше привыкли, что она в королевской семье главная, все давно знали, что решения принимает она, но раньше король хотя бы для приличия сидел на троне и делал вид, что может при желании повелевать. Теперь же Генриха не было вообще — он исчез. Царедворцы и лорды, преданные Маргарите, понимали, что очень скоро придется объявить короля больным и призвать лекарей, и как следствие — признать его невменяемость и согласиться решать вопрос о регенте.
Маргарита нервничала. Драгоценное время уплывало. Она давно под покровом тайны начала сзывать в Лондон своих приверженцев, однако самый главный из них, Сомерсет, не появлялся. Гонец в Кале был отправлен сразу же, едва с королем случилось несчастье, но ответа из Франции не было. Либо гонца перехватили, либо он стал жертвой трагической случайности. Маргарите было особенно тревожно еще и потому, что Йорк, судя по донесениям, вернулся в Лондон и развил лихорадочную деятельность. В этой лихорадке она едва ли могла бы состязаться с ним: беременность лишила ее тех сил, которые именно сейчас надо было собрать для активной борьбы.
Клиффорд, как тень, всегда был рядом. Она ловила его пристальный взгляд всякий раз, когда находилась в затруднении. Будто угадывая ее мысли, он почтительно предложил:
— Если вы волнуетесь о гонце, моя королева, следует послать еще одного.
— Да, но как? — Она была в отчаянии. — И разве его не перехватят, как первого?
— У нас нет оснований думать, что первый перехвачен. От Лондона до Кале путь не близкий, а прошло еще только две недели.
— Может быть, — сказала королева, — но я не могу вторично рисковать и доверять бумаге то, что король безумен. Если такое письмо попадет в руки врагов…
— Бы можете передать известие на словах, миледи.
Она взглянула на него крайне недоверчиво:
— На словах? Но кто же из наших гонцов считается столь верным, чтобы я рассказала ему то, что мы скрываем ото всех?
— Я нашел человека, ваше величество. Это не гонец, а простой суконщик, достаточно состоятельный, впрочем. Его имя Том Кук.
— Том Кук? Как просто, — усмехнулась королева. — Почему же я могу довериться ему?
— Потому что за него ручаюсь я, ваше величество, и потому что я нашел его именно для нашей цели.
— Он так смел, что пробьется через все йоркистские засады, пересечет Ла Манш и доберется до Сомерсета?
Клиффорд поклонился, сдержанно улыбаясь:
— Пересечет и пробьется, моя королева. Вы, должно быть, не придавали этому большого значения, но Томас Кук несколько лет кряду был главным поставщиком сукна ко двору вашего величества и благодарен за это.
— Вот как? Не помню, чтоб я предоставляла кому-либо подобные привилегии.
— Это сделал еще милорд Сеффолк, упокой Господи его душу, — сказал герцог невозмутимо, — а его имя было неразрывно связано с именем вашего величества.
Щеки королевы едва заметно порозовели — что и говорить, порой сэр Хьюберт бывал дерзок, и она чуть дрогнувшим голосом приказала устроить ей встречу с суконщиком Куком.
Он явился в Вестминстер как торговец, почтительнейше разложил перед Маргаритой Анжуйской свой товар: отрезы французского шелка, генуэзского бархата, фландрского тончайшего сукна, драгоценного индийского муслина; все было голубого цвета — самых разных его оттенков, от нежно-лилового до серебристо-лазурного, все под цвет глаз королевы.
Сам Томас Кук оказался молодым человеком лет тридцати, почтительным и сообразительным, одет был просто, но богато, держался уважительно, но без раболепия. Маргарита, обычно очень недоверчивая, почувствовала вдруг, что Томасу Куку можно доверять.
Соблазн был так велик, а предосторожности, принятые Клиффордом, казались такими надежными, что она не выдержала и начертала несколько строк, адресуя их лорду Бофору. Инстинктивный страх удержал ее от того, чтобы проявить в записке какие-либо недозволенные чувства, однако о болезни короля она написала вполне ясно и просила герцога поскорее прибыть в Англию.