Первая любовь королевы

Йорк и его друзья Невиллы никогда не выражались прямо, и даже на общих советах не признавались прямо: а чего же, собственно, герцог желает? Короны? Или удовлетворится меньшим, скажем, постом наместника королевства? Впрочем, уточнять подробности пока не было смысла, ибо и так все знали, что в случае любого возвышения его светлости Ричарда его родственники и сторонники получат немалые блага, почести и приобретения.

Всего несколько месяцев было суждено Маргарите Анжуйской провести вместе с Сомерсетом. А потом настало время распрощаться. Звание капитана Кале обязывало герцога покинуть Англию. Разлука предстояла долгая — по крайней мере, до следующей весны. Мало того, что Маргарита, как всякая влюбленная женщина, испытывала боль от самой мысли о расставании, она еще и понимала, что отныне вся тяжесть государственных забот будет возложена именно на нее.

Не то чтоб она боялась, вовсе нет. Ей, двадцатидвухлетней, приходилось уже переживать политические бури и стойко выдерживать натиск врагов. Ведь выдержала же она кошмарное лето прошлого года[35]. Но, видит Бога, за время союза с Сомерсетом она немного отвыкла от ответственности, познала всю сладость легкомыслия. Теперь приходилось возвращаться в прежнее состояние, теперь она снова должна была стать женщиной, которая все решает и за все в ответе.

И это превращение давалось ей довольно трудно.

Поневоле предаваясь воспоминаниям, королева Маргарита думала, как много всего случилось за последний год. Такое короткое слово, краткий срок, а сколько событий! Всего тринадцать месяцев назад эксвайр из Кента Джек Кэд взбунтовал южное побережье, лживо провозгласил себя Джоном Мортимером, «кузеном герцога Йорка», и вся чернь Кента и Суссекса двинулась за ним на Лондон. Мятежники требовали поставить Йорка во главе королевства. Маргарита Анжуйская отвергла их требования, но положение было ужасным. Чернь разбила королевские войска у Севенокса, а Генрих VI, безучастный ко всему, бросил трон на произвол судьбы и уехал в Кенилворт…

Она металась, не зная, как быть, а отовсюду приходили страшные известия: о расправе над епископом Солсбери, об убийстве лорда-казначея. Потом пал Лондон, начались погромы и грабежи. Кэд сам вершил суд, убивая друзей королевы и выставляя их головы на мосту. Тем временем Йорк, будто по заказу, оказался в Англии, самовольно оставив свой пост лорда-лейтенанта Ирландии.

Маргарита думала тогда, что все потеряно, что король не сохранит корону. Но верный Клиффорд, вернувшись с севера с отрядом своих людей, исколошматил бандитов в предместьях Лондона, а позже ему удалось собрать королевские силы и покончить с восстанием. Правда, потом явился на свет второй Джек Кэд, и даже третий… И только когда приплыл из Кале Эдмунд Бофор, паника в стане Алой Розы прекратилась.

Минул год. И что же? Впервые королева почти спокойна. Никто уже и не заикается о Йорке как о претенденте на корону. Шерифы преданы королю. Англичане, похоже, образумились и осознали, что нет более законного короля, чем Генрих VI. Да, мало кто верит, что королева ждет ребенка именно от супруга, однако что значат сплетни? По закону ребенок будет принцем, и ни у кого нет возможности помешать этому. Йорку запрещено приезжать в Лондон.

И Маргарита, хоть и опасавшаяся разлуки, находила облегчение в мысли о том, что Сомерсет покидает ее, когда Англия вполне спокойна и когда у королевы явных врагов вдесятеро меньше, чем год назад.

Они прощались в Расписном зале. Прощание было официальным, однако под конец Маргарита приказала удалиться дамам, включая Матильду д'Амбрей, а так же лорду хранителю чрева, который всегда находился поблизости. Сомерсет в который раз повторил ей, что надлежит делать и как себя вести, дабы не погубить то, что завоевано. Она слушала внимательно, но ее глаза поневоле наполнялись слезами. Никого она не любила так, как этого высокого, изящного лорда с ледяным взглядом, такого высокомерного и бесстрастного на вид, и такого порывистого, необузданного в любви и ласке. Она любила в нем все. С некоторых пор мужчины могучего, исполинского телосложения казались ей грубыми и неотесанными — настолько она была очарована герцогом. Ей хотелось, чтоб будущий ребенок был похож на него — не так, разумеется, чтобы это бросалось в глаза, но чтоб перенял у отца что-то главное, самое лучшее.

— Ни одного шиллинга на войну, Мэг, ни пенса, запомните это. Нельзя уступить им в этом вопросе.

— Байонна вот-вот должна пасть, — напомнила она негромко.

— Пусть падет хоть десять Байонн. И пусть меня тысячу раз назовут предателем, я не позволю продолжать войну. Это гибель, Мэг, вспоминайте мои слова всякий раз, когда от вас начнут требовать продления этой столетней авантюры. Во Франции для нас все кончено, моя королева. А Йорк, — он жестко усмехнулся, — да, Йорк и Невиллы хотят только одного: чтобы мы слабели, посылая солдат за море, и разорялись, пуская по ветру огромные деньги в погоне за бредовой мечтой.

Он взял ее руку, требовательно произнес:

— Обещайте, что будете поступать по-моему, Мэг.

Она давно замечала, что он стал говорить «мы», «по-моему», будто именно они, Эдмунд и Маргарита, были королевской четой. Ее это забавляло и трогало. Но теперь королева и не подумала об этом.

— Обещаю, — произнесла Маргарита тихо. — Эд, я ведь остаюсь здесь совсем одна. Как было бы хорошо, мой друг, если б вы не уезжали.

— Это невозможно, — сказал он.

Оба знали, что это так, но судорожный вздох поневоле вырвался из груди королевы. Беременность она переносила тяжело. Совсем недавно лорд Бофор сам был свидетелем случившегося с ней обморока. Он проявлял о ней все это время большую заботу — еще бы, ведь ребенок, которого она носила, был его сыном и одновременно должен был стать наследным принцем. И сейчас, когда он глядел на нее, бледную, поникшую, почти беспомощную, с большим животом, проступающим под складками бархатного платья, честолюбие отступило и ему стало до боли жаль ее. Жаль было покидать эту женщину. Он протянул руку, коснулся ее теплой щеки нежным-нежным жестом утешения. Она вздрогнула, поднимая глаза:

— Вы даже отца Гэнли мне не оставляете. Как я слышала, он должен уехать вслед за вами.

— Отец Гэнли весьма привязан к моей дочери и хотел бы повидать ее. — Улыбаясь, он ласково погладил ее руку: — Вы не одни, моя королева. Я оставляю вам множество верных людей. Целые графства горой встанут на вашу защиту. Йорк думает лишь о том, как бы с меньшими потерями выпутаться из того, что сам же и начал. Лорд Скейлс, комендант Тауэра, верен вам до мозга костей. Лорд канцлер и хранитель печати — ваши сторонники. Епископ Солсбери — королевский советник. Лорд Клиффорд, вы сами знаете, готов умереть за вас. Общины усмирены. Чего же бояться? Даже побережье — и то охраняется верным герцогом Эксетером.

И, наконец, я оставляю вам своего старшего сына… Можете ли вы сказать, что будете без защиты?

— Но вас со мной не будет. Что ни говорите, сэр Эдмунд, а эго грустно.

— Да. Грустно.

Он помог ей подняться, коснулся губами лба, потом губ, затем каждой руки. Маргарита на миг с силой привлекла к себе его светловолосую голову, и сделала это так порывисто, что стальной нагрудник больно кольнул ее — лорд Бофор был уже облачен в доспехи и готовился с минуты на минуту покинуть Лондон. Отстранив ее на миг, он обнял королеву уже бережно и нежно, помня об ее положении.

— В случае малейшей опасности, Мэг, — сказал Сомерсет, — шлите гонца ко мне немедля. Обещайте, что будете осторожны.

— Обещаю, мой Эд.

Он подумал в эту минуту о Хьюберте Клиффорде. Что-то не нравилось ему в этом человеке. Иногда герцог даже допускал мысль, что начальник охраны яростно его ненавидит. Впрочем, эта догадка не слишком его тревожила. Клиффорд, конечно, может ненавидеть его самого, но королеве, видит Бог, никогда не причинит зла. Очевидно, что он влюблен в нее, если только волк, посаженный на цепь, способен любить. И, как ни ревнив был лорд Бофор по природе, трезвым умом он рассчитывал, что от подобной привязанности для Маргариты ничего худого произойти не может. А она сама… В ней он был уверен: эта женщина, королева Англии, слишком горда, чтобы снизойти до не слишком высокородного охранника. Кроме того, Маргарита Анжуйская, сильная, гордая и волевая, была рождена, видимо, только для одной любви, одной-единственной страсти.

35

Имеется в виду восстание Джека Кэда.