Первая любовь королевы

— Но ведь это безумие, не так ли? — спросил Бофор негромко.

— Мне жаль, что это так…

Он хрипло рассмеялся. Властно протянув руку, коснулся плеча Маргариты, с которого соскользнула шелковая сорочка, стянул ее ниже, легко обласкал округлость руки до локтя, потом, будто утратив самообладание, рванул ее к себе, грубо и сильно сжал в объятиях, до боли целуя губы:

— Невероятная женщина — жестокая, лживая, взбалмошная, надменная… Ты кому угодно внушишь ужас, Мэг. Это только я таков, что люблю тебя за все, пусть ты жестока и коварна, пусть ты капризна, пусть даже ты совершишь сотню злодейств, но я люблю, люблю, люблю тебя, душа моя, тысячу раз люблю, знай об этом…

— Знаю, — прошептала она.

Порывисто обхватив руками его светловолосую голову, она жадно ловила и возвращала ему поцелуи, желая забыться, отогнать все недобрые призраки будущего и взять от этой прощальной ночи все, что только было можно.

Король Генрих выехал своей супруге навстречу. Не Бог весть какой наездник, он на этот раз не смог спокойно дожидаться приезда жены в монастыре Сент-Огастин, а ринулся ей навстречу. Кортеж королевы, двигавшийся медленно, не был предупрежден. Поэтому супруги поначалу разминулись, и лишь позже запыхавшийся гонец доложил Маргарите, что король, сам король скачет сзади.

Еще минута, и неподготовленная, не ожидавшая такого поворота дела королева увидела в крошечном окошке дормеза долговязую фигуру мужа, его бледное лицо, впалые щеки с каплями то ли слез, то ли дождя.

Она порывалась выйти, чтобы приветствовать своего повелителя так, как полагается доброй супруге, но дормез завалился набок, и никак не удавалось открыть дверцу. Тем временем Генрих, рыдая от облегчения и радости, сам рухнул на колени перед экипажем королевы, упал прямо в дорожную грязь, так, что сцена эта поистине ошеломила присутствующих.

Придворные дамы, ехавшие в одном дормезе с Маргаритой, были отосланы прочь. Король занял место рядом с супругой, и под крики толпы они вместе въехали в ворота Кентербери.

Генрих был так искренне обрадован, что это Маргариту поневоле тронуло. Он простодушно верил в то, что она писала ему о своей болезни, и теперь забросал тысячами тревожных вопросов. Ему не хватало ее, как самого надежного друга. Она ведь теперь уже здорова, не так ли?

— С помощью Божией, государь, это так, — сказала Маргарита со вздохом, — и по воле судьбы я действительно всегда буду вашим самым надежным другом.

За время пути с королевой приключались всякие неприятные происшествия. Скрыть беременность, когда находишься под неусыпным, хотя и почтительным, вниманием фрейлин, очень трудно. Многие заметили и тошноту, и головокружения, беспокоившие королеву. Даже самые преданные, наблюдая такое, начнут судачить… Как на грех, в свиту королевы была принята юная Маргарита Бофор, с недавних пор ставшая графиней Ричмонд[22], тоже беременная на втором месяце и с такими же недомоганиями — при желании легко можно было сравнивать… Пока кортеж был в пути, королева предпочитала не думать об этом и держалась как ни в чем ни бывало.

Однако, приехав в Кентербери, она намеревалась тотчас взять короля в оборот. Обычно, надо признать, Генрих по своему простодушию даже и не знал никаких сплетен, но сейчас Маргарита боялась как никогда, ибо кто знает, кто знает… Может, и найдется недруг, который вольет яд в уши королю! А ведь ребенок, которого она носила, непременно должен считаться сыном Генриха, и это будет вполне достигнуто лишь тогда, когда король сам поверит в это.

Маргарита была настроена быть с Генрихом ласковой, мягкой и внимательной, однако ее намерения здесь, в Кентербери, оказались трудновыполнимыми. В этом городе все раздражало королеву. Монарх, склонный к аскетизму, как всегда, поселился в старом, сыром монастыре святого Августина, где так и гуляли зимние сквозняки, и Маргарите, естественно, достались покои в той же обители — покои, из-за своей ветхости такие скверные, что в ветреную погоду камины начинали дымить и душить обитателей чадом. Маргариту всегда раздражало любое бытовое неудобство, а в этом городе и подавно.

Злило так же и то, что в Кентербери, благодаря прихотям Генриха, доводилось прозябать очень часто. Она побывала здесь уже шесть раз, чуть ли не по разу за каждый год замужества. С неудобствами, положим, можно было смириться, однако Кентербери был столицей графства Кент, того графства, где жили самые мерзкие предатели на свете и которое Маргарита ненавидела. Более того, чувствовала себя здесь в опасности[23]. И, конечно же, больше всего расстраивало то, что весьма скоро обнаружилось: заставить Генриха сделать то, что ей требовалось, оказалось весьма трудно.

Соблазнить его не было никакой возможности. Очень слабый как мужчина, он вдобавок был до смешного целомудрен и стеснителен. Если бы она взялась его искушать, он был бы потрясен и, чего доброго, разочаровался бы в ней. Словом, Маргарита не видела никакого чисто женского способа добиться желаемого, вот разве что… разве что напрямую напомнить королю о долге. Так она и поступила.

Требовательным, но ровным голосом она сказала ему, что набожность, несомненно, угодна Господу, однако король еще не монах и покуда носит корону, а посему должен жить в браке гак, как то повелевает закон Божеский и человеческий. И если уж на то пошло, то первейшая обязанность короля-христианина — позаботиться о наследнике и, пусть даже превозмогая целомудрие, взойти на ложе супруги, лишь бы избежать смуты в стране. Бледное лицо Генриха после этих ее речей пошло пятнами. Он непонимающе моргнул с тем самым жалким сонным видом, который так не любила королева, и запинающимся голосом вымолвил:

— Маргарита, вы, по-видимому, забыли…

— Что я забыла, государь? — спросила она, подавляя гнев.

— Храни вас Господь, душенька, сейчас же великий пост. — Он смотрел на супругу с искренним удивлением. — Даже говорить о чем-то подобном сейчас, нет, даже думать об этом не дозволяется…

Приходилось забыть о том, что король подчинится добровольно. В ярости королева вернулась в свои покои. Ее возвращения младшие фрейлины не ожидали и, обрадованные минуткой свободы, развлекались. Маргарита услышала звуки лютни и голос юной Лиз Вудвилл, напевающей какую-то фривольную песенку о похождениях монахов. Взрывы звонкого смеха прерывали пение.

Маргарита никогда не была склонна к снисходительности, а теперь ей требовалось хоть на ком-то выместить злость. Снова эта проклятая Лиз Вудвилл, эта шпионка!.. Стремительно распахнув двери, королева вошла, ее длинный белый фай[24], как шлейф, метнулся под порывом сквозняка. Приблизившись к красивой леди Вудвилл, Маргарита отвесила ей поистине оглушительную пощечину.

— Вы, как я вижу, совсем забыли стыд и в мыслях своих возноситесь слишком высоко, — сказала она убийственно ледяным тоном. — Придется напомнить вам, что здесь все в моей власти. И вы, моя милая, ежели будете так же бесстыдны, немедля возвратитесь в то жалкое существование, откуда только моя воля вас извлекла.

Лиз Вудвилл застыла, держась за щеку, нежное лицо ее пылало. Прочие фрейлины молчали, придя в ужас. Никогда еще, пожалуй, королева не устраивала над одной из них такой расправы.

22

Племянница герцога Сомерсета, дочь его старшего брага Джона, рано умершего. В очень юном возрасте вышла замуж за феодала из Уэльса, графа Ричмонда.

23

Жители графства Кент были известны как пламенные йоркисты. Именно из Кента был родом бунтовщик Джек Кэд, здесь же началось и восстание летом 1450 года.

24

Прозрачная вуаль, дополняющая эннен.