С мандатом губкома

Дед Петро свернул цигарку толще пальца. Прикурил от Грининой. Блаженно затянулся, оживился:

— Хорошо, якори его. — Тронутый щедростью своих пассажиров, старик ударился в разговоры: — Ведь верно ж я створил, уведя вас к Советскому? А? Ведь у меня вам, факт, крышка б была. У старухи как есть все пораскопали паразиты, сметану, яички. Все замели. А вас бы...

— А заплатили сколь? — спросил Сава.

— Заплатили? — переспросил дед и, обернувшись, взглянул Саве в лицо, дабы убедиться, всерьез тот или шутит. — Заплатили от бублика дырку.

— Так вам и надо, — неожиданно сердито сказал Гриня. — Представителям Советской власти за деньги молока жметесь дать, содрать норовите. Вот и кормите бандитов.

— Так поспробуй не дай, — смутился дед. — Митрясов живо кишки выпустит.

— Эх, вы, — сплюнул презрительно Гриня, — давно бы сами Митрясова повязали.

— Повязать не хитро, повалить — задача, — отвечал добродушно дед, явно не желая ссориться.

Но Гриня не унимался.

— Повалить, говоришь? Да вы их каждый вечер вон самогонкой валите, а что проку?

— С чего ее варить-то, самогонку, гражданин-товарищ, — вздыхал дед, — с травы, что ль? Так и та не наросла еще.

Несмотря на Гринины наскоки, дед не лез на рожон, терпел смиренно, справедливо полагая, что иначе ему не будет открыт кисет с махоркой. А Гриня, неожиданно лишенный такого знака мужской доблести, как кобура, был расстроен и готов сердиться по любому пустяку на кого угодно и даже на себя самого.

— Не изгоревать горя, как не испить моря, — жаловался дед Петро. — Их ведь поди поймай. Эвон позавчера комиссар Лагутин с отрядом прибыл. И что? Митрясовым и не пахло. А как уехал комиссар — он тут как тут. А ныне? Поди угадай, кто из них борзой, кто заяц.

— Это как же понимать? — приподнялся на возу Сава.

— А как есть, так и понимай. То, стало быть, Лагутин за Митрясовым гнался, а нынче вон Митрясов за ним крадется.

— Чего, чего? — насторожился Гриня.

— А того, что я своими ушами слышал, как сговаривались они Лагутина накрыть вместе с обозом.

Сообщение деда не на шутку встревожило ребят. А дед Петро, поняв важность своих слов, незаметно потянул к себе кисет и стал сворачивать очередную цигарку.

— Что делать будем? — обернулся Гриня к лежавшему сзади Саве.

— Надо бы как-то предупредить Лагутина. Ведь на этой скотиняке до второго пришествия ехать будем.

— Слушай, дед, — сказал Гриня, — нельзя ли поскорей?

— Дозволь от тебя прикурить, — потянулся дед Петро с новой цигаркой, почувствовав, что он и его Зорька становятся центром внимания граждан-товарищей.

Он не спеша прикурил от Грининого окурка и долго чмокал губами, раскочегаривая огонь цигарки, чем вывел Гриню из терпения.

— Ты оглох, что ли, дед?

— Ась? — встрепенулся тот, но, поняв, что перестарался, молвил примирительно: — Поскорей, говоришь? Да оно бы со всей душой, так у этой твари скорость всего одна.

— Так ты понукай ее как следует, чего с ней разговариваешь, как с Керзоном?

— Это ты зря, гражданин-товарищ, скотинку обзываешь, — обиделся дед. — Она два дела сполняет — и возит и доится. А ну-ка поспробуй. То-то. Не сможешь. А Керзон тем более.

Несмотря на мягкость характера, старик был тверд в своем мнении о транспортных способностях Зорьки. Ни просьбы, ни угрозы пассажиров скорости не прибавили. Зорька как шла, так и шла, размеренно переставляя мосластые ноги и обмахиваясь облезлым хвостом.

Но дед Петро по доброте души своей не мог оставить пассажиров без ободряющего слова.

— Да вы шибко не переживайте, гражданы-товарищи, в Новокумске председатель геройский, Бабин по фамилии. Попросите его, он вам доброго конька спроворит. Полетите, как на крыльях, глядь, к вечеру и Лагутина нагоните.

— Его же раньше может Митрясов нагнать.

— Э-э, Митрясов днем к нему не сунется, побоится. Он ночью накрыть умыслил, сонных-то легче порезать.

— А ты откуда знаешь, дед? — спросил Гриня.

— Так я ж говорю, что все слыхал, как они сговаривались, когда коней во дворе седлали. Уж больно им хочется обоз с товарами отбить.

Ребята решили, что им еще повезло — Новокумск был всего в пяти верстах от Старокумска. И когда наконец они въехали на бугор, то и увидели впереди эту деревушку. Так и двигались до самой околицы села, не теряя Новокумска из виду.

Еще с бугра они заметили какое-то движение в селе, насторожились, но дед Петро успокоил:

— Не бойтесь. Банда вся на конях, а там ни одной животины не видно.

— А что это за дым в деревне? — поинтересовался Гриня.

— Где? — Дед Петро прищурился, руку козырьком сделал.

— А во-он в центре.

Дед Петро даже привстал на возу, долго вглядывался.

— Черт его знает, — пожал он плечами, — вроде что-то у Совета горит. А что? Не пойму. Скорее, горело, а теперь потушили. Вишь, люди бегают. Поди, пожар был.

Уже перед въездом в деревню Гриня достал из сундучка пакет, подтянул свои саботки. Дед Петро покосился на пакет.

— Это кому ж такое письмо?

— Товарищу Бабину лично в руки, — ответил Гриня и, помолчав, добавил для солидности: — Распоряжение губисполкома.

Дед уважительно поцокал языком.

— После эдакого пакета он вам такую таратайку спроворит, что птицей полетите.

Они медленно подъезжали к хате, где, по словам деда, размещался Совет. Из-за хаты тянул реденький дымок, там толпились люди.

Терпение Грини лопнуло, он соскочил с воза и скорым шагом, обогнав Зорьку, направился к толпе. К его удивлению, люди встретили их появление без особого любопытства. На него оглянулось два-три человека, а остальные продолжали смотреть на курящийся дымок.

— Здравствуйте, товарищи! — бодро приветствовал Гриня.

Но ему никто не ответил. Тогда, пытаясь скрыть свое смущение от холодного приема, он спросил:

— Где товарищ Бабин?

И опять люди промолчали, хотя стали расступаться, пропуская Кашина. Он шел туда, к дымку, и, когда последний человек отступил в сторону, Гриня увидел на земле черный ворох догоравших бумаг.

— Что это?

— Это и есть Бабин, — прохрипел рядом мужик. — Наш председатель...

И только тут Кашин рассмотрел страшное — под черным ворохом пепла лежал убитый человек.

— Кто его?

— Митрясов, кто ж еще. Сперва зарубил, а потом все сельсоветские бумаги на него и... зажег.

10. Убойное место

С великим трудом удалось Кашину и Зорину собрать мужиков на сходку. Шли к Совету они с неохотой. Еще бы. Тут председатель еще не похоронен, лежит в своей хате прямо на лавке, сельчане в себя не пришли от пережитого, и на́ тебе — иди на сход.

Только пакет, которым Гриня тряс, убеждая всех, что там важнейшие новости, расшевелил мужиков.

Деда Петро с его Зорькой Гриня сразу же отпустил, наказав ему передать о происшедшем Спиридонову, чтобы тот по возможности доложил в губком. От двух миллионов, предложенных ему за дорогу, дед Петро отказался.

— Что мне их, на стенку лепить? Вы уж, гражданы-товарищи, ежли хотите по совести, так выдайте мне коробок спичек али лучше сахарину с полнаперстка. А?

— С полнаперстка, дед, обопьешься. Хватит тебе и этого. — Гриня отсыпал несколько белых зернышек в черную худую ладонь старика. — Да вот еще закури на дорогу. Будет?

— Будет, — легко согласился дед. С удовольствием свернул цигарку и так, дымя, отправился в обратный путь.

...Мужиков набралось немного, человек пятнадцать, да и те были либо дряхлые старики, либо калеки.

Гриня с Савой вынесли из Совета крепкую скамейку, поставили ее у стены. Сели.

— Ну что, начнем? — спросил Гриня Саву. — Больше вряд ли будет.

— Давай. А то и эти разойдутся.

Гриня встал, вспрыгнул на лавку, поднялся во весь рост. Окинул взглядом горстку стариков и калек и начал:

— Товарищи! Мы, как представители губкома, уполномочены провести сейчас выборы нового председателя...

— Ты читай бумагу, — перебил его одноглазый мужик. — Без председателев проживем.