Страница 3 из 6
Короче, любят природу.
Пролез в щель. Пробежался по поляне. И обмер.
Будто баржу впихнули в поломанный лесок. Обшивка темная, роговая, не тронет ни один древоточец. Кожа складками обвисла. Шипы вдоль спины – соединены перепонкой. Как у ерша. Я бы сам не поверил. Все три метра – пузатая дохлая бочка с уродливым хвостом и с парусом на спине. Такой парус поднять – плыви хоть против течения. Мне потом в камере сказали, что я такое видел по пьяни. Но кореш это дело отмел. Сказал, что существовали такие звери. До потопа. У него родная сестра – массажистка в больнице. Ей один больной подтвердил, что существовали такие звери. Будто баржу с опущенным парусом впихнули в папоротники. Закидало беднягу пылью, песком, обломками веток. Угаром несет из-за реки. У меня и то болит голова, а для них это совсем непереносимо. Все, как один, отстегнули ласты.
НК: Вы еще кого-то увидели?
Сказкин (безнадежно): Да вы не поверите… Следователь, например, не верил… Обалдел ты, говорит. А я не вру. Мне зачем? Там был вроде как бугор. Выше меня, широко разлегся. Сплошные замшелые глыбы. Закидан листвой, мхами порос, вонючий, как свалка. Я по запаху и определил. Каменные бугры не пахнут. А потом понял, что даже не камень это, а роговые наросты. Один к другому, как гусеничные траки. Были даже надтреснутые. Где-то приложился, наверное. Такую махину разгони, он любую стену проломит. Тонн под пятьдесят, хвост короткий, в шипах. Взглядом всего сразу не охватишь, зарылся в песок, как перевернутая сковорода, колени в сторону. У говорю, у меня рост под сто семьдесят, я плотник, так вот глаз у него оказался на уровне моего лица. Я как это увидел, сказал себе: все, Серп! нам не надо этого, Серп! рви когти! И потопал легонечко бочком по песочку, чтобы обойти дохлое чудище. Сами подумайте. Бугристые выступы, мхи, пластины. Плесень по нему, глаз тусклый мертвый. Я веко попытался зверю приоткрыть, куда там, это как танковую гусеницу развернуть вручную. Даже присел от удивления на подогнутую, толстенную, как кран-балка, ногу. Думаю, чего это они? Бугор даже плесенью пошел, но сдох-то не раньше, чем ночью. С вечера его тут не было, так же, как парусного. И трехпалый с ними вместе загнулся. Не дай Бог, думаю, сибирская язва. Вот привезу девчонкам игрушку…
НК: А потом?
Сказкин: Потом воскресли они!
НК: Как? Сразу все? И трехпалый?
Сказкин: А у него у первого задергались лапы. Как у припадочного. Мне потом кореш объяснил в камере, что у допотопных зверей кровь была холодная. Как у утопленников. Потому их и называли холоднокровными. Да нет, не утопленников называли, хотя они тоже холоднокровные. Стоило таким зверям попасть в холодок, температура тела падала, дескать, здравствуй, сон. И никуда не денешься. Закон природы. Вот они и поднимались с глупым видом. Тот, который с парусом на спине, вообще делал вид, что это у него впервые. А трехпалый дергался и встать не мог. Поэтому первым все-таки поднялся тот, который с парусом. Раскинул его по песку, взмахнул, на меня тень упала, будто забором замахнулись. Ну, я тут же нырнул обратно в щель. Этот, который с парусом, как утюг с терморегулятором. Пошипел, отряхнулся и вломился в стаю вдруг вынесшихся из-под папоротников кур, так меня вчера удививших. Задавил цыпленка величиной с пони. На Курилах лопухи большие, а здесь эти ублюдки. Который с парусом, он рвет задавленного и хрипит. Глотает куски, давится. Не верит в будущее. А может, наоборот, освобождает время для чего-то интересного. Мне кореш потом рассказал, что знал одного, он тоже всегда торопился. Пожрет, пожрет, а потом ворует и грабит. Ну, я и бросился…
НК: К тележке?
Сказкин: Да ну! Обратно в убежище.
НК: И сколько дней вы в нем провели?
Сказкин: Сто восемьдесят два.
НК: Шесть месяцев?!
Сказкин: Ну, так мне потом и дали соответственно. Три года. Правда, условно. Но в предварилке я парился три месяца. Хорошо, не один, а то бы сошел с ума. Это на реке скучать было некогда. Трехпалый да который с парусом вечно шлялись по берегу, а то вламывались в лес. Кого-то поймают, сожрут. Крику, реву. Чаще ловили этих страшных цыплят. И меня невзлюбил трехпалый. Как увидит рыжий свитер, сходит с ума. Достать не может, колотится в истерике, ломает деревья, только ветки летят. Угланов потом допрашивал: «Ветки-то, дихотомирует верхняя часть? Несет на себе гроздья спорангиев?» Ну, думаю, шьет политику. Умный. А он: «Ну, а сегменты и вайи птеригоспермов, они как часты?…» Даже следователь не выдержал. Не тянет, мол, Сказкин на десять лет.
Одно утешало: придурки, обитавшие вокруг моего убежища, не умели решать логических задач. Человек в этом отношении сильнее. Я вот был в командировке на Волге. Купил арбуз, водочки выпил. Утром проснулся, плохо мне, распух, организм обезвожен, ручки-ножки не гнутся. Но знаю, знаю, что доползу до холодильника. Ведь выпивал с таким расчетом, чтобы хватило сил доползти как раз до холодильника. А там водочка. В поллитровке. Я не холоднокровный, свое не просплю. Упал на пол, ползу, стучу коготками. Плохо мне, но верю в будущее. Опыт большой трудовой жизни. Распахнул холодильник, а там арбуз! Я и забыл про него. Огромный, полосатый. Я как с вечера вогнал его, он и примерз. Полосатая корка в красивых замерзших капельках. Процесс конденсации. Елозю коготками по скользкой корке, а арбуз не вынимается. И поллитровка торчит, и все чин чином, а совсем не вынимается арбуз. («А я все таки умираю под твоим закрытым окном…», – Г.П.) Ну, не вынимается. Я сперва заплакал. Как так, заплакал, вот, можно сказать, какая-то простая овощ победила человека разумного – венец эволюции! И как ударил по арбузу сразу двумя кулаками. Было бы три кулака, ударил бы тремя. Лежу на полу, отсасываю поллитровку. Отлегло от сердца. Все же сильней человек овощи… А потом…
НК (быстро): Вы о Хаме?
Сказкин: О нем. О малом из яйца.
НК: Вы сразу сдружились с Хамом?
Сказкин: Ну, как вам сказать… Я человек простой… Помните яйцо в роговых нашлепках? Ну, вот развалилось оно, как гнилой кожаный бурдюк и вывалился из него… Ну, не знаю… Чего стыдиться, правда?… Морда та еще, и на морде клюв. И рог над клювом. И еще два рога – над желтыми глазами. И воротник над шеей – тоже костяной. Сразу пошел на меня рогом. Хамски попер, пришлось дать по морде. Сочный тугой гриб оказался под рукой, вот им и вмазал. По рогам, по наглым глазам, по клюву. Живо так получилось. У него же все три рога вперед и клюв, как у попугая. Красавчик. Я знал одного такого, он в Пермь уехал. Ему каток переехал ногу. Вечно ходил недовольный. И этот тоже – толстый зад выпятил, голову наклонил. И на меня, на меня! Вот, думаю, сволочонок. И грибом, грибом ему по морде. А ему нравится. Рвет клювом мякоть. Ему это пришлось по душе. Больше ни на шаг не отходил от меня.
НК: Странно…
Сказкин: Ничего странного. Мне кореш в камере объяснил. Он раньше жил в Азии. Но в Азии не все любят жить. Побежал однажды в Европу, а оказался в другой стороне. Его почему-то везде сажали. Один раз за то, что прямо на посту продал мотоцикл дежурного милиционера. Вот мне тот кореш прямо сказал: импринтинг! Вся камера насторожилась, а он гнет свое: импринтинг! Дескать, начнет ломать следователь, а ты ему лепи в глаза – импринтинг, реакция запечатления! Скажем, цыпленок вылупился, а мамаши нет, зато случайно протащили перед ним чайник. Все! После такого он курицу к себе не подпустит, мамашей будет считать чайник. И с обезьянами. Потряси перед новорожденными простынкой, к ней и будут с той поры льнуть. Страшно понравились Хаму грибы. Я этими грибами отвлекал его от реки, пока он сам не увидел… Ну, те глаза…
НК: Это из-за Хама вы не возвращались к тележке?