Нет слова «прощай»

В тот день, когда школьный вагон стоял в Кинниваби, все местные дети приходили туда учиться. Но вечером того же дня вагон прицепляли к какому-нибудь товарному составу, и он уезжал на другую станцию, где также стоял целый день.

Дети всех возрастов, ученики разных классов, вместе сидели в этом вагоне, а учитель переходил от одного ученика к другому, стараясь, насколько он мог, по очереди заниматься с каждым.

— Но это же только раз в неделю, — удивился Кен, — а как же в остальные четыре дня?

— В такой школьный день, — ответил Поль, — учитель обычно задавал нам уроки на всю неделю. Пока вагон переезжал с места на место, мы выполняли все задания дома. А когда опять приходили в школу, учитель проверял наши домашние работы и задавал уроки на следующую неделю.

Кен пытался понять, как же учился Поль. Он живо представил себе школьный вагон, стоящий на запасных путях. Январским утром, в тридцатипятиградусный мороз, когда над ледяной гладью озера веет ветер, к этому вагону вдоль путей спешат дети. На окнах вагона — разводы инея, и дым от печурки поднимается к зимнему небу. А в самой классной комнате — влажная жара. Все это отчетливо рисовал себе Кен, но он не мог себе представить, каково это одному выполнять целую неделю домашние задания.

— Есть у тебя еще братья и сестры? — спросил Кен.

— Да. Брат есть — Джон. Ему двадцать два, не то двадцать три. Точно не помню.

Поль заговорил с отцом на родном языке, и Кена поразила мгновенная смена высоты голоса и интонации.

— Отец говорит, Джону — двадцать три. Этим летом он работает помощником мистера Макгрегора, лесника. Несколько лет назад Джон заболел туберкулезом, но теперь он здоров. Были у меня еще две сестры, но они давно умерли. Отчего, не знаю.

Снова все помолчали.

— А у тебя есть братья или сестры?

— Нет. Я один у родителей. Иногда мне жаль, что у меня нет братьев и сестер, а иногда я даже рад этому. Когда ты один, у тебя больше свободы.

Мальчики улыбнулись друг другу.

— А твой народ давно живет здесь, в Кинниваби? — спросил Кен.

— Мой народ живет здесь, сколько я себя помню, и жил еще задолго до этого. Старики часто рассказывают про минувшие времена. Но я точно не знаю, когда все это было.

Поль обернулся к отцу и снова заговорил с ним на родном языке. Отец ответил не сразу, сначала набил табаком и зажег трубку. Потом он заговорил, оживленно жестикулируя.

— Отец говорит: наш народ живет здесь давно, с самых древних времен, — переводил Поль. — Он говорит, Нанабажо подарил этот край нашему народу вскоре после сотворения мира. Мы всегда жили здесь. Останки наших предков — а их так много, что и не сосчитать, — захоронены в потайных местах за высокими холмами, туда, к северу.

Кен слушал рассказ Поля, и у него было такое чувство, словно его отнесло куда-то в неоглядную даль времен.

— А кто такой Нанабажо? — спросил он.

— Нанабажо… Ты, наверно, назвал бы его богом или, может, духом. Он жил на земле много, много лет назад. И был другом моего народа. Он подарил нам все, что у нас есть, и многому нас научил.

— А как давно все это было?

Поль снова заговорил с отцом. Отвечая, Джейк Онаман пожал сутулыми плечами.

— Отец говорит: он не знает, как давно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что время тогда не существовало. Но было это так давно, что и вообразить невозможно.

Кен взглянул на поселок оджибуэев за озером и представил себе, как давным-давно, в неоглядном прошлом, здесь вздымался к небу дым от костров. На какой-то миг он почувствовал странную общность со всеми этими давно умершими людьми, что некогда обитали на берегу озера Кинниваби. Эти люди разводили костры, убивали животных, ели, спали, жили и умирали здесь за много веков до того, как первый белый человек робко вышел в Атлантический океан и начал думать о том, что за пределами Европы простирается целый мир…

Отец Поля что-то сказал сыну.

Поль улыбнулся.

— Он говорит: как бы долго ни обитал здесь наш народ, сами мы чересчур долго едим. Он говорит: пора снова приниматься за работу.

Кен улыбнулся Джейку Онаману и уловил в его глубоко посаженных глазах искру ответного тепла.

В тот же вечер за обедом Кен рассказал про этот разговор матери и тетушке Мэрион. Он рассказал, как Поль учился в школьном вагоне.

— Удивляюсь, — проговорил он, — как это Поль закончил начальную школу в таких условиях.

— И жаль, что закончил! — заявила тетушка Мэрион. — Время, усилия, деньги — все потрачено впустую!

— Почему впустую? — удивилась мать Кена.

— Понятно, почему. Если даже кто-то из индейцев и окончит восемь классов, какая, спрашивается, от этого польза ему самому и другим? Он все равно будет торчать в своем поселке, пить водку и разводить детей. А жить станет на пособие, которое ему будет выплачивать государство. Давать индейцам образование — значит плодить новые расходы в будущем. А краснокожие за это и спасибо не скажут!

— А за что им говорить спасибо? — воскликнул Кен, чувствуя, как в нем закипает ярость. — В конце концов, они ведь жили здесь задолго до того, как мы сюда пришли. Я не понимаю, как ты можешь…

— Тише, Кен, успокойся, — одернула его мать. — Тетушка Мэрион вправе иметь свое мнение на этот счет.

— Да, конечно, — нехотя согласился Кен.

Несколько минут за столом царило натянутое молчание. Наконец мать Кена нарушила его, попросив сына съездить на станцию — купить кое-какие продукты.

Солнце уже было совсем низко над горизонтом, когда Кен, обогнув мыс, понесся через всю ширь озера к станции. К заходу солнца ветер улегся, и на озере было спокойно.

Подъезжая к станции, Кен увидел лодку, которая шла в тени деревьев вдоль берега. На корме, быстро и четко работая веслом, сидела старая индианка. На ней была толстая, слишком просторная для нее кофта. На голове — синий линялый матросский берет. На носу лодки сидела худенькая девочка лет десяти-одиннадцати, тоже быстро работавшая веслом.

«Интересно, — подумал Кен, — сколько оджибуэйских старух и девчонок, точно так же орудуя веслами, плыли в лодках по этому озеру? И сколько еще их будет?»

Привязав лодку к причалу, он поднялся по холму к станции. Начальник вокзала мистер Морли стоял на перроне и разговаривал с Уилбэром Кроу. Это была странная пара. Грузность Уилбэра Кроу как бы подчеркивала худобу и тщедушие его собеседника. Рядом с неряшливым Уилбэром Кроу безупречно одетый начальник станции — он был в белой сорочке с синим галстуком, аккуратно отглаженных брюках, начищенных до блеска черных ботинках и очках без оправы — производил немного комическое впечатление.

Проходя мимо них, Кен услышал, что они сосредоточенно беседуют.

— Хотел бы я знать, — сказал Морли, — сколько еще будет таких происшествий. И доколе мы будем это терпеть? И о чем думают власти?

Уилбэр Кроу курил сигару.

— Совершенно с вами согласен, — ответил он. — Можно подумать, будто мы не знаем, кто это сделал. Это же ясно как божий день!

— Разумеется, это ясно как день. И за что только мы платим налоги!..

Кен пересек пути и вошел в лавку.

Здесь он узнал, что, оказывается, произошла еще одна кража. Сняли подвесной мотор с лодки старика Граймза, которая стояла у причала в заливе. В связи с этим ходили разные слухи. Одни уверяли, будто в Тэртл-Нэрроуз уже арестовали кого-то. Другие утверждали, будто украденный мотор обнаружили в Оттэр-Лэйке и что двух индейцев-кри из резервации «Черные Псы» уже посадили в тюрьму. Ходил даже слух, будто при аресте они отстреливались.

И все же было ясно, что толком никто ничего не знает.

— Все одна болтовня, да и только, — сказал Бен Симпсон, качая головой. — Болтают люди кто во что горазд, болтают и сами не знают что.

Он начал подсчитывать стоимость продуктов, которые Кен выбрал на полках, аккуратно записывая все огрызком карандаша. Рука его уже слегка дрожала, но почерк еще не потерял изящества, которое он приобрел на уроках чистописания чуть ли не три четверти века назад.