Повесть о Скандербеге

Все эти причины, заставившие Барлетия быть умеренным в характеристике агрессивной политики Османской империи и умолчать о подлинном отношении к Скандербегу итальянских феодалов — духовных и светских, не существовали для автора южнославянской повести о народном герое Албании. Поэтому он не только акцентирует и разъясняет некоторые намеки Барлетия, но многое добавляет от себя. Эти добавления автора южнославянской повести, его трактовка борьбы албанского народа с турецкой агрессией и образа Скандербега отличаются от добавлений западноевропейских авторов к книге Барлетия не только своей антигреческой и антитурецкой направленностью, но и использованием иных источников. К этим источникам относятся прежде всего рассказы и предания славянских народов о некоторых исторических событиях времен Скандербега, о некоторых лицах, его окружавших или ему противостоящих. Отсюда в южнославянской повести более четкая, чем у Барлетия, характеристика турецких султанов, их полководцев, союзников Скандербега и, наконец, его самого. Кроме того — и это главное — в славянской повести дана более четкая и более соответствующая действительности картина общего соотношения сил в борьбе народов Балканского полуострова с турецкой агрессией.

Все сказанное лучше всего иллюстрируется одним примером — описанием в южнославянской повести осады и взятия Константинополя турками в 1453 г.

Отсутствие описания этого события в книге Барлетия и в ее западноевропейских переработках весьма показательно. Для Барлетия, как и для большинства его современников — итальянских историков — падение Константинополя не являлось ни неожиданным, ни особенно крупным событием, так как было, по их мнению, уже давно предрешено и являлось «божьей карой схизматикам», т. е. отступникам от «истинной веры», какими считали католические писатели все народы православного вероисповедания.

Совсем иной отклик нашло это событие среди народов славянских стран: можно прямо сказать, что падение Константинополя потрясло весь славянский мир. И не только потому, что пал центр православной церкви и резиденция ее главы — патриарха: рушилась последняя, хотя и слабая преграда на пути турецкой агрессии в страны Балканского полуострова. Впечатление, произведенное на славян падением Константинополя, нашло свое отражение в славянских повестях о падении Царьграда, получивших широкое распространение и в древней Руси. Из этих источников составитель южнославянской версии и мог почерпнуть материал для описания осады и взятия Константинополя, сделанного в сжатых, но ярких штрихах.[348]

Это описание прежде всего свидетельствует о хорошей осведомленности автора в подробностях осады и взятия турками Константинополя. Все несомненно написано если не участником, то со слов участников описываемых событий. Важно также отметить отношение автора к факту падения Константинополя и объяснение им причин этого события. Все это выражено буквально в двух фразах, но с исчерпывающей ясностью и определенностью: в первой из них говорится о неспособности населения Константинополя к обороне своего города («Царь Константин Палеолог цариградский аще имел люди много во граде и богатства, но люди страшливы и к воиньственым борбам не привыкли»), что заставило императора Константина просить помощи у «латинских государей». Последние, как прямо и говорится в сербской повести: не только не дали помощи, но и обрадовались беде константиноградцев.

В этих двух скупых, но характерных замечаниях автора южнославянской повести о Скандербеге отразилась общая направленность его произведения: скептическое отношение к грекам, проявившееся буквально с первых же слов повести, которые приведены выше (см. стр. 115), и резко отрицательное отношение к католическому Западу, игравшему в борьбе народов Балканского полуострова с турецкой агрессией весьма непривлекательную роль.

Все это постоянно подчеркивается в южнославянской повести, для чего иногда вводятся новые эпизоды, а чаще расшифровываются некоторые намеки, имеющиеся в книге Барлетия, или упоминаются некоторые обстоятельства и детали, о которых умолчал шкодрийский историограф. Так, например, рассказывая о том, что султану удалось перебросить войска из Азии и таким образом обеспечить разгром польско-венгерских войск под Варной, автор южнославянской повести прямо говорит: «како су отдавно латыни сребролюбци, и тут показали — взяли от турак дар и не стали на своем слове... Такожде родошане (родосцы, — Н. Р.) сългали и царь цариградский — вси издали Владислава краля на свое зло и вечну погибель».[349]

Отмечая где только можно свое отрицательное отношение к «латыням» и скептическое — к грекам, автор южнославянской повести всячески старается подчеркнуть значение участия славянских народов в борьбе народного героя Албании. Для этого он, в явном противоречии не только с Барлетием, но и с исторической действительностью, окружает Скандербега «славянскими князьями», которые еще тогда, когда Скандербег находился на турецкой службе, будто бы убеждали его начать борьбу с турками. С тремястами «сербов» Скандербег, по словам южнославянской повести, бежит из турецкой армии через Сербию, где к нему присоединяется «много витязев добрих и великих и славных», и только достигнув границ Албании, Скандербег заручается помощью своих соотечественников.[350] Активное участие «славянских князей» в борьбе Скандербега подчеркивается и в дальнейшем изложении, для чего многие албанские князья переименовываются автором южнославянской повести в славян. В конце повести славянином объявляется и сам Барлетий (см. стр. 112, прим. 2).[351]

Просербская тенденциозность автора «Повести о Скандербеге-Черноевиче» заставила его много потрудиться над реабилитацией одного из действующих лиц этого произведения — сербского деспота Георгия Бранковича, союзника турок и одного из виновников поражения польско-венгерских войск под Варной (он не пропустил через свою территорию армию Скандербега, шедшую на соединение с этими войсками). Но все усилия автора южнославянской повести скрыть участие Бранковича в борьбе Скандербега с турками на стороне последних не достигли своей цели. Интересно отметить, что автор южнославянской повести, реабилитируя Бранковича, действует теми же методами, что и Барлетий, когда последнему приходится говорить о вероломных и предательских поступках итальянских феодалов и Ватикана. Он кратко, скороговоркой, упоминает о фактах, компрометирующих Бранковича, и опускает очень меткую характеристику его, имеющуюся у Барлетия. Но факт остается фактом, и составителю южнославянской повести, хоть вскользь, но несколько раз приходится упоминать об участии сербских войск в войне со Скандербегом на стороне турок.

Таким образом, автору южнославянской повести не удалось до конца реализовать в этом произведении свою концепцию об активном и постоянном участии сербов в борьбе Скандербега, так же как не удалось ему отождествить Скандербега с Черноевичем.[352]

Все это не уменьшает, однако, заслуги автора южнославянской повести, заключающиеся прежде всего в том, что из громоздкого и несколько рыхлого произведения Барлетия он создал компактную и по-настоящему интересную повесть. При этом неизвестный писатель-славянин обнаружил не только хорошее знание книги Барлетия, но и достаточную осведомленность в других источниках биографии Скандербега: как уже отмечалось выше, сербские исследователи — Миятович, Радонич, а также Вулич[353] и некоторые другие — достаточно убедительно доказывают, что в «Повести о Скандербеге-Черноевиче», кроме книги Барлетия, использованы сочинения Франко, Антиварино и других авторов — современников и соратников народного героя Албании. Наконец — и это главное, — составитель южнославянской повести проявил незаурядное мастерство, сокращая книгу Барлетия за счет уменьшения количества и объемов речей действующих лиц, описаний множества деталей и эпизодов. Он в значительной степени снял также религиозно-дидактическую окраску книги Барлетия и придал ей определенное публицистическое звучание. Все это обусловило достаточно широкую популярность «Повести о Скандербеге-Черноевиче» в Сербии; она, очевидно, часто переписывалась (за это говорят довольно крупные разночтения между ее тремя известными нам списками) и перешла, как указывалось выше, в устную традицию, распространилась с Афона, где в кругах сербских монахов-книжников она скорее всего могла быть создана, по всей Сербии, за что говорит местонахождение ее списков (Белград, Цетинье).[354]

348

П. А. Лавров. Разбор труда П. А. Ровинского..., стр. 91-92.

349

П. А. Лавров. Разбор труда П. А. Ровинского..., стр. 75. — Барлетий в этом месте отступает от свойственной ему многоречивости и глухо отмечает, что "если верна молва", то туркам помогли "christiani quidam", т. е. "какие-то христиане" (М. Barletius. Historia de vita..., л. 27). Интересно отметить, что автор южнославянской повести не упустил случая еще раз напомнить об атом эпизоде своим читателям. В конце повести, когда папа римский уговаривает Скандербега нарушить перемирие с турками, советники Скандербега высказываются так: "... знамо, како су латини приjе Варни и издали кральа Владислава Угарского и мир с Турий расторгнул. Посем сам погинул са васеми воин своими" (П. А. Лавров. Разбор труда П. А. Ровинского..., стр. 100).

350

П. А. Лавров. Разбор труда П. А. Ровинского..., стр.67. — В устной традиции повести о Скандербеге, бытовавшей в Черногории еще в начале прошлого столетия, об этом говорилось еще более определенно: план возвращения Скандербега на родину предлагает Черноевич; он же в дальнейшем удерживает Скандербега, когда тот, поддавшись уговорам турок, хотел было вернуться к султану, и спасает Скандербега после поражения под Белградом (L. С. Vialla de Sommieres. Voyage historique et politique au Montenegro. Paris, 1820, стр. 265-333). Все это не соответствует исторической действительности и свидетельствует об усилении просербской тенденциозности "Повести о Скандербеге-Черноевиче" по мере распространения ее в устной традиции.

351

П. А. Лавров. Разбор труда П. А. Ровинского..., стр. 112. — Славянское происхождение Барлетия отмечается также и в некоторых западноевропейских биобиблиографических словарях (например: В. Fabricius. Bibliotheca anedii aevi; U. Chevalier. Repertoire des sources historiques du moyen age).

352

Просербская тенденциозность "Повести о Скандербеге-Черноевиче", как уже отмечалось, особенно ярко выражена в списке, которым пользуется Миятович. Между тем среди многочисленных выписок, приводимых в работе этого автора, нет ни одной, где бы более или менее подробно говорилось о Бранковиче. Последнее дает основание предполагать, что и в этом списке Бранкович был аттестован не совсем лестно, хотя данная рукопись и находилась в монастыре, которому сербские деспоты, а в том числе и Георгий Бранкович, оказывали большую поддержку (об этом см.: Леонид. Славяно-сербские книгохранилища на святой горе Афонской в монастыре Хиландаре и Св. Павла. Чтения в Обществе истории и древностей российских, кн. 1, 1875, стр. 27).

353

Н. Вулиh. hypah Кастриотиh Скендербег. Историjска расправа. Београд, 1892.

354

После захвата Сербии турками афонские монастыри стали прибежищами сербских книжников, которые привезли туда множество книг и организовали их переписку. К XVII в. Афон стал значительным центром южнославянской письменности, и его библиотеки славились во всех славянских странах (Леонид. Славяно-сербские книгохранилища..., стр. 25-28).