До новой встречи

Бригаду содружества Антон рассматривал как неприятельскую. К тумбочке он пристроил второй секретный запор. Мучила Антона неизвестность. По разрозненным чертежам невозможно было определить, нашли ли в бригаде верный ход. Надо было ждать окончания сборки.

Новое приспособление опробовал Яков. За один проход проточил девять деталей и просверлил, не снимая их со станка. Однако отверстия в планках получались с рваными краями, вязло сверло. Евгений Владимирович сам встал к станку. Допущен просчет. Но где? В системе крепления, в подающем ли механизме? А может, порочна сама идея девятиместного приспособления?

Упали духом ребята: сколько думали, сколько времени потратили — и все труды в лом. Евгений Владимирович был спокоен, будто ничего и не случилось. Он запер приспособление в сундук и объявил бригаде:

— Отдохните денек…

От неудачи бригады, казалось бы, Антон только выигрывает. Как он ждал этой минуты! Теперь же он места себе не находил и сам не мог понять, почему их неудача не принесла ему радости.

Сборщики запросили как можно больше планок. Антон не раз хвастался, что он может довести выпуск до десяти-двенадцати норм, но сдавал половину своей выработки, остальные планки прятал, а когда волынил, то доставал их из тайника. Евгений Владимирович рассудил: «Нельзя, чтобы сборочные бригады зависели от каприза Антона». На изготовление планок был поставлен Пичугин. Полную смену Яков не отходил от станка, сделал пять планок, сломал три сверла, а годными были признаны только две планки, у остальных — смещение отверстий.

Антон ждал, что Яков придет с поклоном. Ему-то он не откажет. Пусть в училище знают, что и такой способный токарный ученик не обошелся без услуг Антона. Но Яков молчал. Он словно бы даже не замечал Антона. Не замечал, что тот уже перестал прятать свое приспособление и нарочно оставляет его на тумбочке.

Ребята не избегали Антона, но на каждом шагу он ощущал, что трещинка в его отношениях с товарищами растет и растет. Он перестал прятать и сработанные им за день планки, а Евгений Владимирович примет работу, равнодушно выпишет наряд, кладовщик механически выдаст партию болванок. И оба не скажут ни приветливого, ни грубого слова. Несколько вечеров Антон провел в слесарной мастерской, сделал копию своего приспособления. Принес, положил Якову на тумбочку:

— Пользуйся. У меня натура широкая.

Сказал и — ходу. В друг слышит — сзади оклик. Оглянулся, видит, прямо на него идет Яков, держа на вытянутых руках приспособление.

— Возьми, Антон, это твое. Для Алексея пожалел, а мне не надо. Голова-то у тебя светлая, придумал удачно. Но ведь нас, Антон, много — вся группа, все училище. Наше приспособление будет лучше твоего, в этом можно не сомневаться.

Но был в училище человек, который понимал, что Антон по натуре не эгоист. Сгоряча отказал Алексею, потом заупрямился, так оно и пошло. Как ему помочь, об этом часто задумывалась Мария Ивановна, — в училище не вызвать его на откровенность.

Марии Ивановне в библиотеке подобрали книги для диссертации, получился объемистый пакет. Антон был в это время в библиотеке и сам вызвался помочь донести книги до трамвая. Мария Ивановна увезла его к себе домой.

На следующий день состоялось заседание комсомольского комитета. Мария Ивановна до самых дверей проводила Антона и сказала, что будет ожидать его в учительской. Антон не спросил разрешения присутствовать, забрался в угол и терпеливо просидел два часа, не вылезая оттуда даже в перерыв. Когда Вадим, спросил, у кого есть вопросы, Антон поднялся шумно отодвинул стул. Все невольно обернулись в его сторону.

— Есть заявление, разрешите зачитать.

Медленно, отчеканивая каждое слово, он читал:

«В комитет ВЛКСМ

от комсомольца Антона Мураша

Заявление

Признаю, что обида на Алексея Волгина и желание быть впереди товарищей пробудили во мне черты, осужденные советскими людьми. В моем поведении появились кулацкие-замашки. Поначалу это обвинение я не воспринял, считал, какой же я кулак, если происхожу из трудовой семьи. Мария Ивановна рассказала мне, что кулак может быть не только по богатству, а и по повадкам. Считаю, что себялюбие, зависть и жадность не должны быть в характере комсомольца. Я осознал свою вину, сделал немало попыток ее исправить — и все напрасно. Мне думается, что теперь неправы товарищи. Обращаюсь в комитет просьбой, если я виноват — наказать, а комсомольцев Якова Пичугина и Алексея Волгина обязать пользоваться моим приспособлением. Еще неизвестно, когда они изготовят свое. А планки крайне нужны на сборке. Если возможно, включите и меня в бригаду творческого содружества».

Вадим взял его заявление. Выступили все члены комитета, и не было двух мнений. Так и записали: «Указать комсомольцам Якову Пичугину и Алексею Волгину, что они неправильно поступают, отказываясь от приспособления комсомольца Антона Мураша».

Стали расходиться. Антон растерянно спросил:

— А как же со взысканием?

— Ты, Антон, нас сегодня порадовал, — признался Вадим. — Комсомолу важны не меры взыскания, а то, что ты осознал ошибку и сам ее исправил.

47

В парке осел снег, потемнели деревья. Теперь на уроках и в мастерских все чаще токарей называли выпускниками. Слово «выпускник» стало упоминаться и в официальных документах.

Из министерства пришло распоряжение рекомендовать двух выпускников-токарей в экспериментальную лабораторию научно-исследовательского института. Не думал Николай Федорович, что эта телеграмма принесет столько хлопот Евгению Владимировичу. У него в группе был один бесспорный кандидат — Яков, а кто второй? Дальше шли в одной цепочке: Антон, Вадим, Сафар, Алексей, Оленька.

— Назначайте. Мне трудно выбрать, — признался Евгений Владимирович. — У меня в группе хватает хороших ребят.

Из института технолог привез чертежи в темно-синей папке. На титульной стороне выпуклая надпись: «Диплом первой степени». В правом углу чертежа стояли требования: четыре треугольника и цифра двенадцать — высокий класс чистоты и точности.

Кому же поручить эту работу?

Месяц назад Вадим и Антон послали заявления в Москву с просьбой направить их в Заполярье. Евгений Владимирович надумал из Оленьки вырастить мастера — себе смену. Еще в декабре он написал на нее характеристику и рекомендовал в техникум трудовых резервов.

Повзрослел и Сафар, стал серьезным, вдумчивым юношей. Самолюбию Сафара льстило оспаривать место в экспериментальной мастерской. Но он трезво оценил обстановку. Проба сложная. Чтобы обработать фигурный пуансон, нужно мастерски владеть суппортами — продольным и поперечным. Безошибочно производить подбор шестерен. Мысленно он уже видел, как белые линии, едва заметный пунктир, заштрихованные площади переходят с чертежа на кусок стали.

Сафар не сомневался: если постарается, то проточит детали на нужные треугольники, выдержит нужные размеры. А как же завод? Сафару хотелось поступить на «настоящий» завод.

На обдирке и чистовой отделке Якова не покидала уверенность. Умело и красиво он одновременно управлял суппортами — продольным и поперечным. Сложность обработки фигурного пуансона заключалась в радиусной форме, в шести ступенчатых выступах, требующих точности, незаметной для человеческого глаза. Трудности у него возникли при доводке выступов. Взяло сомнение — не груба ли наждачная бумага №1. В чертеже допускался второй номер. Евгений Владимирович посоветовал Якову проявить большую самостоятельность.

Не отважился Яков на риск. Нерасчетливо проведешь шкуркой, и непоправимый брак. Где требуется микронная точность, нужно принимать трезвое, безошибочное решение. Экспериментировал Яков доводку на аналогичной детали.

Заинтересовался и Алексей опытами. Сомнение Якова подтвердилось — наждачная бумага оказалась грубоватой. Из научно-исследовательского института им прислали нулевую бумагу.

Ровно за пять рабочих дней Яков закончил работу, Алексей — позже на два часа. Изготовленные ремесленниками пуансоны были безоговорочно приняты строгим контролем. В тот же день пошла телеграмма в Министерство с просьбой по окончании ремесленного училища молодых рабочих Якова Пичугина и Алексея Волгина назначить токарями шестого разряда в экспериментальную мастерскую научно-исследовательского института.