Не обещай

Я даже предоставляю для обоюдного согревания собственное жилище и себя в придачу. Я согреваюсь и согреваю. Мне хватает до следующего раза, которого не жду, но который наступает как раз тогда, когда наступает и это оказывается вовремя. И никакого привыкания.

Миха чуток в постели. Чуткость его проявляется в том, что во время секса он больше не произносит лишних слов и не задает лишних вопросов. После — тоже. Да и к чему, если, к примеру, разъяснил он уже вопрос с контрацепцией? Больше и спрашивать-то не о чем. А я, оказывается, люблю, когда не нужно ничего объяснять и привыкать тоже не нужно. Наверно, поэтому не гоню его.

Но сегодня Миха удивляет меня.

Спальня, подготовленная мной к «работам», временно недоступна. Мы с ним в кресле в гостиной. Он на мне и во мне и только что дал мне кончить. Когда изливается сейчас в меня, неожиданно глухо бормочет мне в макушку:

— Жаль...

Затем смотрит мне в глаза и, будто не удержавшись, страстно целует мой рот, пока во мне не отпульсировали еще его разрядки.

Хотел спровоцировать переспросы — не дождется: я его к себе не тянула и не буду спрашивать, чего ему жаль.

Моюсь в душе, не закрываясь по привычке, а Миха, не стесняясь, заходит ко мне в ванную и тоже возится у раковины. Ему несвойственна чрезмерная нерешительность, вот он и спокойно открывает шкафчик, вытаскивает коробок с контрацептивами и словно показывает его мне, вглядываясь в меня сквозь запотевшую стеклянную дверцу.

Этого, что ли, ему жаль?

«Маловероятно».

Стараюсь максимально красноречиво изобразить это слово, эту мысль у себя на лице, пока по мне стекают горячие дождики. С наслаждением согреваюсь под душем, предвкушая обед с Рози у индуса.

Миха ставит коробок на место и еще некоторое время наблюдает за мной, затем подает полотенце. Когда я вытираюсь, даже делает мне навстречу полу-движение рукой, будто предлагает вытереть спину. Не игнорирую его, но спину вытираю сама.

Замечаю, что Миха не рвется вешать люстру, но этого и следовало ожидать.

Где-то раздается вой сирены, и мы с ним подходим к окну.

Час дня. За окном в морозно-мутной пелене мерцает тусклое подобие солнца. Мы вглядываемся в эту пелену, словно пытаемся просмотреть в ней окошко, а в нем — красную машину скорой помощи.

— Пообедаем?

Когда-то я должна была бы расценить подобное Михино обращение ко мне, как просьбу приготовить обед. Или разогреть.

— Я распланирована, — спокойно отказываюсь теперь. Что может, «в следующий раз», не прибавляю.

Внезапно Миха поворачивается ко мне и говорит:

— Запорол тогда — простишь?

Глаза его пытливо вглядываются в меня. Ему нужно знать ответ, чтобы от него плясал его дальнейший план действий.

Пожимаю плечами. Чего прощать?

— Простила.

Кажется. Отогнала тогда все мысли, так было легче. Ведь это не он виноват, что... скинула тогда. А что изменил, уже давно затерлось. Теперь он ей со мной изменил — ну и что? Изменит и она ему когда-нибудь. Коллективная измена.

Да, кажется, простила. Не знаю. Не задумывалась над этим, наоборот — отгоняла, забивала.

Но ему не это нужно.

— Вернешься?

Вернуться? Смотрю на него в упор.

Говорю резче, чем задумывала:

— Нет.

— Почему?

— Не люблю.

Не люблю. Это, возможно, не так жестко, как «не люблю тебя» ...

Он никогда не цеплялся к словам, но разъяснять все равно любил.

Так и сейчас:

— Почему тогда?..

...дала? Давала?

— Не знаю.

Какая теперь разница. Но... поняла как раз.

Не знаю. Мне кажется, Миха редко слышал от меня эти два слова в сочетании. Не слышал никогда. Наверно, теперь ему нужно разобраться, что с ними делать и делать ли вообще что-то еще. Чувствую, мне и правда самой придется разбираться и с люстрой, и с панно.

Миха уходит. Я не прислушиваюсь к его удаляющимся шагам — они звучат сами по себе, создают настроение.

Я чувствую это настроение только, когда оно проходит, а проходит оно от того, что в этот самый момент мне звонит Рик.

Ах да, думаю, был там еще и такой.

А он — мне так, с налету, рыча:

— Добивалась чего-о?!

Я — в тон ему, не рыча, правда:

— Узнал ка-ак? Следил?

— Кто он?

— Муж. Экс.

— Блять. Че еще за секс. С «экс».

Не собираюсь давать ему пояснений. Не собираюсь никому давать пояснений — ни себе, ни бывшему мужу, ни, тем более, этому. Тоже мне, нашелся.

Ну, в общем, не собиралась, но как-то само рвется наружу:

— Да? А я тебя о чем-нибудь спрашиваю? Хочешь, спрошу?.. Молчишь?..

— Я еду к тебе.

Сбрасывает. Интересно, если я перезвоню и скажу, что уезжаю на работу и у меня нет времени, это его остановит?

Вспоминаю, как мы с ним познакомились и решаю, что, наверное, нет.

***

На фига приехал?..

Ты за вещами?..

Соскучился?..

Перебираю это в уме, как возможные варианты приветствия.

Раз обещал — приедет, хоть только что его обещание было больше похоже на угрозу.

Пусть ни на какую работу мне сегодня уже не надо — меня ждет Рози. И все-таки я не сваливаю. Нельзя сказать, что жду его приезда, но — во-первых, это мой дом и приезжаю, и уезжаю я, когда захочу. Приедет он — пусть гонит назад ключи. Во-вторых, подумает еще, что я от него сбежала, испугалась его рычания — а вот это уж ни за что. В-третьих — да вот они, его шаги, уже звучат на лестничной площадке. И я, кажется, жду его все-таки.

Возможно, все это время я крепилась, работала над собой, вернее, самой себе врала, но, когда он, даже не позвонив, открывает и появляется в дверях, предатель-мускул у меня в груди делает скачок. Всего один, зато такой, что я сжимаю кулак, только бы непроизвольно не хватнуться рукой за сердце.

Явился.

— Привет.

Только что по телефону рычал смелее и злее гораздо — остыл по дороге?

На улице, конечно, холодно и все-таки — ему-то после чего остывать? На что он вообще злится?

— Я его видел. На хера он ходит к тебе?

Ажиотаж, вызванный во мне его появлением, подбивает ляпнуть ему:

«Трахаться. Ко мне все ходят только трахаться — или ты забыл?»

Но ничего такого я ему не говорю. Смотрю на него, будто впервые вижу его взъерошенную личность.

Невольно блуждая по нему, мой взгляд спускается вниз к его рукам: правую он сжал в кулак, левой гладит кресло, возле которого стоит, сам смотрит на меня, не мигая и допытывается:

— На хера ты спишь с ним?

В глазах его мелькает серое, затравленно-жалобное. Почти жалобное. Больной. Значит, такая у него ревность?

Если не знать его хоть немножко, могло бы показаться, что сейчас его накроет маниакальный псих и он бросится бить и гладить меня в соответствии с позициями рук.

Но псих накрывает не его, а меня. Точнее, это даже не псих, а волна возмущения, в которой отчаявшимся парусником бесследно тонет первоначальный ажиотаж.

Возмущение захлестывает меня, когда осознаю: да, я сохла по нему, я ждала. Я голову ломала все долбаные, пандемически-болезненные праздники: где он, с кем он?..

Сломалась, сорвалась на Миху — больше и сорваться-то было не на кого. А все из-за кого — вот этого?!..

И вот он здесь, чтобы предъявлять мне. При этом на меня ему насрать, как и раньше.

«Ты будешь задавать мне вопросы?!» — вопят ему в негодовании мои глаза. «Ты кто такой вообще, откуда взялся?»

Да от него... этого... так и несет чужой бабой... той горбоносой сукой... блин, ревную, что ли...

— Тебя не спросила, — отвечаю. — И не спрошу. А ты — давай, спроси еще. Ну?!

Меня до крови кусает взгляд-номер-не-знаю-сколько, кусает так, как будто хочет прокусить до мяса. Только что с Михой я дрейфовала в полусонном штиле посреди моря ледяных недо-эмоций. Сейчас меня подхватывает девятый вал, но не топит — поднимает в грозовое небо.

Рик разжимает кулак и сдвигается с места. Не знаю, хочет ли сказать мне что-то или просто так — меняет точку опоры. Меня подхлестывает его разъяренное молчание. Я чувствую теперь, насколько упиваюсь его ревностью, наслаждаюсь происходящим.