Не обещай

Делаю движение, будто собираюсь уйти — и не ухожу. Потому что чувствую: не «ладно». Еще нет.

«Что было, то было. Я принимаю твои извинения...»

Нет, я не говорю ему этого. Потому что не принимаю. Организм не принимает.

Я фактически остыла, пока не увидела его только что. Пощечины не остывают, не смываются, как видно.

У каждого свое: он за что-то там меня ударил. За что-то свое, такое, что толкнуло его на подобный неадекват. А мне плевать на это. Тогда еще было плевать на его заморочки, иначе не спровоцировала бы невольно его поступок. Сейчас плевать, что он уже попросил прощения за рукоприкладство. Простить его я физически не могу — я же сказала, организм не принимает. Но зла не держу. А еще плевать, потому что и у меня свое. То, что он вытеснил за маловажностью. Но оно, это «мое» так и осталось невысказанным. О нем собираюсь говорить.

— Я хотела этого ребенка. Нашего, — сообщаю ему просто. — И я не избавлялась от него. Ты не имел права меня в этом подозревать.

Не собираюсь его «доканывать». Я и Миха теперь чужие, но все это я должна была сказать не маме, не Рику и не подругам — все это я должна была сказать ему. Я припозднилась, но «слишком» поздно, по-моему, не бывает.

Его «забирает», кажется:

— Я не знал. Ты не рассказывала.

— Ты не спрашивал.

Пусть прочувствует, пусть прозреет, в конце концов. А то штамповать их собрался до получения угодного ему результата.

— Ты давно хотел, и я готовилась сделать тебе сюрприз.

Тогда он толком не понял, что и он потерял ребенка.

Плевать. Плевать, если сейчас все это далеко. Плевать, что у него теперь будет его ребенок и что реальные проблемы с его ребенком близко.

— Поначалу в Милане у меня был сильный токсикоз... Тошнило с утра и до вечера. Но я держалась, не говорила тебе. Помнишь, я тогда неделю-две болела.

Не помнит. Был занят Линдой. Сильно занят. Пусть слушает теперь — мне больше некому рассказать.

— Потом отпустило. Больше не тошнило и постоянно было так тепло. Начинаешь быстро уставать. А потом уже чувствуешь, что ты не одна в твоем теле. Что там поселился еще кто-то.

Невольно улыбаюсь и смотрю на него.

Он потрясен.

Но я давно перестрадала и теперь рассказываю обо всем спокойно и доходчиво. Доношу недоносимое.

— Этот кто-то растет...

— Мальчик или ... — глухо спрашивает он.

— ...не знаю, — перебиваю я, потому что сама тогда попросила не говорить мне. Но тут же говорю зачем-то: — Девочка.

Замолкаю, чтобы припомнить, что там еще было. Не так-то много мне осталось рассказать о нашей «девочке».

— Каждый день что-то новое. Какой-то новый дискомфорт. Новая заморочка для меня — новый шаг для нее. Скачок. А потом уже начинаешь ждать их. Читать, там, всякое. Я начала представлять себе, как она будет пинаться и тут же думала, что когда-нибудь ты непременно будешь играть с ней в теннис.

Он едва заметно кивает, как если бы хотел сказать: конечно, непременно. Стал бы играть.

— Я любила ее. С тех самых пор, как почувствовала ее в себе. И не перестала любить ее, когда узнала про тебя и Линду.

Кто изменяет, будучи в семье, тот не только партнера предает, а всю семью. Детей. Мой отец — не исключение, но я все равно его люблю.

Михе непросто будет услышать то, что я еще ему скажу.

— Это... случилось на тринадцатой неделе. Я тогда как раз переболела. Помню, рада была, что не корона. Может, тогда и подхватила инфекцию и не оклемалась. Или с генетикой что-то у нее было, вот организм и решил. Сам.

Не озвучиваю перед ним других возможных причин — пусть почитает, если интересно. И пусть поймет, наконец, что он тут ни при чем. Что ему не нужно еще и за это просить прощения.

— У меня начались боли. Сильные. Я как-то сразу почувствовала: что-то не так. Поехала в больницу. Ее не стало уже по дороге.

«Следующая! Та-ак-с, что у нас?..»

Грузная тетка-медсестра подплыла ко мне в предбаннике среди счастливых будущих рожениц, потом, видимо, разглядела мое лицо и всю меня и без дальнейших расспросов повела в кабинет.

Вспоминаю и не рассказываю — он не поймет и не услышит.

— На обследовании они сказали мне, что я ее потеряла.

На этом все интересные для него моменты заканчиваются, и я не рассказываю ему того, что было потом.

Я не хотела того, что теперь с ним происходит — беззвучно, неожиданно и неодолимо. Я не хотела и не смотрю в его сторону. Я не хотела и того, что произошло со мной, но это все-таки произошло. И никого не было рядом. И после тоже — кроме мамы.

Ничего, он быстро успокоится. Может, теперь поймет, насколько незначительна перед этим его измена.

Даю ему время, достаточно времени. Он «высыхает» и выдавливает из себя:

— Кати... я виноват в этом? Ты меня в этом винила?..

— Не виноват. Не винила...

Не выдерживаю:

– И винила!

Даю только раз, один-единственный раз вырваться наружу эмоциям и тороплюсь вывалить на него чуть ли не с бульканьем:

— Я понимала — не виноват! И я ненавидела тебя, придушить была готова!

— Почему?.. — спрашивает он тихо.

— Да потому! Ты знаешь, как херово это, когда все теряешь и даже обвинить в этом некого?! И тебя и не обвинишь даже... Да тебе даже плохо от этого не было! Мне одной... мне одной было...

Мне теперь тоже нужно время, но меньше времени, чем только что понадобилось ему.

Отдышавшись и приведя пульс в норму, сообщаю ему:

— Это все давно в прошлом. Я забыла. И простила.

Типа.

Он берет меня за руку:

— Кати...

Я обрубаю то, что бы он там ни собирался мне сказать — руку забираю у него назад и спокойно, но решительно подвожу итог:

— Давай больше не пересекаться. Так будет лучше.

Без особого удовлетворения подмечаю, что мои болючие мемуары причинили ему неудобный и незапланированный душевный дискомфорт. Выходит, потеря нерожденного ребенка — это ой, как больно, страдательно даже. Он не планировал всего этого выслушивать.

Но Миха — не страдательная натура. Кто знает, может, теперь он даже рад, что еще до всего этого от меня «избавился». А то, глядишь, еще пришлось бы тогда морально меня поддерживать. А выкидыш все равно случился бы — только так только в этом из миров, я только что сама ему сказала.

Пусть теперь по-новому взглянет на собственную жизнь, желаю ему в приступе философского оптимизма. Пусть... начнет радоваться. По-настоящему радоваться тому, что его ждет. Тому, чего у нас с ним не было.

Понял ли он, что в следующий раз ему разрешается сделать вид, что он меня не помнит?..

Так будет лучше – с этим он соглашается с безропотной подавленностью.

Больше он мне не встречается. Так и правда оказывается лучше.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Пост-командировочная

Как бы я там ни врала себе, что мне все это «уже давно по барабану» — переработать встречу с Михой получается не сразу.

Наверно, сама я в этом деле тоже изрядно косячу, совсем как с курсами самообороны — хотела записаться еще зимой, а сейчас весна уже.

Весна бушует вовсю. Ей плевать на весеннее обострение и на то, что в очередной раз подскочили «цифры».

Всем вокруг тоже плевать. «Он-офф»-корона породила всеобщую мнимую атрофию восприимчивости ко всяким там вирусам.

Есть чем заняться: у меня пять проектов на работе, веду я два из них — это Бланкенбург и «городок», да с Риком — два, без пяти минут — три. Насколько с ним вообще что-либо вести можно. И, как если бы я вообще хотела это вести. Официально я ему для того, чтобы было кому составлять строительные бумажки и подавать их куда следует.

Я уже говорила, что «партнеры» его и заказчики — ребята небезынтересные. Такое впечатление, что все это — сплошь какие-то старые знакомые, хорошие и не очень. Понятия не имею, откуда они сами и откуда у них деньги.

На ЭфЭм мы пересекаемся мало. Рассказываю об этом Каро, которая словно мониторит нашу с ним историю на манер лабораторных наблюдений. Будто мы с ним — кролики ее подопытные. Сначала она подначивала меня, что я его «впустила» и «пристроила», потом с уверенностью предрекала мне, что, если станем пересекаться на работе, это «добром не кончится» и «долго не продержится». Теперь на полном серьезе уговаривает спросить у него, точно ли он там работает.