Страница 51 из 58
Молчат и ливонские источники, довольно подробно описывающие русские дела. В Ливонии знали, например, о заговоре Василия 1497 года. В известиях ливонцев о России за 1499–1505 годы есть сведения о назначении Василия «государем Новгорода и Пскова» (1499 г.), об антиеретической деятельности Василия в последние месяцы жизни великого князя Ивана (февраль 1505 г.). Доходили до магистра слухи и о «распре» между сыновьями Ивана III (февраль 1505 г.). Полученное в январе 1503 года от перебежчика известие о заговоре Василия с целью убить отца и о наказании виновных в этом заговоре сами ливонцы считали недостоверным (их осведомитель, по-видимому, изложил события шестилетней давности). Но ни в одном ливонском известии мы не найдем и намека на «измену» Василия в 1500 году, на его бегство в Вязьму и т. п. Едва ли можно согласиться с А. А. Зиминым, пытающимся найти компромиссное решение вопроса – княжич Василий-де явился на Свинское поле с великокняжескими войсками, но был разбит литовцами и бежал в Вязьму. Об этом нет ни слова ни в литовских известиях, ни в летописях, ни в разрядных книгах, для 1499–1500 годов достаточно подробных и надежных.
Известие Погодинского летописца, таким образом, не находит ни малейшего подтверждения. Более того, оно прямо противоречит известным фактам. С февраля 1499 года Василий был уже не просто князем, но великим князем, титулярным правителем Новгорода и Пскова. Опала его кончилась, бежать не было оснований. Скорее всего данный текст краткого Погодинского летописца просто-напросто дефектен. Возможно, в нем в искаженном виде отразились какие-то другие известия – о планах Василия и его окружения 1497 года, о начале войны с Литвой в 1500 году (ни того, ни другого известия в отдельном виде в кратком Погодинском летописце нет). Серьезным источником такой текст, по-видимому, служить не может[231].
Пожалуй, только одно утверждение более или менее достоверно: династический кризис не влиял на основную линию внутренней и внешней политики Русского государства. Отсюда можно заключить, что борьба придворных «партий», как это по большей части бывало в феодальных монархиях, носила верхушечный, конъюнктурный характер. Она не касалась принципиальных политических вопросов и была борьбой не идей и не социальных групп, а конкретных лиц за свое благополучие.
И до, и после «переворотов» 1497 и 1499 годов реальная власть в стране принадлежала не какой-либо придворной группировке, а великому князю Ивану Васильевичу, который был далек от мысли отказаться от управления государством или разделить это управление с кем бы то ни было. Вся его политическая практика исключала возможность такого «многовластия». Принципиальные воззрения государя всея Руси на этот счет были им изложены в устном послании к дочери, великой княгине Елене Литовской, в мае 1496 года. Речь шла о проекте передачи Киева брату великого князя Александра Сигизмунду. «Слыхал яз, каково было нестроение в Литовской земле, коли было государей много. А и в нашей земле, слыхала еси, каково было нестроенье при моем отце. А опосле отца моего каковы были дела и мне с братьею, надеюся, слыхала еси, а иное и сама помнишь. И только Жыдимонт будет в Литовской земле, ино вашему которому добру быти?»[232] При таких установках (подкрепленных огромным опытом) любой наследник, как бы он ни именовался, мог быть только помощником великого князя, исполнителем его воли, в лучшем случае советником, но отнюдь не самостоятельным правителем – ни в своем титулярном «уделе» (вроде Новгорода и Пскова), ни тем паче во всей стране.
Думается, именно потому, что династический вопрос не имел в глазах Ивана Васильевича принципиального политического значения (речь шла о подборе исполнителя и продолжателя, а не правителя с собственной политической линией), «перевороты» совершались так легко. Впрочем, эту легкость тоже не следует преувеличивать – при дворе шла глухая борьба, с которой великий князь не мог не считаться. Это не ускользнуло от внимания иностранных наблюдателей – в январе 1500 года ливонский магистр Вальтер фон Плеттенберг писал о «вражде» великого князя с его сыновьями из-за того, что он хотел «своего внука иметь наследником в качестве великого князя». Возвращение Василия весной 1499 года не означало отстранения и падения Дмитрия, но было уступкой сыновьям: великий князь хотел по возможности избежать конфликта в своей семье накануне крупных политических событий – готовилась большая война с Литвой.
Однако династический кризис на этом не кончился, да и не мог кончиться. Личные интересы Василия и его окружения, с одной стороны, Дмитрия и поддерживавших его лиц (кто бы они ни были) – с другой, были несовместимы. Каждый претендент знал, что его ждет в случае, если соперник придет к власти. Компромиссы в такой борьбе, где ставкой была собственная жизнь (в лучшем случае – свобода), были малореальны. Благочестивое Средневековье не знало милости к павшим. Великий князь, без сомнения, понимал это. Рано или поздно приходилось делать роковой выбор.
Несмотря на свое венчание в Успенском соборе, Дмитрий Иванович никогда не был, по-видимому, реальной политической фигурой – не обладая властью и ответственностью, он оставался титулярным великим князем. В посольских делах он только один раз – в марте 1498 года – назван непосредственно после Ивана Васильевича. В последующие годы он не упоминается вовсе, а в феврале 1501 года, хотя и с титулом великого князя, оказывается уже на шестом месте – не только после великого князя Василия, но и после его братьев – князей Юрия, Дмитрия и Семена. Последний из них родился 21 марта 1487 года, т. е. был на три с половиной года моложе великого князя Дмитрия. К этому времени, по-видимому, Иван Васильевич уже сделал свой окончательный выбор, и этот выбор был отнюдь не в пользу Дмитрия.
По сообщению официозной летописи, 11 апреля 1502 года «князь великий Иван положил опалу на внука своего, великого князя Дмитрия, и на его матерь Елену, и от того дни не велел их поминати в октениах и литиах (церковных службах. – Ю. А.), ни нарицати великим князем. Посади их за «приставы». А через три дня, «на память преподобного отца нашего Мартына, папы Римского», Иван Васильевич «благословил и посадил на великое княжение Владимирское, и Московское, и всея Руси самодержцем» сына своего Василия[233] – «по благословению Симона, митрополита всея Руси» (того самого митрополита, который четыре года назад в Успенском соборе прочувствованно говорил Дмитрию, сидевшему теперь за «приставы»: «Здравствуй, господине и сыну мои, князь великий Дмитрий Иванович всея Руси… самодержец, на многа лета»).
На этот раз все действительно было кончено, и династический вопрос перестал быть вопросом. Василию Ивановичу предстояло скоро стать настоящим великим князем и 28 лет нести бремя власти и ответственности за Русскую землю, а его несчастливому сопернику – угаснуть в темнице после семилетнего заключения (последние три года, после смерти деда, – в оковах). Еще раньше ушла из жизни его несчастная мать, дочь молдавского господаря, жена одного и мать другого наследника русского престола, – она умерла 18 января 1505 года, еще при жизни своего грозного свекра, и была погребена в Вознесенском монастыре, рядом с другими женами, вдовами и дочерьми русских великих князей. Но недолго торжествовала ее удачливая соперница. Не прошло и года после провозглашения ее первенца «великим князем», как 7 апреля 1503 года, «в пяток, на 9 часа дни, преставися благоверная великая княгиня Софиа». Прах «римлянки» занял свое место в той же усыпальнице Вознесенского монастыря, в которой меньше чем через два года оказались останки «побежденной» ею «волошанки».
Конкретные причины «отставки» Дмитрия и замены его Василием остаются тайной. Боярин Петр Михайлович Плещеев и дворецкий Константин Григорьевич Заболотский, посланные в мае 1503 года в Литву, должны были ограничиться таким философским ответом на соответствующий вопрос: «Который сын отцу служит и норовит, ино отец того боле и жалует. А который сын родителем не служит и не норовит, ино того за что жаловати?» А если сама великая княгиня Елена Ивановна спросит о внуке и снохе своего отца, отвечать: «Внук его, госпоже, и сноха живут ныне у великого князя потому ж, как наперед того жили».
231
Лурье Я. С. Краткий летописец Погодинского собрания //Археографический ежегодник. 1962 г. М., 1963. С. 443; Казакова Н. А. Ливонские и ганзейские источники о внутриполитической истории России в конце XV – начале XVI в. / Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1976. Вып. 7. С. 148–157.
232
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. СПб., 1882. Т. 1. С. 224–225. № 43.
233
ПСРЛ. Т. 28. С. 336.