Страница 8 из 108
И вдруг Арона будто что-то подтолкнуло, прямо в грудь пихнуло: скажи!
– Мама, я… я волшебник, кажется. – И тут же Арон зажал ладонью рот.
Что-то росло-росло внутри, увеличилось до размеров комнаты, целого города и огромного дождливого мира. А мама внимательно смотрела ему в лицо и молчала. И от этого молчания острая обида уколола больно и резко. Арон тоже молча поднимает руку – и крохотный огонек вспыхивает на ладони, горит, трепеща, несколько мгновений и гаснет.
Мама глубоко вздохнула, и глаза у нее стали огромные и черные. Не удивленные и не злые, но очень грустные. И Арон вдруг горько пожалел о том, что сказал: она же совсем не понимает! И не поймет.
– Я бы не возлагала на это надежды, – сказала она. – В твоем возрасте магия может появиться и пропасть.
Арон заморгал. Его как за шкирку схватили и ткнули лицом в навозную кучу. С силой, от души ткнули. Он сглотнул, чувствуя, как щиплют глаза слезы.
– А если это по-настоящему?..
Мамин голос был спокойным, как и всегда.
– Если это по-настоящему, то Маллар благоволит тебе. И хочет, чтобы ты служил ему.
Она сделала какое-то странное, резкое движение, будто хотела обнять. Но не обняла. Только пожелала спокойной ночи, пообещав, что поговорит утром со служителем Многоликого, и ушла, унося с собой свои сложные взрослые заботы. С досады Арон пнул ножку кровати, но только больно, до слез, ушиб палец.
Смысл сказанных мамой слов медленно доходил до него: его отправят учиться в орден Служения или Исцеления, обязательно отправят, если посчитают, что силы у него достаточно для служения Многоликому.
И от этого Арон пнул ножку кровати еще раз, посильнее, так, что от боли зарычал на себя и собственную глупость.
Деревянный генерал смотрел на него мудро и понимающе. Уж он-то точно знал, что такое поражение, но все равно никогда не сдавался.
5
Утром с реки приползла серая хмарь. Даррея, утопленная в прокисшем молоке тумана, была сумрачна и неприглядна. Куталась в этот туман, как старая потаскуха в драную шаль, прятала морщинистое лицо в его складки.
С самого утра Саадар стоял в длиннейшей очереди в Военное ведомство Канцелярии. Сырость пробиралась под старый мундир, и Саадар думал об общественных купальнях, здание которых – на четыре квартала ниже, у желтоводной Рэо. В уме он прикидывал, во сколько ему обойдется посещение купален, и по всему выходило, что недешево – это же куском мыла и мочалкой запасись, бельишко в стирку отдай, да чтобы за вещами кто присмотрел… Но армия приучила его к порядку. Слишком хорошо приучила – попробуй выбить эту привычку! Ведь привычка эта спасла ему жизнь, и не раз.
Люди в очереди – по большей части такие же ветераны. Кто за пенсией стоит, кто – точно так же, как и Саадар, надеется найти себе дело. Разговаривали негромко и вяло. Некоторые из солдат опирались на костыли. У одного все лицо было перекроено осколками пушечного ядра.
Оказалось, этот, с перекроенным лицом, служил с Саадаром в одном полку и хорошо помнил командарма Торгена. Они с Саадаром немного поговорили, вспоминая сражения под Мьетеном и у Берани.
– В столице я по делам, – говорил новый знакомец Саадара. У него была странная речь: очень громкая, а окончания слов он глотал. Глухой, похоже. Или почти глухой… – Мне земля положена, а эти гады все зажимают и дело тянут. Каждый день сюда хожу, а толку?.. Супружница бранится на чем свет стоит…
– А я бы вернулся в армию. – Саадар посмотрел в сторону статуи Последнего императора на площади перед ведомством. Бронзовый воин дыбил огромного коня, застывшего в вечном движении вперед, на врагов Империи. Империи уже два века с гаком как нет, а императору ничего – стоит, и как его только на переплавку не пустили… И арка Победы за ним.
В армии было проще. И понятнее. Но бывшие сослуживцы говорили, мол, в Даррее всегда найдется работа для такого, как Саадар – для отставного вояки, который всю жизнь только и делал, что убивал и калечил врагов. И он мог бы и дальше, только вот незадача – ветераны вроде него уже и не нужны особо, молодых да горячих полно. Кто же не захочет верно служить Республике?..
А такие, как этот вот с уродливым лицом, едва способный членораздельно говорить, или те, без ног и рук, – кто? Огрызки. Огарки.
К середине дня очередь дошла до Саадара.
Взмыленный лысеющий человек, чиновник ведомства, глянул на Саадара равнодушно поверх стопок бумаги, папок, сломанных перьев, тяжеленных томов Устава, помял бумаги в пухлой руке:
– Саадар Мариди… Мариди… Из Домара?
Саадар кивнул.
– Ничего. У нас ничего нет. Заходи через пару дней. А лучше – на следующем пятидневье.
Саадар разочарованно вздохнул. Конечно, не надеялся он попасть в личную охрану сенатору, но был уверен, что в городском охранении ему обрадуются. Но смолчал, видя, как раздражается чиновник, какой у него злой и затасканный вид.
Саадар вышел из ворот ведомства и побрел вдоль глухой кирпичной стены. Завернуть в купальни? Может, хоть вид поприличнее будет, да, правда, ненадолго…
А улицы города заманивали, кружили, запутывали. Бесчисленные лавки, лавочки и лавчонки, настырные менялы, купчины, торговцы всем, что только можно представить… Старые, обросшие мхом дома, где-то – поновее, где-то – совсем развалившиеся от древности, тесные проулки, вонь и грязь, бочки с гнилой водой – якобы на случай пожара, но на деле для того, чтобы выкидывать туда тухлятину. Босоногие ребятишки, снующие где попало, весело пускающие кораблики в многочисленных лужах. Крик, гвалт, возня, суета. Словом, город.
Саадару хотелось проклясть его.
Не привык он к городской жизни, и казалось – вовсе никогда и не привыкнет.
Три пятидневья прошло, как он в столице, и деньги почти все вышли, а работы все не найти.
«Охранник? Нет, не нужен». «У нас есть вышибала». «Пошел к катропу, давай, вали-вали отсюда!» И это он слышал в каждой таверне, в каждом богатом доме, в каждой конторе. Вот и в ведомстве ничего не сказали.
Но Саадар не унывал – он был уверен, что удача, рыжая лиса Ретта, все-таки повернется к нему хитрой усмехающейся мордой.
И она повернулась.
На лысом пятачке у какого-то моста Саадар натолкнулся на толпу сплошь из бородатых мрачных мужиков, одетых так же бедно, как и он сам. Кто-то был с оружием, другие – с кирками, топорами или пилами. Все как будто ждали чего-то.
Саадару стало интересно.
– Чего тут такое? – Он тронул за плечо одного из стоящих. Тот обернулся, глянул исподлобья, но ответил:
– Работы ждем.
– Какой?
– Какая будет, такой и ждем.
Оказалось, что это место, где собирались в надежде на удачу все, кто искал себе работу. Сюда же приходили те, кому работники были нужны. Саадар, немного подумав, присоединился к этим голодным людям, разделив с ними томительное, мрачное ожидание. Тут были крестьяне, каменотесы, рудокопы, бывшие подмастерья, странный люд с побережья… Оглядывали друг друга угрюмо, ревниво. Мимо проходили люди, иногда кто-нибудь останавливался – короткий разговор, и один из мужиков шел следом. Их забирали на день или два: в дубильни, или на рыбный рынок, или в чей-нибудь дом помогать по хозяйству.
– Эй, вы! Каменщики тут есть? – выкрикнул появившийся из тумана человек в темной одежде. Трое мужчин сразу же подняли руки.
– Всего трое? – Наниматель недовольно поморщился, оглядывая остальных. – Ладно, давайте, вам на площадь Семи Ветров. К храму Маллара.
Те пошептались меж собой, явно споря, но потом – согласно закивали и пошли за человеком в темном.
Где-то высоко над головой глухо пробил колокол. Почти вечер. Ждать? Уйдешь – и, может, пропадет шанс, а будешь стоять – шанс и не появится вовсе. Саадар поскреб заросший подбородок, потом обернулся к какому-то старикашке:
– Где это – площадь Семи Ветров?
Старик неопределенно махнул в сторону одной из улиц.
Саадар прошел мимо лавок, где продавали бумагу и перья, мимо лавок с оружием – туда бы он заглянул с удовольствием, да толку от того, что заглянет, денег-то все равно нет, мимо лотков с овощами и фруктами, свернул в какой-то узкий и извилистый, как кишка, проулок и выбрался на широкую улицу, по которой неспешно текла толпа. Она разбивалась, редела у огромных кованых ворот, а за ними – зелень, белые стены, позолота шпилей, флаги… А перед воротами открывалась площадь, и огромный недостроенный храм торчал там, как кусок сахара.