Время созидать

Мама умерла. Безликий встал над ней и распахнул плащ, а под плащом у него вспухла и зашевелилась темнота. Мама слабо улыбнулась этой темноте, и Безликий протянул маме руку, кивнул, и тогда она дала ему свою ладонь.

Арон бросился к ней – остановить! Не дать уйти с Безликим! Истошно, срывая голос, закричал – и проснулся.

– Тихо, тихо, сынок, тшш. – Кто-то встал рядом, положив на лоб горячую сухую ладонь. – Это сон.

Арон скрючился в гамаке и больше не двигался. День сейчас? Ночь? Ему было все равно. Он бессмысленно смотрел перед собой в пустоту, и его мир сделался сухим, маленьким и скукоженным, как старый жесткий финик.

Мама, которая никогда ничем не болела, даже легкой простудой, и только однажды сломала ногу – и то давно! – лежала и не могла встать.

Это было страшнее пожара, страшнее Безликого, страшнее всего, что он уже видел.

– Поешь, парень.

Саадар – кажется, это был он – всунул в ладонь Арона сухарь. Арон вяло шевельнулся, но сухарь есть не стал.

Рядом с Ароном жил ужас, и Безликий заглядывал ему в лицо, и ухмылялся, и дышал зловонно и гадко. Какое ему теперь дело до сухарей и вяленой рыбы?

– Арон, тебе нужно есть, понимаешь? – обеспокоенный голос звучал над ухом.

Арон облизал запекшуюся на губах корочку, покусал ее немного. Ненависть к себе разрасталась, превращалась в огромного зверя с глазами-угольями, и зверь царапал изнутри, скреб, выл, он хотел наружу, этот зверь!

Ладони стали горячими, и завоняло паленой тряпкой. Арон сжал кулаки, но магия жгла, прожигала сердце и где-то сбоку, как тогда, перед воротами монастыря. Арон вцепился в волосы и стал выдирать – клоками, и волосы превращались в пепел.

Тогда он начал кусать руки, скрести ногтями по коже, раздирать ее! Боли почти не было – только облегчение. Зверь яростно выл, зверь бился о ребра, зверь хотел наружу. И убить зверя могла только боль.

– Так, парень, хватит. – Чьи-то руки схватили его, и Арон не понял, как оказался на полу. – Голодом заморить себя не вышло, так надо покалечиться?..

Его усадили на скамью и дали в руки что-то холодное и мокрое. Оказалось – кувшин.

– Вода морская, пить не смей, – предупредил Саадар. Он сидел напротив, на корточках. Арон смотрел на него, а кувшин становился теплым.

– Твоя матушка обрадуется разве, если ты… вот так?

– Всем лучше станет, – тупо произнес Арон. Зверь внутри согласно кивнул.

Затылок заболел. Арон не сразу понял, что Саадар влепил ему затрещину.

– Чего дерешься!..

Саадар всунул ему в руки еще один кувшин. Арон рассматривал ободранные костяшки и царапины, сочащиеся кровью. Мелкие шрамы и синяки. Вода в кувшине испарялась, оседая на стенках солью. А потом кувшин треснул.

Арон кинул черепок в переборку. На это кто-то обернулся, кто-то что-то громко сказал, но Арону было все равно.

– Довольно. – Саадар встал. – Нечего мамку хоронить прежде времени, да и себя заодно.

Но руки, как тогда, перед храмом, он не держал. Просто стоял напротив, и Арон вдруг понял – сейчас Саадар даст магии вырваться. Даст зверю проглотить судно, и матросов, и всех вокруг. И маму.

Лицо у него было свирепое, как у кочевника, который гонит по степи врага.

– Вдруг это я, понимаешь?!

– Не понимаю.

– Ну вдруг я маму проклял? Ты знаешь, я тогда видел корабль черный, он как будто вошел в наш, и там был Безликий!

Саадар ничего не ответил. Может, он тоже так думает, что это Арон виноват? Но потом положил руку ему на плечо и твердо сказал:

– Нет. Это не ты. Твоя мама не одна ведь заболела.

Они сидели рядом и молчали.

В руках пульсировал огонь. Арон держал их перед собой, как будто они одеты в латные перчатки, и руки были тяжелыми и чужими.

– Знаешь, парень, я бы пошел и подрался, чтобы легче стало. Что угодно бы. – Саадар не договорил и махнул рукой. – Ну чего это мы, как бродячие актеры в плохом представлении, развели тут?..

И Арон вдруг понял – Саадар тоже боится, и тоже живет с ужасом рядом, и – возможно – тоже плачет, когда никто этого не видит.

Эта мысль поразила его.

– Я хочу помочь! Если бы я умел по-настоящему колдовать! Как в Хардии. Почему я не могу?.. Иногда у меня выходит, а иногда – совсем ничего, и…

Саадар промолчал.

Но Арон и сам знал – почему. Никто не рассказывал ему, как устроен человек, как можно его лечить, что помогает, а что нет, если ты владеешь силой Многоликого.

– Знаешь что? Держи, – сказал Саадар и что-то небольшое протянул ему.

Мамина записная книжка.

– Я ее сожгу, – угрюмо буркнул Арон.

– А ты постарайся не сжечь.

И Арон постарался. Зверь метался внутри, бешеный, злой, и Арон пообещал накормить зверя – потом – своей болью так, что зверь долго будет сыт. А сейчас пусть уйдет. Пусть не даст утонуть судну. Пусть даст доплыть до Хардии.

И медленно, постепенно руки остывали – как будто по чуть-чуть погружаешь их в ледяную воду. Тогда Арон осторожно дотронулся до обложки – и ничего не случилось.

Но внутри он нашел только чужие записи – мелким почерком, слишком аккуратным для маминого.

– И что это…

Записи вдруг оборвались. На странице – чайка в облаках, чьи-то лица, мачты, море, фигуры – такие рисунки Арон часто видел в мамином кабинете.

Руки немного дрожали.

Арон перевернул страницу – и забыл, как дышать. В тусклом свете сверху он различил лицо мальчишки, свое лицо – никаких сомнений! Арон-с-рисунка смотрел на него и немного улыбался, как будто знал какую-то важную тайну.

А на соседнем листе – Арон закусил губу – он был юношей и смотрел вперед, держась за штурвал.

Безнадежность, которая придавила Арона, стала немного меньше. Арон потер нос, стараясь не плакать.

И не понял, как в руках оказалась миска с растолченным в воде сухарем. Он поскреб ложкой по стенкам – серая гуща скатывалась в комки. Арон заставил себя жевать, глотать эту гущу вместе с горькой слюной. А потом дочиста вылизал миску.

27

– Эй, салага, ты че творишь?!

Чужой окрик грубо выдернул Арона из мягкого тумана, и Арон полетел куда-то вниз – все быстрее и быстрее, и сердце прилипло к ребрам.

А потом было жесткое дерево, вкус соли на губах, пляшущие перед глазами цветные круги.

Кто-то схватил его за шкирку, как котенка.

– Какого катропа на ванты полез, а?

Арон смотрел перед собой, и мир вокруг медленно становился до рези в глазах ярким и настоящим: загорелое и задубевшее от ветра и соли лицо Нэйта, ясное небо, палуба.

– Рыб кормить собрался?.. – Нэйт тряс его, пытаясь растормошить. – Давай только не в мою вахту, иначе боцман голову оторвет…

Пальцы не двигались – одеревенели от холода и ветра.

И Арон совсем не помнил, как очутился здесь.

– Эй, ну что ты, в порядке, а?..

Арон оттолкнул его руку.

– Все хорошо.

Но хорошо – не было.

Арон поднялся, потряс головой и похромал прочь на ушибленной ноге. Подальше от палубы, от опасных фальшбортов, на которые можно влезть – и прыгнуть вниз, упасть в туман, который колыхался, как теплое, легкое пуховое одеяло. В этом тумане не было мыслей, и горя не было, и боли. Туман забирал память.

Зверь внутри почуял что-то, поднял голову, рыкнул. Зверь хотел, чтобы Арон провалился в этот туман.

«Слабак».

– А вот и нет, – сказал Арон в пространство.

Это продолжалось три дня: Арон обнаруживал себя в самых странных, неожиданных местах и совершенно не помнил, как там оказался. Саадару он ничего не говорил – не хватало еще, чтобы Саадар его привязал к скамье. Зверя-Безликого веревки не удержат. Так что ничего, сам справится!..

«Ты сдохнешь. И вся твоя семья сдохнет», – нашептывал голос внутри. Арон выдохнул прерывисто, сжал кулаки. В груди словно дыру прожгли, и ее края тлели и дымились.

Маме не делалось хуже, но и лучше не становилось, и страх за нее уже не опрокидывал навзничь, а сидел внутри, как ноющий, но, в общем-то, не мешающий жить зуб.