Страница 35 из 108
Огромный старый дом за ее спиной стонал, умирая. Тильда оглянулась: прямоугольник двери уже осветился красным.
Внезапно створки от удара распахнулись и, повисев немного на петлях, ввалились внутрь комнаты. Тильда увидела – ужасно близко – пламя, облизывающее стены, и кто-то метнулся в комнату в снопе летящих искр, мгновенно оказался с ней рядом, схватил за трясущиеся руки и стащил с подоконника. В красноватом свете лицо этого человека показалось ужасным: дико выпученные глаза, перекошенный рот.
– Дура! Так ты ноги переломаешь!
– Нет! Нет! Мой сын! Он тоже… Он…
Тильда попыталась вырваться, но настойчивая рука тянула ее прочь, больно, с силой.
– Мальчишка на улице! – вдруг гаркнул ей в ухо мужчина. – Бежим!
Но Тильда остановилась, а вокруг рычало, билось, безумствовало пламя.
Мужчина резко встряхнул ее, развернув к себе, и Тильда поняла, что видит Саадара.
– Где остальные? Эрин? Мэй?..
– Не знаю! – снова рявкнул Саадар. – О себе подумай!
– Я должна…
– Ты должна о себе думать и о мальчишке! Пригнись – и вперед!
Саадар сунул ей в руки мокрую тряпку и велел завязать на лице.
Прямо перед ними посреди коридора рухнула часть потолка, осыпав их искрами. Всюду были островки огня, и уже подол юбки дымился, хорошо, что ткань плотная… Мужчина быстро затоптал начавшую тлеть юбку, рванул Тильду за руку, и они побежали по коридору – она только успевала перепрыгивать горящие обломки перекрытий. Гудело пламя, и треск становился сильнее, и она поняла – крыша не выдержит, рухнет, а они все еще на втором этаже. Черное и красное мешались друг с другом, образуя спирали, завихрения и круги.
Они ломились через тлеющие, разгорающиеся двери, иссохшиеся от жара, и Тильде только и оставалось, что успевать закрывать голову руками от искр и летящих щеп.
Дом стонал, как огромный раненный зверь. Смыкал постепенно свои кровоточащие смолой челюсти. От жара расходились доски, чернели, обугливаясь, портреты на стенах.
На миг перед Тильдой встало лицо прадеда, объятое пламенем – страшное лицо с дикими глазами, но тут же краска ярко вспыхнула, и лицо пропало.
Черная лестница. Пролет, второй, третий… Длинный сводчатый коридор. А посреди коридора стоит человек со шпагой, заступая им путь к спасению.
– Госпожа Элберт, вы находитесь под домашним арестом, и я сам лично должен вывести вас, – начал он.
– Вали отсюдова! – прорычал Саадар.
Мужчина что-то говорил, угрожающе и зло. Надвигался на них, встал в позицию, и в его речи несколько раз повторялось: приказ, убить. Приказ… убить. И Тильда не поняла сразу, что сделал Саадар – поднятая рука, пороховая вспышка – и вот тот человек рухнул на пол, как мешок. Только сейчас Тильда увидела в руке Саадара пистоль, его дуло голодно чернело.
Она вывернулась и кинулась прочь, но Саадар быстро нагнал ее.
– Ты что, в тюрьму захотела? – заорал он над ухом. – Или сдохнуть здесь? Тебя посадят и не выпустят! Говори, где выход!
– Там! – Тильда протянула руку в сторону столовой. Столовая выходила дверьми в сад.
Дом содрогался от жара, и слышно было, как лопались стекла, как трещали доски, как кто-то где-то кричал.
В столовой, в дыму, возле огромного буфета, встала чья-то тень – похоже, слуги спасали хозяйское добро, а может – решили разворовать его. Саадар потянул Тильду мимо, и они выскочили через дверь в сад, побежали по дорожке, потом – направо, через кусты.
Возле дуба Тильда увидела Арона – грязного и растрепанного, испуганного, он прятался за кустами самшита, но выскочил, когда увидел Тильду, и бросился к ней.
– Ты жив. Хвала Многоликому! Ты жив…
Тильда прижала сына к себе так крепко, так отчаянно, будто в следующий миг им предстояло расстаться навеки. И так они стояли в невозможности разнять объятья, и вдруг Тильда поняла, что Арон плачет, всхлипывая, размазывая сажу по лицу; она уткнулась в серую от пепла макушку сына и могла только шептать:
– Ну же! Мы спаслись. Я с тобой. Все закончилось.
Или только начинается.
В чернильном небе вставал огромный столб дыма, а злые языки пламени облизывали, обгладывали стены, доедая то, что осталось от богатого особняка. Где-то недалеко тревожно гудел колокол, вызванивая набат. Прошлое превращалось за ее спиной в пепел. С ужасающим грохотом, выбросив в небо целую метель искр, обрушилась на второй этаж крыша. Дом снова содрогнулся, из окон, получив доступ к свежему воздуху, взметнулось вверх голодное пламя.
– Мои бумаги!.. – прошептала она, как завороженная.
Саадар силком заставил ее отвернуться от пожара.
– Пошли. – Он схватил Тильду за руку. – Тут нельзя оставаться, нас найдут.
– О нет, я…
– Ты преступница! А я только что отправил к старухе Нааг «серого». Нас с тобой за такое медовыми пирогами угощать не будут.
– Но Арон… он же…
– Подумай. – Лицо Саадара вдруг приблизилось, искривленное яростью, он все еще держал в одной руке пистоль. – Ни от тебя, ни от твоего сына просто так никто не отстанет. Ты веришь, что тебя оправдают? Тогда ты действительно… – Он махнул рукой. – Хотя, воля твоя, оставайся. Только вот все равно у тебя ничего нет уже, – бросил Саадар. – И терять тебе нечего.
Эти жестокие слова высветили правду: лучше бежать, скрываться, голодать – но жить.
Где-то за деревьями слышались голоса, встревоженные и срывающиеся на крик, плач и стоны, и в этом многоголосии толпы – холодные нотки речи «серых». Только не туда, не к ним!
Саадар застыл на месте, наполовину обернувшись к ней, и в отблесках огня Тильда увидела ужасающие шрамы на его лице. Потом протянул руку.
– Ну?..
– Хорошо! Я… знаю дорогу, – неуверенно произнесла Тильда. – Про нее не скоро вспомнят.
Она указала в сторону задней калитки.
– Пошли! – Саадар схватил за запястье Арона. – Показывай!
Про заднюю калитку среди кустов роз и самшита как будто совсем забыли, и они вышли на улочку, освещенную оранжевым, и все дальше отступали крики и стоны, плач, звон колокола, рев пламени. А впереди была темнота.
7
Впереди была темнота, и она встретила Арона, как старого друга. Схватила за руки и за ноги, заглянула в глаза, засмеялась в лицо. Арону хотелось кричать, просить, умолять, чтобы не туда, не в ночные улицы, но он сжимал зубы, он знал, что нельзя выдавать себя и остальных.
Перед глазами еще скакало и билось дикое пламя, как пламя храма Эрме, и Арон не сомневался, что это оно и было. Он спотыкался, падал, его рывком ставили на ноги и снова тащили вперед. Рука мамы была холодной и твердой, а лицо, когда она оборачивалась к нему – страшным.
Арон не оглядывался – он знал, что Безликий там, что он злобно воет, сжирая дом. Арон холодел, и тут же его словно кипятком обдавало – а вдруг мама узнает, что в пожаре он виноват? И еще подумает, что храм тоже он обрушил…
Мысли бились и метались в нем пополам с ужасом. Колени слабели и подкашивались, голова гудела, запах дыма не отставал ни на шаг. И лица – там, в огне, он видел лица, когда бежал по коридорам и комнатам, бежал и вопил, и Эрме хохотал в спину, получив свою плату.
– Ай! – Острый камень впился в ступню, и Арон чуть не упал. Башмаки он посеял еще тогда, когда лез на чердак.
Но его тянули незнакомыми в темноте задними проулками, не давая остановиться.
И, когда казалось, что он вот прямо тут, на дороге упадет и умрет, мама вдруг остановилась и обернулась к нему, указывая на что-то под ногами:
– Здесь.
Они стояли в глухом переулке, с двух сторон – высокие кирпичные стены, за стенами – черные деревья. Кажется, это были дома Торков и Дэйси, Арон хорошо помнил, как лазил в сад Дэйси поживиться черешней…
Он видел, как мама наклонилась над совершенно одинаковыми, грязными после дождя плитами, сунула руку в трещину… и плита медленно и тяжело, но совершенно бесшумно ушла вниз. Арон от удивления позабыл про то, что собирался бежать при первом удобном случае. Подземные лабиринты! Те самые, которыми пугают всех детей в Жемчужном. С головорезами и чудищами…