Неждана

— Не знаю…Не ведаю… — голосила Пороша, в отчаянии поднимая домиком свои белесые бровки.

Она растирала кулаками слезы и за мамку пряталась, поближе к двери на выход мелкими шажками топталась.

— Да, его сам Пырей — заглавный душегуб обещал в окрошку изрубить, коли встретит сызнова! — Колобуд своей ручищей с пригоршней перстней уже не у девки перед носом махал, а за сердце под кафтаном держался.

— Догони, его батюшка! Догони! — Вьялица все о своем радела. — Пущай женится! Пущай хоть у нас в дому живут, местов на всех хватит.

— Женится?! Ты хочешь, вора, валандая, проходимца в зятья взять? Да, еще и примаком?! Жить с ним под одной крышей? За один стол, чтоб каждый день с нами чужеяд садился?

— Пусть так! Лучше так, батюшка, чем такой позор для девки… — Вьялица кивала зареванно и продолжала рьяно целовать мужу руки.

Нос о перстень расквасила — не заметила.

— Ты хочешь, чтобы лихой Пырей нас вместе с ним в окрошку порубал?! — Колобуд бушевал, как Перун по четвергам.

— Воротииии! — тянула свое Вьялица.

Из носа ее по губам стекла кровь, а баба того не замечала.

Колобуд устало опустился на лавку, упер локти в стол и упал могучим лбом в сжатые кулаки.

— Дык как его поворотишь-то? — наконец, молвил он. — Метель на дворе, замело все пути-дороги… Ежели его позавчера последний раз в Граде видели, так он уж за рекой, поди. Иди-свищи ветра в поле. Не догонишь.

Вьялица снова бухнулась перед Колобудом и зарыдала. Теперь она уже целовала мужу сапоги с серебряными пряжками, обливая их слезами и юшкой.

Пороша, разинув рот, смотрела, как мать отчаянно колотила себя кулачками по рогатой кичке. Потом Вьялица встала на коленки и поползала, пыталась биться головой об пол. Казалось, что она хочет забодать кого-то невидимого своими красными рогами.

— Иди-свищи ветра в поле… Иди-свищи…Иди-свищи… — бессмысленно повторял Колобуд и раскачивался взад-вперед на лавке.

Кто бы мог подумать, что детская забава- глиняная свистулька разрушит всю его честную житя?!

Приворожить Пороша жениха захотела, поверила бабьим сплетням — вот же дура дремучая! И выбрала же из всех — самого поганого — бзыря, блудяшку, татя и пустоплета. А когда он в ее сторону морду свою смазливую поворотил, рыло всеядное, то порешила, что дело сделано, — захомутала мужика навеки. Все наказы материны забыла, честь девичью не уберегла. Того-гляди, народит еще вымеска.

«Звониииило…», "Воротииии…«— в ушах у Колобуд до сих пор стоял бабий вой на два голоса.

Как будто он жаба болотная, и комаров полный рот нахватался. «Ииииии» — звенело все в голове и внутрях комариным писком.

Сделал Звонило свое дурное дело да умчался в санях других девок портить. А следы его метель замела.

Пороша в страхе переводила взгляд с отца на мать и обратно. В какой-то момент ей показалось, что они оба умом повредились. Одна с досками в полу бодается, другой качается туды-сюды, да все одно талдычит: «Ищи-свищи-ищи-свищи…».

Останется ли теперь Прошка одна-одинешенька на всем белом свете, да еще и с пузом?

— Батюшка, а давай мы всем расскажем, что не Проша его привораживала, а он — ее? — Вьялица снова целовала Колобуду руки с княжьими перстнями. — Ежели в дело колдовство вмешалось, какой с девки спрос? Страдалица тады она безвинная! Можно же так дело повернуть?

Колобуд тяжко вздохнул.

— Что ж вы бабы за дуры-то такие божевольные? — у него даже злости не осталось, только искреннее изумление звучало в этом вопросе. — Сначала дело делаете, а потом думку думаете. Наворотили — конями не развезешь.

После этого Колобуд замолчал и долго смотрел в одну точку — на кривой соленый огурец в плошке. Все другие ровные огурчики рядком лежали-один- к одному, а этого сила злая чуть не колесо скрутила. Как так получается? То тебя главным виночерпием выбирают, уважение со всех сторон и почет к тебе в княжеском терему выказывают, а домой воротишься, и тебя тут родная дочь уже кривым огурцом назначила. И не разогнешься ведь теперь никак, назад не расправишься…

Вьялица прогнала Порошку спать, а сама села за пяльцы — не для того, конечно, чтоб в ночи вышивать, — схоронилась за ними.

Вдруг Колобуд что и надумает, ежели ему не мешать. Вон у него башка какая — сам князь с ним давеча советовался. По поводу снега, правда, — будет метель али нет? Так то уже — не нужные никому подробности.

— Есть у меня одна мыслишка, — Колобуд изрек через два часа.

Вьялица подскочила, словно ее петух жареный клюнул.

— Слушаю тебя, батюшка! — запричитала она. — Так и знала ведь, что додумкаешь.

Колобуд не спешил делиться с женой своими идеями. Он молча надел тулуп и вышел на мороз.

Глава 10. Серьезный разговор, или Три бочонка меду

Прислуживая князю за столом, Колобуд невольно слышал все разговоры внутри узкого круга доверенных лиц. Еще с десяток лет назад он получил прозвище Могила за то, доселе никогда не разглашал сведения, ставшие ему известными по службе. Потому так высоко и забрался.

И вот первый раз Колобуд собрал в своей памяти все разрозненные обрывки бесед, чужие челобитные, а еще сплетни, намеки и полунамеки. Там, где ничего не удалось припомнить, — сам додумал подробности. И из всех этих осколков сложил Колобуд в голове таку мозаику, что по всему выходило, что княжество под угрозой.

В избу к своему двоюродному брату Прозору мрачный Колобуд ввалился в пятницу вечером, как стемнело. В каждой ручище подмышкой он нес по бочонку хмельного меда, что заранее предполагало долгий вечер и серьезный разговор.

Прозор имел значительное влияние при княжьем дворе. За каких-то пару лет он подмял под себя всю охрану терема и самого Града. Ему подчинялись стражники на главных воротах. Ночные факельщики тоже почитали его своим предводителем. Ключницы лично перед ним отчитывались — что увидят подозрительное — тут же доносили.

И вот теперь Колобуд подумал, что пришла пора его брату вершить воистину великие дела — постоять за порядки в княжестве, за честь Пороши.

Прозор относился к мужикам того крутого замесу, что не при каждом князе родятся. Он жил делами службы даже в пятницу вечером. Кабы смешать перец с солью да растолочь, да туго набить мешочек бархатный — то Прозор и получится — сверху богато-нарядно и мягонько, изнутри — огонь, шибко задиристо.

Сначала выпили за князя, потом — за баб, отдельно — за красных девок. Закусили молочным поросенком да капустным пирогом.

Выпили за урожаи, за зимнюю рыбалку и соколиную охоту летом. За княжий тракт выпили два раза, не чокаясь. Помянули друзей, что головы там сложили на колдобинах. Занюхали ржаной корочкой с чесноком.

Прозор заставил пить за своего нового коня Каллистрата, и отдельно — за его сбрую чеканную. Потом вспомнил про попону, подбитую алым бархатом, — пришлось пить и за нее. Сразу после коня и попоны Колобуд вставил тост за рОдных детушек.

Захмелевший Прозор велел нянькам принести из колыбели меньшого сынка, пили за его первое словечко. Делали малому козу, пытались вывести на разговор. Тот со страху обделался- вернули дитя нянькам.

Потом пили за хорошего жениха для Пороши, за новые сафьяновые сапоги Колобуда, за то, чтобы булки на деревьях росли.

Наворачивали жаркое из зайца, смаковали перепелов, томленных в сметане. Закусывали солеными бочковыми огурчиками. От огурчиков у Колобуда испортилось настроение, потому что при виде кривого огурца он вспомнил, зачем пришел.

К полуночи прибежала ключница из смотровой башни, жаловалась на чернавок. Полезли на смотровую башню, звонили в колокол. Пили за дружбу и уважение.

Колобуд зачем-то предложил выпить за ясный месяц, Прозор поддержал. Оба плакали от любви к родной земле, тянулись чарками к звездам, чуть с башни не сорвались. Ключница голосила, факельщиков дозвалась — те удержали. Заставили ключницу выпить за Каллистрата. Чернавкам устроили разгон, факельщикам меда налили, приказали пить за родную землю. Вернулись в избу.