Страница 11 из 59
Гром средь ясного неба осенью грянул, когда погиб на охоте старый князь, а место его занял Иван.
Ольга
Свет, проходя через мозаику цветных стеклышек в оконце, падал на пол небольшими цветными полукружьями. Когда-то Ольга шутила по поводу хождения по осколкам радуг и очень хотела, чтобы такие же были и в тятином тереме.
В детстве, еще не осознавая в полной мере кто такова и чего может, она все равно видела мир иначе, нежели большинство окружавших ее людей. С годами зрение притупилось, сменилось почти обычным. Солнце сияло золотом днем и краснотой на заре; трава выглядела зеленой, а не бирюзовой; небо… оно оставалось синим и звездным даже в самые ненастные дни. А еще Ольга видела волшебных созданий там, где их никто не замечал, но многие чувствовали: домовых, банников, полевиков, леших. На русальей неделе некоторые опасались купаться, но только не Ольга. Ей, наоборот, было приятнее в компании русалок, хотя у людей эти создания вызывали страх, подобный тому, который испытывает деревенская дурочка, на которую прыгнула лягушка или прошмыгнула у самых ног мышь. Еще и сказку выдумали, будто то утопленницы, жаждущие горячей крови.
Конечно, определенная правда в той сказке имелась. Если какая девка топилась с горя, то ее могли и пожалеть, и в компанию взять. Но все же, русалки оставались существами навьими, перешедшими в Явь сорок сороков назад да здесь и прижившиеся. Дел таким до горячей крови человеческой не было, разве лишь шалить любили да красивых парней — этого не отнять.
В травах копошились вроде… ящерки, да необычные. Кажется, ничего особенного, а как расправят прозрачные стрекозьи крылья, так и остается стоять и глазами хлопать. Еще белки огнехвостые по деревьям прыгали, камни тихо перешептывались, коты много чего порассказать могли… змеи свадьбы играли.
«Нельзя в змеиные дни по лесу ходить, судьбу пытать», — наказывала нянька.
Да только кто бы ее слушал. А уж незаметно покинуть тятин терем Ольга умела, как и воротиться, пока никто не заметил пропажи. Летом змеи добрыми были, льнули к рукам, грелись ее теплом. Только осенью избегали. Но оно и понятно: зима близко, пора в логово на сон собираться, здесь не до приходящих гостей.
«Если змий какой заприметит красную девицу, — говаривала нянька, — непременно запомнит, всю зиму о ней мечтать станет, а весной во что бы то ни стало найдет».
Очень хотелось Ольге со змеиным народцем повстречаться. Увы, ни одной вужалки она так и не встретила.
К людям же Ольгу не тянуло, казались ей скучными их разговоры о ярмарках да урожаях, у кого полюбовно сладилось, кого решили силком к порядку привести, сколько мешков муки намололи и у кого кто народился. А уж о тряпках да бусах, сластях, взглядах и чужих отношениях говорильни не терпела вовсе, искренне не понимая, кому какое дело до других.
— Моя чаровница… — Камень, венчавший посох, засветился самочинно без призыва силы. Впрочем, это было неново: с тех пор, как Ольга обманом заключила в него Горана, сук вековечного дуба вел себя вольнее некуда. Хоть силу давал и в бою не подводил — уже неплохо.
Вначале ее сильно раздражало чужое присутствие, реплики невпопад и не ко времени, нотации, обвинения, разглагольствования или подтрунивания. Однако постепенно она привыкла. Ольга не признавалась в этом, но теперь не представляла своих вечеров и одиноких дней без их бесед. Временами плененный Горан казался ей сродни приятелю или даже другу. Иногда благоразумие давало трещину настолько, что освобождающее заклятие повисало на языке, но пока Ольге хватало то ли ума, то ли сил, то ли мужества, то ли, наоборот, трусости не поддаться. В конце концов, она прекрасно помнила о произошедшем между ними. Очутившись на месте Горана, она не простила бы никогда.
— Да, мой змий?
— Ты обдумала вчерашнее предложение? Я жду ответа.
Не произнося ни слова, Ольга отошла от окна, шагнула к полке с диковинами всякими, провела кончиками пальцев по фигуркам, сделанным из камней и дерева. Все животные были слишком необыкновенны для Яви, притягивали взгляд. И кто только сотворил? А хотя бы вот этого оленя с огненными рогами?..
Неизвестно. Как и то, куда делась мать. Ни в Яви, ни в Нави ее точно не было: ни в живых, ни в мертвых. Но сколько ни спрашивала о ней Ольга, ничего узнать не сумела. Вот и остался ей этот терем посреди леса, обширная библиотека, какой и византийские императоры позавидовали бы, ворожба, витающая, казалось, в самом воздухе.
Тятя тоже был нынче далеко: на Ладоге. Иван бы до него ни в жизнь не добрался. Потому выходило так, что осталась Ольга одна одинешенька. Не считая Горана да лешего.
— Не желаешь отвечать? Так себе отсрочка, — заметил Горан.
Ольга промолчала. По идее, она могла бы ничего не говорить своему пленнику, но это казалось по меньшей мере нечестным.
Шесть лет назад люди проиграли войну навьим воинам. Горан потребовал, чтобы к нему в стан отправили лучших мастера, сказителя, богатыря, красавицу да чаровника. Вряд ли кто-либо понимал, зачем они захватчику. Кто-то приписывал ему желание поглумиться над побежденными. Другие предполагали намерение послушных его воле слуг из пленников воспитать или даже в жертву принесть. Ольга и не пыталась вникнуть во все страхи, высказываемые в княжеском тереме, на улочках града или базаре. Ей было достаточно возможности из-под родительской опеки вырваться и избавиться от ненужного жениха. Разумеется, ее саму никто не отпустил бы, но на то ум даден вместе с иной кровью, чтобы не отчаиваться, а натянуть мужеское обличие и идти, куда вздумала.
Вздумать-то вздумала, еще и своей цели добилась: дань отменила, выгнала из княжества людей черных, приструнила бояр, против родных богов замышлявших, вражье войско головы лишила, свободу обрела. С каким рвением до стана вражьего добиралась! Сравнить лишь с постижением нового заклинания можно. А уж какую силу обещало убийство или пленение Горана. Навий змий в ее подчинении! Рядом с таким никакие лепетания выжившего из ума волхва, трясущегося за свое положение главного, не стоили внимания.
Вот только наперекосяк все вывернулось. И князь теперь новый, о себе лишь пекущийся. И народ считает ее ведьмой злокозненной. И храм чужого бога в стольном граде выстроили. И Валидуб-Вырвитополь против нее злодеев посылает. И чем дальше, тем сильнее Ольга думала о том, что совершила ошибку, потому как и пленник более врагом не казался.
По крайней мере, в сравнении с теми, кого она когда-то защищала.
Иван, когда речь о передаче власти зашла да не ему, а княжьему племяннику (видать, сильно подкосило веру в сына у старого князя раз решился другому княжество отдать), не таким уж и дурнем сделался: сумел сговориться с волхвом. А как сговорился, странная смерть постигла его батюшку — о том и народ шушукался, и леший подтверждал. Эка невидаль — на охоте погибнуть, да только не водилось в лесу настолько огромных медведей и кабанов. Не бывало такого, чтобы оба этих зверя вместе действовали. Да и нападали они не по-звериному, а скорее, по-человечьи. Пока кабан свиту отгонял, медведь с князем расправился. Кабана подранили, так медведь того на себе унес и вовсе не в пасти, а на хребет взвалив.
По всему выходило, сговорились: Ивану власть над людьми дадена, волхву — сила иного рода и свобода веры. Храм, пусть и выстроили, не заладилось у Ивана с пришлыми проповедничками. Видать, слишком обнаглели и свою волю диктовать начали. А может, снова устроил балаган для люда простого: Иван до того мастаком был, любил юродствовать напоказ. Уж как он о батюшке своем убивался… Вот и в тот раз почти прогнали черных и лжеязыких восвояси из стольного града, да замешкались. Иван приказал проповедничков на дворе своем собрать, на крыльцо вышел и заявил: не верит, мол, в силу бога чужестранного, однако, коли изведут словом святым али колдунством ведьму, что в лесу живет и не дает ему спать спокойно, враз поверит и даже знак из перекрещенных палок примет и на себя напялит.