Каждый его поцелуй

Грейс остановилась на каменных ступенях и осмотрелась.

– Место просто прекрасное.

Дилан остановился рядом с ней.

– Спасибо. Одно время я искал себе поместье. Фамильные имения наследуются в строгом порядке без права отчуждения, но мы с Йеном получили внушительное наследство. Моя часть предназначалась для покупки моего собственного поместья. – Дилан рассмеялся, глядя на море. – Думаю, отец специально распорядился таким образом, чтобы заставить меня остепениться и стать респектабельным.

– Дилан?

Он взглянул на Грейс.

– Да?

– Мне кажется его план не сработал.

Дилан ухмыльнулся.

– Мужчины в моей семье всегда были воплощением английского дворянства – честные, благородные, сельские джентльмены. Уверен, ты прекрасно понимаешь, кого я имею ввиду.

Грейс подумала о своём отце.

– Да, понимаю.

– Все мужчины в семье Муров были одинаковыми: любили своих лошадей и собак так же сильно, как и своих женщин. Занимались охотой и рыболовством, попадали в передряги в Харроу и Кембридже, а затем женились на подходящей деревенской девушке с приданым и окунались в жизнь сельских сквайров. Мой отец нарушил традицию, неожиданно влюбившись в милую валлийскую девушку без гроша за душой, чья голова была забита романтикой. Она играла на флейте. Уверяю тебя, ничего подобного в семье Муров никогда не случалось прежде.

– То есть ты унаследовал интересы от обоих родителей: любовь к музыке от матери и увлечение спортом от отца. Но откуда взялась твоя необузданная натура?

Он одарил её пиратской улыбкой.

– Это моя индивидуальная особенность. – Ветер растрепал его шевелюру, прядь волос упала Дилану на щёку, и когда он её откинул, Грейс задалась вопросом, почему её так сильно привлекают необузданные мужчины с дурной репутацией. Видимо, таков был её удел. – Поскольку твоя мать тоже любила музыку, она должна была понимать и твою страсть к музыке.

– Да. Я обожал матушку. Она разбиралась в музыке и воспринимала её на том же уровне, что и я. Она писала симфонические поэмы ещё до того, как у них появилось название. Она была единственным человеком, который поддерживал мой талант. Отец не мог понять нашу страсть к музыке. Несмотря на то, что он любил маму до самой её смерти, он никогда её не понимал. И никогда не понимал меня. Как и Йен. Он очень похож на отца. Мама умерла, когда мне было одиннадцать.

– Должно быть, это стало невосполнимой утратой для тебя.

– Да. – Он наклонился и подобрал несколько мелких камешков рядом с тропинкой. – Когда она умерла, у меня не осталось никого в моей семье, да и во всём мире, кто понимал бы, чем я занимаюсь и почему это так для меня важно. Я начал бунтовать и делать всё, что мне заблагорассудится, отец не мог меня контролировать. Ему было плевать на мою музыку, поэтому меня не заботило его мнение. – Дилан выпрямился, отвёл руку назад и кинул один из камней, которые держал в руке. Камешек миновал утёс и устремился в море. – После Кембриджа я на четыре года уехал гастролировать по Европе. Сначала давал фортепианные концерты, затем дирижировал. – Он бросил ещё один камешек.

– Я понимаю, почему ты перестал гастролировать, – сказала она. – В деньгах ты не нуждаешься. Но почему ты бросил дирижировать?

– Просто бросил. – Он не стал вдаваться в подробности, Грейс решила не настаивать. Через мгновение Дилан проговорил: – Как бы то ни было, мы с отцом никогда не ладили. Я лишь однажды навестил его дома перед смертью.

Грейс ещё раз огляделась по сторонам.

– И всё же для себя ты выбрал именно это поместье, – мягко заметила она. – Которое находится рядом с тем местом, где ты вырос, где есть фруктовые сады, и которое похоже на дом.

– Да. – Дилан посмотрел на нее и тихо рассмеялся. – Ей-богу, так и есть. Я даже об этом не задумывался. Я просто влюбился в это место с первого взгляда.

– Тогда почему ты не живешь здесь постоянно?

Он так долго молчал, что Грейс перестала ждать ответа.

– В Лондоне... жить проще. Я не был здесь довольно давно. Два года, как минимум.

– Почему бы не жить здесь? – Грейс указала на открывающийся перед ними пейзаж. По обе стороны росли деревья, неподалёку сверкала на солнце белая ротонда, перед домом раскинулся террасный сад, за лужайкой росли дикие сплетения кустарников и деревьев, а внизу, возле скалистого утёса, шумело море. – Как можно так долго сюда не приезжать?

– Я и забыл, как сильно мне здесь нравилось раньше, – пробормотал Дилан, не отвечая на её вопрос. Затем, покачав головой, он повернулся и начал подниматься по ступенькам к дому.

– Раньше? – переспросила Грейс, следуя за ним. – Разве сейчас тебе не нравится?

– Я не знаю. – Он поднялся к террасному саду и прошёлся вдоль него, затем остановился, чтобы ещё раз полюбоваться видом. – Здесь так чертовски тихо, так безмятежно. Я успел об этом позабыть.

– Ты говоришь так, как будто это нечто плохое. Разве не тишина и безмятежность помогают писать музыку?

– Нет. – Сжав губы, Дилан повернулся спиной к морю. Он присел на край невысокой каменой стены, окружавшей сад и, закрыв глаза, вцепился в неё руками по обе стороны от себя. – Теперь я даже не знаю, что такое безмятежность.

Грейс подумала об Этьене и его резких перепадах настроения.

– Откуда такая тяга к бурным эмоциям? – спросила она, будто обращаясь к самой себе. – Неужели всё на свете должно вызывать волнение?

– Ты не понимаешь. – Дилан открыл глаза, но не посмотрел на Грейс. Он оторвался от стены и направился обратно к дому.

Грейс посмотрела ему вслед и внезапно окрикнула:

– Дилан?

Он остановился, но не обернулся.

– Да?

– Я хочу понять.

– Сомневаюсь, что у тебя получится. – С этими словами он вошёл в дом.

Только лёжа в постели той ночью, Дилан в полной мере осознал, почему больше не ездит за город. Здесь не было никаких отвлечений. Жизнь текла размерено. Ничто не отвлекало его внимание в этот час ночи, кроме пения соловья за окном. Ничто не могло отвлечь его от ненавистного, назойливого звука в ушах.

"Я хочу понять".

Как объяснить несведущему человеку, на что похож сводящий с ума гул, несмолкающий ни днём, ни ночью? Чтобы понять, нужно прожить это на собственном опыте.

Дилан попытался заглушить его, но, как и всегда, чем упорнее он старался, тем громче становился звук. Поблизости стояла настойка опия, готовая в любой момент прийти на помощь и притупить его чувства, погрузив в дурманящий туман, который мог сойти за отдых. Он захватил с собой и гашиш, но ему почему-то не хотелось принимать ни то, ни другое. Дилан вспомнил о том, как Изабель застала его в борделе, курящим гашиш, и, хотя сам он не мог объяснить причину, ему больше не хотелось затуманивать свой разум. Отцы так не поступают.

Дилан перевернулся на бок и уставился через открытую французскую дверь на балкон, наблюдая за тем, как прохладный морской бриз играет с прозрачной белой занавеской в лунном свете. Если бы только он мог провести ночь как обычный человек. Какое блаженство просто опустить голову на подушку, закрыть глаза и погрузиться в сон.

Он знал по опыту, что в конце концов разум подчинится требованиям тела, и им овладеет сон. Возможно, завтра или послезавтра, но не сегодня. Дилан откинул простыню, встал с кровати и голым вышел на балкон.

В начале мая ночи на побережье всё ещё были немного прохладными, но Дилан едва замечал пронизывающий ветер. Он вдыхал ароматы трав из сада и резкий запах моря. Вдалеке лунный свет отражался от гребней волн, будто высекая искры в ночной тьме.

Дилан вернулся в комнату и закрыл за собой дверь. Он отправился в гардеробную, осторожно, чтобы не разбудить Фелпса пошарил в темноте и отыскал пару чёрных шаровар, снял с крючка на двери свой любимый халат и вышел. Затем он натянул просторные брюки и накинул халат из плотного чёрного шёлка, не потрудившись завязать кушак. Раз ему всё равно не спится, можно поработать над симфонией. Поскольку музыкальная комната в Найтингейл-Гейт находилась на первом этаже, на приличном расстоянии от спален, Дилан никого не потревожит.