Мёртвое

– Уже какие-то ориентиры, – пробурчала Кэти.

Сворачивая и разворачивая карту с разноцветными стрелками и точками, открывая и закрывая ее, словно играя на аккордеоне, Лиза в конце концов зашвырнула ее на заднее сиденье.

– Ладно, я признаю, что не могу понять эту чертову штуку, но мы уже близко, это как пить дать. Этот «остров» – на самом деле просто шматок леса, отрезанный от остальной чащи четырьмя реками.

– Сразу четырьмя? Как такое возможно?

– Думаешь, я знаю? – Лиза бросила взгляд через пассажирское окно в чистую тьму: луна ничего не освещала, видимость была нулевая. – Еще нет восьми часов, а на улице – хоть глаз выколи. Тебе не кажется, что ты слишком быстро едешь?

– Нет.

– А мне вот – кажется.

Кэти гнала лишь потому, что все еще надеялась сбежать от всего, что наступало ей на пятки. И, строго говоря, даже теперешних завышенных скоростей не хватало.

– Всего-то сорок пять в час.

– «Всего-то сорок пять» в этих краях могут пустить нас под откос или расшибить о дерево в лепешку.

– Ладно. Я сбавлю.

– Пойми, я же в курсе, что ты в восторге от встречи с парнем из твоих самых смелых литературных фантазий. Взять у него интервью, безусловно, будет веселее, чем копаться в книжной пыли в поисках забытых фактов из истории Филиппин.

Лизе нравилось попадать в ритм и бегать по одной и той же дорожке снова и снова. Она получала лютое удовольствие от того, что не училась в колледже, обеспечена работой и положением в мире, и ей нравилось тыкать Кэти носом в самые очевидные глупости, на которые та сама себя обрекла.

– Много людей защитило диссертации по его случаю – было бы интересно узнать, что он об этом думает. – Если он вообще что-то скажет или сможет объяснить ей после всего того, что выпало на его долю. – Кстати, я так и не поняла – это он сам тебе нравится или его покойный отец?..

Кэти и сама не смогла бы твердо ответить на этот вопрос, хотя кое-какие догадки у нее имелись. Всякий раз, когда она думала о том, что делает, ей хотелось сильно ударить себя по голове ладонью; она сама не могла поверить в реальность происходящего. Что же такое заставило ее недавно купить компас и развернуть все стрелки жизни в кардинально ином направлении? Полтора года назад она была обычной студенткой колледжа, проходящей второй год обучения, – со своей квартирой, подработкой в университете и живущим с ней парнем Тимоти. Есть ли в наше время имя более пасторальное, чем Тимоти? Фрэнк, Томас или Джозеф – наверняка какие-нибудь прохвосты; над «Джоном» витает чересчур тяжкое библейское наследие… «Тимоти» же звучит так же безобидно, как, скажем, «яблоко».

Может, его пристрастие к кокаину и не было делом безобидным, но в былые времена оно ни на что не влияло. Это через нее – особу, наметившую план комфортного будущего в качестве домохозяйки среднего класса и, может быть, колумнистки местной газетенки, пишущей о своих детях, собаках, ценах на минивэны и капризах родительского комитета, – внезапно прошла трещина, первым же делом уничтожившая их с Тимом ребенка.

Она опустила окно, чтобы глотнуть воздуха, пока Лиза возилась с проигрывателем компакт-дисков и вставляла что-то с привкусом диско. Тяжелый бас зазвучал из динамиков, равномерно наполняя машину.

– Ты это серьезно? От индастриала – к «Лихорадке субботнего вечера»?

– В последнее время мои музыкальные вкусы изменились.

– И я даже знаю, кто именно их изменил.

Лиза усмехнулась, но, как обычно, когда они говорили о Роберте Вейкли, спрятала за этим серьезное выражение лица, выдающее гораздо больше, чем она могла бы признать.

– Тихо ты.

Дорожная карта шелохнулась на заднем сиденье, словно пытаясь раскрыться снова. Лиза потянулась назад, схватила ее и положила себе на колени, в свете приборной панели пытаясь отыскать зеленую, оранжевую и синюю метки, оставленные на ней.

Ребенок появился и пропал всего за два месяца в прошлом году, оставив за собой шлейф любви и ненависти, с каковыми она никогда раньше не сталкивалась. Вскоре за этим последовала ночь криков и швыряния в стену посуды – испытание, переросшее из глупой пощечины в спровоцированный кокаином боксерский поединок с Тимоти, который и привел ее в больницу. В последующие недели, когда ей вправили челюсть и она с Тимоти прошла столь необходимую реабилитацию от наркозависимости, стало понятно: он перенес потерю ребенка куда тяжелее, чем она.

– Так-так… Может, свернем вот здесь? – спросила Лиза. Широкий изгиб дороги вдруг открыл впереди ведущую в строго противоположные стороны развилку, ни один «рукав» которой не казался особо заезженным. С освещением здесь были явные проблемы.

– Ну давай.

– Не соглашайся так быстро. Я выбрала методом тыка.

– Ну и зачем?

– Хотела услышать твое мнение.

– Я поеду направо.

– Нет, – воспротивилась Лиза, разглаживая карту на коленях – все еще со следами синяков от жестких деревянных половиц в квартире Боба. – Давай-ка езжай прямо.

– Как скажешь.

Кэти хорошо запомнила тот взгляд карих, отдающих в еле заметную голубизну глаз матери, которым та ее наградила, едва дочь объявилась на пороге дома с чемоданом и целой шеренгой стежков на челюсти. Стерпеть сокрушительное разочарование в нем оказалось даже труднее, чем смириться с выкидышем (Лиза до сих пор втайне считала, что имел место домашний аборт).

Тимоти вылечился, нашел новую работу, которая ему нравилась, и начал ходить на консультации в заведение, управляемое бывшими наркоманами – парнями, которые ездили на «харлеях», носили дреды и не прибегали к эвфемизмам, как большинство терапевтов. Кэти долго питала маленькую надежду, что они с ним снова сойдутся; сначала они выздоровеют сами, а затем, возможно, и друг друга излечат. Он воздерживался от кокаина и текилы, но время от времени пиво возвращало ему прежний образ мышления; наркоман есть наркоман. И пусть парни на «харлеях» продолжали трясти своими покрытыми шрамами кулаками перед его лицом, ничто не могло заставить его измениться глубоко внутри, самому по себе; и так вышло, что, прежде чем Тим успел снова разрушить свою жизнь, его «Мазда» разбилась о тягач с прицепом, везущим несколько тонн картошки. Оба водителя разогнались в три утра на пустой трассе до шестидесяти миль в час, что по определению не сулило обоим ничего хорошего.

– Вот снова ты так смотришь, – заметила Лиза.

– Да как – «так»?

– Я иногда отрываюсь от карты, смотрю на тебя – и совершенно не узнаю. Будто передо мной кто-то абсолютно незнакомый.

– Ого. Звучит интригующе. Может, попробуешь описать эту даму?

– Брови высоко на лбу, губы настолько сжаты, что опускают рот вниз, изменяя угол челюсти, и при этом тебе еще и удается немного щуриться. Из-за этого ты выглядишь как наемная убийца на работе.

Кэти выдохнула и попыталась расслабить лицевые мышцы.

– Ладно. Слушай, мне просто слегка не по себе от этой нашей авантюры. Я не хочу, чтобы Джейкоб подумал, будто я – сумасшедшая фанатка. И я знаю, что могу создать и для тебя проблемы.

– Скажем так, я не слишком беспокоюсь о том, что Бобби может подумать обо мне в данный момент.

– Пожалуйста, не говори так. Я не хочу создавать проблемы для вас двоих.

– Ничего ты мне не создашь. Да и потом, что самое худшее Джейкоб может сделать с нами? Не пустить нас в дом? Ну и хрен с ним.

– Или впустить, – пробормотала Кэти, опасаясь про себя, что настоящая причина, по которой ей потребовался человек с непростой судьбой, чьи выдумки кое-как скрашивали ее тягостное пребывание в больнице, среди людей, верящих, что мыльные оперы – это съемки реальных семейных драм, проста и звучит как что-то в духе суровых постулатов Камю: один ужас всегда притягивается к другому. Все должно иметь смысл, это факт; но был ли такой смысл достаточно осмысленным сам по себе?

Кто знает, что это будет за ночь, если они когда-нибудь доберутся до нужного места?

– Симпатичный, говоришь?.. – пробормотала она.