Дик

Когда девушка выходит, я захлопываю дверь, предварительно выталкивая ее. Быстро проворачиваю замок и начинаю двигать шкаф у стены к двери. Поступок слишком не обдуманный, да и плана никого нет. Но нужно действовать.

Скидываю с себя маску и плащ, чтобы они не сковывали движения и бегу к Ангелине.

За дверью начинается настоящая суета. Крики возрастают, они пытаются вынести эту дверь.

— Сука! Открой дверь!

Ангелина без чувств. Никакие пощечины не пробудят ее. Спящая красавица, блин.

Подлетаю к окну с решёткой и пытаюсь быстро открыть все замки и засовы. Это нужно сделать быстрее, чем они догадаются оббежать здание. Нельзя терять время.

За столько лет все проржавело и заклинило, металл нехотя поддается мне, приходит в движение. Приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы сдвинуться с мертвой точки.

На лбу выступает пара капель пота от усердия. А во рту все также сухо от жажды.

Когда мне удается распахнуть окно, я с жадностью вдыхаю свежий воздух. От этих пидоростических благовоний уже блевать охото. Какой взрослый мужик разведет это все, чтобы просто потрахаться?

Подхватываю Сиськастую и залажу на подоконник.

Преследователям удается выбить замок и теперь они пытаются оттолкнуть дверь вместе с шкафом, но я даже не различаю их крики. В моих ушах кто-то включил Богемскую рапсодию и я стараюсь сохранять спокойствие.

С такой высоты трудно слезть самому, что говорить о том, когда у тебя на руках девушка. Только в сказках они все весят как пёрышки, а в жизни это нормальный такой мешок картошки, который нельзя волочить по полу.

С молитвами и божьей помощью мне удается слезть. От напряжения дрожат руки.

Приходится закинуть Сиськастую на плечо, чтобы мне ничего не мешало взять в руки в пистолет. Снимаю его предохранителя и со всех ног бросаюсь к машине.

Если начнётся перестрелка, мне не удастся убежать. Их больше, да и они не обременены женщиной на плече. Сейчас лучше всего сбежать.

Позади слышу мат и скрип металла. Они пробрались в медицинский пункт и теперь у меня совсем мало времени…

Нужно бежать… бежать из последних сил. К машине…

Синяя bmw уже на виду, считанные шаги остались. Присаживаюсь на одно колено, чтобы передохнуть и проверить обстановку. Никого вроде бы нет, я скрыт кустами, но никто не может гарантировать, что в других тоже кто-то есть…

Беру в руки камешек и закидываю в кусты. Жду. Ни шороха ни звука… Вроде бы никого нет. Выжидать и проверять времени тоже нет. Придётся двигаться.

Пересекаю оставшиеся метры не дыша, усаживаю Лину, пристегиваю ремнём. Делаю все машинально, на скорости. Главное не останавливаться.

Вижу тёмные фигуры, которые приближаются все ближе. Они бегут, вызывая во мне раздражение. Сектанты гребаные.

Запрыгиваю на водительское сидение и завожу двигатель. Черт с профессором, выберется. Его оставлять не красиво, но в моей системе приоритетов, жизнь Лины стоит дороже.

Двигатель не заводится, предательски глохнет.

Фигуры все ближе.

— Твою мать! Блядь! Давай!!!

— Она не заведётся, Дик. — тихий, но властный голос заставляет меня обернуться.

Позади меня стоит молодой мужчина, мой ровесник. Он умеет произвести впечатление. Высокий и статный с модной прической, но при этом не той гейской, которую зализывают гелем. Брутален. Он смотрит на меня карими, почти чёрными глазами мягко, даже снисходительно. Явно чувствует себя хозяином положения.

В его руке пистолет.

Он максимально расслаблен.

— ТЫ мне нравишься. Ты такой же, как я. Ненасытный и жаждущий получить желаемое. Я бы не причинил тебе вреда, но ты прикоснулся к тому, что принадлежит мне.

— Она не принадлежит тебе. — спокойно отвечаю ему, сжимая рукоятку пистолета, готовый выстрелить.

Он улыбается.

— Она моя, то, что ты порвал ее девственную плеву, еще ни о чем не говорит. Я очень боялся, что она фригидная, но ты доказал обратное. За это я тебе благодарен. Ты открыл вечный огонь, который я буду раздувать в пожар.

— Да ты прям поэт.

Он подходит ближе, останавливая жестом своих подоспевших людей. Поднимает руку с пистолетом.

— Убить было бы правильно, но скучно. Ты лишил меня удовольствия быть ее единственным, я подарю тебе возможность наблюдать за тем, что тебе не достанется никогда.

Он спускает курок и я даже вижу, как пуля вылетает и несётся ко мне.

Ангелина.

Боль. Везде. В каждой мышце, в каждой клеточке тела.

Этот стон мой?

Во рту Сахара, ни намека на жидкость. Губы потрескались от жажды.

Открываю глаза. Заставляю их открыться, упрашиваю поддаться моим уговорам.

Я в светлой комнате. На мне все тот же красный халат, который вызывает приступ тошноты. В ужасе ощупываю своё тело, пытаясь найти признаки насилия. Ничего нет. Не чувствую ничего.

В углу комнаты в кресле сидит мужчина, которого я сразу узнаю. Герой моих кошмаров.

Перестаю ощупывать тело и смотрю на него, не шевелясь.

Он рассматривает меня, как животное в клетке. Сидит максимально расслаблено, закинув ногу на ногу. С возрастом он похорошел. В нем появился лоск, статность и уверенность в себе.

— Ты…

— Да, мой Ангел. — говорит он, вставая и направляясь ко мне. Под тяжестью его тела матрас прогибается. Он садится и проводит рукой по моим волосам — С возрастом ты стала прекраснее, созрела.

Я отползаю от него, стараясь превозмочь боль во всем теле. Слово «созрела» мне совсем не нравится, слишком двусмысленное.

— Что ты хочешь от меня?

— Тебя.

— А ты мне противен!

— Тебе так кажется… — он берет меня за лодыжку и дергает вниз. — Скоро ты будешь хотеть меня во всех позах… так как мне нравится…

— Размечтался. — пытаюсь отвесить ему пощечину, но он перехватывает мою руку и целует ее. Но не нежно, а кусает.

— Не стоит разбрасываться словами, Ангел. В моих руках находится сейчас слишком многое. Например, судьба Дика. — Пытаюсь понять, что он имеет в виду и говорит ли правду. Девять лет я не видела этого человека. Девять. И не видела бы еще девяносто девять. — Представь себе, этот идиот в пьяном состоянии ездил в старый лагерь и убил двух человек, один из которых мент. Ему светит срок… Журналисты готовы сейчас порвать его на лоскуты.

У меня пересыхает во рту, Дик не мог никого убить. Нет! Это точно подстава.

— Чего ты хочешь? — повторяю свой вопрос. Знаю, что он сказал это все не просто так.

— Тебя.

— А взамен?

— Дика не убьют в тюрьме… — он улыбается почти ласково, гладит меня по щеке, после чего засовывает указательный палец мне в рот, ожидая покорности. — Сейчас все улики против него. Даже после того, как его выпустят под залог, он останется главным подозреваемым. Его отмазать могу только я…

И я подыгрываю, с отвращением проводя языком по коже…

— Где гарантии?

Рома берет двумя руками моё лицо и шепчет в самые губы:

— Я не лжец, мой Ангел. Извращенец — да, псих — да, но не лжец-нет…

Дик.

Козел прострелил мне ладонь. Теперь в моей руке зияла дыра.

Он просто вырубил меня и уехал. Я бы мог поднять пистолет и пристрелить его, только их было человек десять, а я один, не мог же рисковать Ангелиной? Этот псих ей дорожит, а они?

Что с ней?

Мне не было страшно за свою жизнь, но я до боли в зубах переживал за нее. Этот одержимый псих не предсказуемый, несёт какую-то чушь, следует больным правилам и не оставляет девчонку в покое.

Тупой ублюдок.

Ладно, не тупой, просто ублюдок.

Задушу своими руками. Тварь.

Она же сейчас полностью в его власти.

— Александр Георгиевич, Вы признаёте себя виновным в двух убийствах в лагере? — повторяет Ермолаев, который значительно изменился, когда силы на шахматной доске распределились по-новому.

Впервые на допросе как подозреваемый. Отвратительно сидеть по ту сторону стола после операции и еще под действием обезболивающего. Голова болит, мысли не собираются в кучку.