Дьявол в музыке

Затем начался спуск, петляющий среди голых скал и головокружительных водопадов. Форейтору приходилось то и дело спешиваться и подсовывать брус под задние колёса, чтобы экипаж не опрокинулся прямо на лошадей. В Изели они пересекли границу Пьемонта – самого северо-западного итальянского государства. Там путники провели ночь в таверне, державшейся на краю обрыва и постоянно окутанной туманами из пропасти внизу. На следующий день спуск стал более пологим, пейзаж – зелёным, а Джулиан испытал трепет, когда почувствовал в сладком воздухе предвкушение Италии.

Брокер, не привыкший долго думать о хворях, которые не может вылечить, быстро вернулся в своё бодрое расположение духа и заводил дружбу с форейторами, конюхами и слугами. Он не слишком хорошо знал язык, но всё, что не мог выразить словами, передавал жестами с живостью настоящего итальянца.

Дорога огибала западный берег озера Маджиоре, извивалась между поросшими лесом холмами и сверкающе-голубой водной гладью. На южной оконечности озера была граница Ломбардии, отмеченная флагами с чёрными имперскими орлами и сверканием солнца на австрийских штыках. Таможенные чиновники потребовали паспорта и, получив взятку, вернули их после быстрого осмотра. Всю дорогу до Милана потрёпанные полицейские чины то и дело выскакивали из своих деревянных будок, чтобы проверить документы у проезжающих и получить «чаевые». Само собой, таможенники досаждали лишь законопослушным путешественникам – контрабандисты и карбонарии умели обмануть и обойти их.

Ландшафт здесь был плоским, а земля – плодородной. Её пересекали целые рощи тутовых деревьев, увитых виноградной лозой. В тумане на горизонте Джулиан разглядел золотой проблеск – то была статуя Мадонны, защитницы Милана, установленная на высочайшем шпиле собора. Потом показался и сам собор – треугольная громада, каким-то чудом постепенно превратившаяся в череду изящный белых шпилей. Экипаж въехал в Милан через Симплонские ворота, где среди грубых хижин и поросших мхом мраморных глыб возвышалась незаконченная триумфальная арка. Её строительство начал Наполеон, и австрийцы не нашли в себе сил, ни закончить её, ни уничтожить.

Джулиан испытал странное ощущение, снова оказавшись в Милане. Он давно здесь не бывал – со времён своего первого путешествия в Италию. Но всё вокруг казалось удивительно знакомым – просторные улицы, окружённые кроличьими норами переулков, гордые дворцы по соседству с жалкими лачугами, балконы с изящными железными перилами и вывешенным сушиться бельём, пёстрые навесы над лавками и кафе – синие, зелёные и жёлтые. Но главное очарование улицам придавали их жители. Молодые богачи показывали свою удаль на английских скакунах; ярко одетые крестьяне торговали всем подряд – от каштанов до плетёных стульев; иезуиты, которых строгие чёрные рясы делали похожими на воронов, расхаживали с важным видом; австрийские солдаты курили сигары и говорили на немецком и венгерском. Но больше всего внимание Джулиана привлекали женщины. Они были удивительно красивы – стремительные, но грациозные с большими, тёмными и выразительными глазами.

Кестрель остановился в таверне «Белла Венециа» на Пьяцца-Сан-Феделе, рядом с собором, оперным театром «Ла Скала» и Санта-Маргерита, где располагалось полицейское управление и тюрьма. Конечно, он не собирался напрямую обращаться в полицию. Они не захотят принимать помощь молодого английского денди, каким бы опытом тот не обладал. Единственный англичанин, что им интересен, – это Орфео, у которого есть все причины быть за целый континент отсюда.

Нет, он скорее предложит свою помощь семейству Мальвецци. Но сперва нужно узнать кое-что ещё. Как пытались искать Лючию Ланди? А Тонио Фарезе, слуга маэстро Донати, – что стало с ним? Наконец, какую роль в расследовании играют родственники Лодовико? Газеты мало о этом писали – видимо, семья не хотела выставлять себя напоказ. Но если они всё-таки появятся на публике, то несомненно в опере.

Вечером весь Милан собирался в «Ла Скала». Аристократия не привыкла развлекаться дома – отчасти потому, что их palazzi[20] редко бывали внутри столь же роскошны, сколь снаружи, отчасти потому, что полиция видела заговор в каждой группе образованных итальянцев, собиравшихся где-то вдали от чужих глаз. Фактически, каждая из двух сотен частных лож в «Ла Скала» служила маленькой гостиной, где шесть дней в неделю, хозяин и его гости могли проводить по четыре-пять часов, играя в карты, сплетничая и даже обедая. В тёмных глубинах ложи возлюбленные могли назначать свидания, а карбонарии – обсуждать свои заговоры. Никто не обращал внимания на музыку – в конце концов, собравшиеся слушали эти оперы по два-три десятка раз подряд. Громкие разговоры, стук ножей и вилок затихали только на время любимой арии и ансамбля, что слушали внимательно и критично.

Джулиан приехал в Милан как раз в нужно время, чтобы переодеться в вечерний костюм, поужинать и попасть в «Ла Скала» к открытию занавеса. Он сел в партер – владения cittadini, миланского купечества. В Флоренции или Неаполе его бы пригласили в ложу аристократов, но здесь он был почти чужаком. Джулиан знал, что должен завести новые связи среди миланской знати, в чьих ложах можно узнать немало слухов о Мальвецци. Но сегодня он не мог сопротивляться искушению посидеть подальше от шума лож и послушать оперу.

Давали «Итальянку в Алжире», причудливую историю Россини о бесстрашной итальянской девушке, попавшей в плен к туркам. Если бы Джулиан не знал сюжета, он не ничего не понял, ведь остальные зрители рассаживались и переговаривались всю вступительную сцену. Кестрель полюбовался восхитительными декорациями и костюмами, а потом стал осматривать ложи. Увы, его слепил свет со сцены, так что он мог различить лишь играющие в карты силуэты, подобные пустым глазницам, освещённые неверным пламенем свечей.

По залу прокатился призыв к тишине, когда тенор начал петь «Томиться по милой». Театр сумел заполучить на эту роль великого Рубини. Он стоял, откинув назад бычью голову и сложив руки на сердце, что, видимо, считал актёрской игрой. Но его голос был приятен и гибок, а диапазон – поразителен. Он прекрасно исполнил все фиоритуры, трели и иные украшения, что изобретают певцы. Джулиан решил, что их даже в избытке. Он поймал себя на том, что мысленно вырезает одни и переставляет другие.

Когда ария закончилась, зазвучали аплодисменты, крики, топот и удары тростей о пол. Мысли Джулиана вернулись к Орфео, которого Лодовико собирался представить в этом театре, быть может – в той же роли. Теперь он никогда не узнает, какого это – стать предметом обожания миланской публики… или её насмешек, если все усилия тенора пропадут даром.

Когда исполняли следующий дуэт, Джулиан заметил, что его соседи глазеют и показывают пальцами на ложи слева. Его глаза уже привыкли к полумраку, и он мог разглядеть в них людей – на передних местах сидели дамы или джентльмен и дама, а позади двигались неясные фигуры. На одной ложе на модном втором ярусе были задёрнуты портьеры, скрывая её владельцев от зрителей.

- Простите меня, синьор, синьора, - Джулиан по-милански обратился к средних лет паре, сидевшей рядом с ним. – Чья это ложа?

Пара обменялась взглядами. Кажется, это были процветающие торговцы, привычно ко всем дружелюбные, хотя и не спешившие сближаться с иностранцем, который, судя по одежде и манерам, принадлежал к знати. Наконец мужчина ответил с отстранённой вежливостью миланца, который не уверен в себе.

- Это ложа маркезы Мальвецци, синьор.

- Вдовы Лодовико Мальвецци? – спросил Джулиан так равнодушно, как сумел.

- Да, синьор.

Жена торговца не смогла устоять и промолчать.

- Она бывает тут каждый вечер с тех пор, как пришли новости о том, что бедного маркеза убили.

- А почему ей не ходить в оперу, если она её любит? – требовательно возразила женщина, сидевшая позади. – Пресвятая дева! Она овдовела пять лет назад!

- Она задёргивает портьеры на ложе с тех пор, как узнала об убийстве, - напомнил торговец своей жене. – Так что мы не можем сказать, что она выставляет себя на публику.