Дьявол в музыке

- Но что ты делал в Париже один в таком возрасте?

- Я жил у своего дяди в Лондоне, но мне не нравилось. Так что я сбежал.

- И бежал до самого Парижа?

Джулиан иронично улыбнулся.

- Это было немного безумно. Только что отгремело Ватерлоо, и в Париже ненавидели всё английское. Я думал, что найду занятие, заработаю состояние – Бог знает, на что я надеялся. Я хотел стать кем-то… совершено отличным от того мира, который знал.

- Но почему ты уехал от дяди в город, где тебе было некуда пойти, где ты был иностранцем и не имел друзей?

Джулиан ответил не сразу.

- Дядя не позволял мне играть на пианино.

- Должно быть что-то ещё!

- Этого было достаточно. Учитывая обстоятельства.

МакГрегор посмотрел на него почти со страхом.

- Какие обстоятельства?

Снова пауза.

- Я думал, вы хотели узнать о графе д’Обре.

- Иными словами, ты не хочешь рассказывать о своём дяде.

- Не слишком. Он не был злым человеком – лишь ограниченным и лишённым воображения. Он поклонялся деньгам, потому что это было очень зримое благо, но лишённое собственного разума или чего-то столь ускользающего и неизмеримого, как красота. Моя мать сбежала от него ещё раньше, так что, как вы видите, это семейная традиция.

- Всё, что я вижу – это твоё нежелание говорить об этом, и я не могу развязывать твой язык. Так что вернёмся к встрече с графом д’Обре. Что произошло, когда ты рухнул на мостовую?

- Когда я пришёл в себя я лежал один в фиакре – так называют парижские наёмные экипажи – а слуга предлагал мне сыр, мороженое и прочее. Д’Обре посадил меня туда, чтобы я мог есть, не привлекая внимания изысканной публики «Тортони».

- Это довольно странная мысль, - сказал МакГрегор.

- Он любил такие. Он легко умел ставить себя на чужое место

- Если бы ты был обычным уличным мальчишкой, ты бы не заботился о том, кто видит, как ты ешь.

- Но граф подозревал, что я не совсем обычный. Он даже поспорил с друзьями об этом. Когда он нашёл меня на мостовой, то заметил, что моя рубашка грязная, но ногти чистые. Это была одна из его максим: если хочешь узнать происхождение человека, изучи его руки.

- Он, как будто, любил эти детективные гадания не меньше тебя.

- Он любил, раз вы упомянули об этом. Он немного поговорил со мной, понял, что я англичанин, у меня хороший почерк и взял меня в свой дом работать с английской корреспонденцией. Он жил в Англии несколько лет после Террора и завёл там много друзей. Но писем было недостаточно, чтобы это сошло за занятие, так что мне находили и другую работу. Какое-то время с помогал ему с одеждой.

- С одеждой? – изумился МакГрегор. – Ты хочешь сказать, что был… камердинером?

- Нет совсем, - весело ответил Джулиан. – Его настоящий камердинер, Джастин, не позволил бы этого. Но иногда мне позволяли помочь Джастину с мелкими поручениями – например, глажкой, которую он не любил.

- Глажкой, - ошеломлённо повторил доктор. – Откуда ты вообще узнал, как это делается?

Губы Джулиана скривились. МакГрегор явно думал, что он провёл всё детство, зубря латинские глаголы.

- У меня есть неожиданные таланты. Во всяком случае, я достаточно часто путался у графа по ногами, когда он одевался утром или отходил ко сну, и он немало говорил со мной о разных вещах, чтобы не забывать английского. Вскоре он стал делиться и своим мнением – о политике, театре, любовных похождениях. Незаметно моё положение стало меняться. Граф мог сказать: «Твой акцент нужно улучшить, Жюльен, тебе нужно учиться ораторскому мастерству». Или: «Ты должен научится ездить верхом, Жюльен, на тот случай, если я захочу, чтобы ты составил мне компанию». А когда он узнал, что я играю на пианино, ему ничего не оставалось, как посоветовать мне продолжить занятия музыкой.

Его друзья не понимали, в чём дело, но я думаю, что понимал. Графу было тридцать пять, и он не был женат. Ожидалось, что он найдёт себе блёклую жену, что училась в монастыре, а их дети будут поглощены отжившим своё миром предместья Сен-Жермен, где его мать и сёстры пытались воссоздать ancien régime[99]. Д’Обре был либералом и циником – предателем своего сословия и христианином только по поступкам. Его семья терпеть его не могла, а появись у него ребёнок, они бы постарались отнять его. Но никлому не было дела до какого-то английского бродяги, которого он подобрал на улице и взялся воспитывать и учить.

- Это звучит ужасно напыщенно. Тебе не приходило в голову, что он просто был одинок, а ты пришёлся ему по душе?

Джулиан задумался на мгновение, а потом улыбнулся.

- Спасибо, мой дорогой друг. Я думаю, именно это я и пытался сказать.

- А когда ты начал петь?

- Это вышло случайно. Я рассказывал графу о мотиве какого-то произведения, добавляя к нотам бессловесные звуки. Тогда он странно посмотрел на меня и будто между прочим сказал, что мне стоит взять несколько уроков пения. Потом я узнал, что он нашёл мне учителя. Я ничего об этом не думал. Я всегда любил музыку, но считал себя не более чем одарённым пианистом-любителем. Я никогда не думать быть певцом.

Учитель дал мне дюжину уроков. Он сказал, что мой голос нуждается в обработке, я не знаю азов пения и едва отличаю один регистр от другого. Я был просто… прирождённым певцом. Граф сказал, что теперь я на распутье – я мог бы жить прежней жизнью или развить свой дар и выйти на сцену.

Я не хотел становиться певцом. Это была не та жизнь, о которой я мечтал. Но я чувствовал, что у меня нет выбора. Я вдруг осознал, насколько завишу от графа. Мои обязанности стали пустяковыми, а траты на моё образование – очень большими. Я не мог вечно жить из его милости. Я был обязан встать на ноги, а он указал мне путь.

Я сказал, что хотел бы стать певцом, и, если он поможет мне, я отплачу ему, когда буду зарабатывать на жизнь сам. Он не обманулся. Язык долга и обязанностей был чужд нам. Граф сказал, что был эгоистом. Он привязал меня к себе золотыми нитями покровительства и денег, и видит лишь один способ освободить меня. Он выделил мне содержание – достаточное, чтобы одеваться, держать коня и вести жизнь джентльмена. Он сказал, что это fait accompli,[100] и я ничего не могу изменить. «А теперь, - добавил он, - мы можем быть добрыми друзьями. Я больше ничего не буду делать для вас, а вам не нужно беспокоиться о том, чтобы не показалось, будто вы выслуживаетесь. Вы сильно разочаруете меня, выказывая чувство долга. Джентльмен должен иметь принимать чужие услуги, а для человека с чувством собственного достоинства это труднее, чем оказывать их самому».

- Похоже, он хороший человек, - сказал МакГрегор, - несмотря на нерегилиозность. Я бы хотел быть с ним знакомым.

- В каком-то смысле, вы знакомы. Многое хорошее, что досталось мне не от отца, вложил Арман д’Обре.

- И ты поехал в Италию, - продолжал расспросы доктор, - и маркез Лодовико взял себе в голову сделать из тебя певца.

- Да. Но эту часть истории вы уже знаете.

- Я знаю то, что теперь знают всё, - проворчал МакГрегор. – Ты не счёл нужным рассказать раньше.

- Я боялся, что так вы не дадите мне приехать в Милан.

- Тогда почему ты продолжал всё скрывать, когда я приехал сюда за тобой?

- Присоединившись ко мне в расследовании, вы подвергли себя большей опасности, чем сами подозревали. Единственное, что я мог сделать, чтобы защитить вас – это оставить в неведении.

- Ты решил, что мне нельзя доверять, - обвинил МакГрегор.

- Я решил, что вы – самый честный и прямой человек, которого я знаю, и не хотел, чтобы вы шли против своей природы ради меня.

- Вздор! Ещё не слышал такого учтивого способа сказать, что человек не умеет хранить тайны.

Джулиан прекрасно понимал, что даже сейчас не рассказал МакГрегору всей правды. Но стоит ли ему знать о задании от «Ангелов»? Они с доктором покидают Италию. Пусть лучше ему будет нечего скрывать от полиции.

- Я думаю, Брокер знал всё с самого начала, - заявил МакГрегор.