Дьявол в музыке

- Всё, что он сказал – шифр построен на тритоне, интервале в три целых тона, который называют diabolus in musica, потому что его неудобно петь.

- Да. Это был каламбур, конечно. Мы называем себя ангелами, но полиция прозвала нас дьяволами. Так что «дьявол в музыке» – это отличное название для ключа к шифру.

- Маркез Лодовико понял, что дело в тритоне, - сказал Джулиан. – Он везде его писал. Мы с маркезой Мальвецци нашли его на старых нотах, а я видел, как он писал его на других бумагах, когда приходил на мои уроки. Эрнесто подумал, что господин стал сам сочинять музыку.

Де ла Марк кивнул.

- Я не удивлён, что он догадался, что альбом был не просто музыкой. Повторяющиеся тритоны были странностью, которую обязательно бы заметил ценитель. Но почему он сразу не отнёс его в полицию?

- Я думаю, он не взломал шифр, - сказал Джулиан, – и не мог заставить себя отдать альбом, пока не сделал этого. По крайней мере, когда я увидел, как он записывает тритоны, я понял, что он взял альбом с собой на озеро и, что более тревожно, начал проникать в его тайну. Именно поэтому я рискнул пробраться в замок тогда ночью. Я надеялся поискать альбом внутри, но маркез поймал меня.

- Именно это я и хотел узнать. Я очень мало слышал о вашем задании после того, как покинул Милан. Мои коллеги настаивали, что я должен уехать – они боялись, что Лодовико всё поймёт, меня схватят и заставят говорить. Полагаю, на их месте я бы чувствовал то же самое. Так что я поехал в Турин, помогать революции там. Увы, она оказалась слишком неорганизованной, а исправлять это было безнадёжно поздно.

- Должно быть, так и было, - вежливо ответил Джулиан, - если даже вы не смогли ничего исправить.

- Теперь вы смеётесь надо мной. Но если бы я убедил коллег был более решительными, мы могли бы достичь чего-то. Пьемонтцы слишком привязаны к своему королевскому дому, отчего и положились на Карла Альберта, хотя всем было ясно, что у него не хватит духа повести за собой революцию. Впрочем, сейчас это неважно. Моё бегство из Ломбардии лишило меня чести с вами познакомиться, что я считаю нечестным, ведь именно я предложил вас на роль агента, что вернёт альбом. Вы знали об этом?

- Нет. Я впервые услышал о вас, когда мы встретились в «Ла Скала».

- Но я слышал о вас. Как вы позже выяснили, ваш покровитель, граф д’Обре, был другом «Ангелов». Когда он предложил послать в Италию своего английского протеже, мы подумали, что могли бы использовать вас для передачи сведений из одного города в другой. Д’Обре разуверил нас. Он не хотел, чтобы вы были втянуты в наши дела. Он очень пёкся о вас.

- Это было очень мило с его стороны.

- Не слишком громкое заявление от человека, который рисковал для д’Обре своей жизнью.

- Я рисковал своей жизнью – это уже достаточное заявление.

- Пожалуй, - согласился де ла Марк с улыбкой. – Простите, mon vieux, я забыл, что вы англичанин. Но возвращаясь к краже моего альбома – вы понимаете, что худшего момента было и не представить.

Правительство в Милане давило всех инакомыслящих. Первые аресты начались за месяц или два, и мы знали, что будут новые. Мы, «Ангелы», смогли пока сохранить себя в тайне, но если мой альбом расшифруют, всё будет кончено.

Мы изучали все возможные варианты. Мы знали, что нет смысла обращаться к маркезу Мальвецци – он либо стал бы отрицать кражу или схватил бы посланника. Полиция поддержала бы его, а мы не хотели сталкиваться с полицией. Вломиться в Каза-Мальвецци – дело ещё более безнадёжное, ведь у маркеза целая орда крепких лакеев.

Тогда я случайно услышал, что на Карнавал вы приехали в Милан. У меня был друг в Санта-Маргерите, что сообщал обо всех приезжих иностранцах. Я сразу понял, что вы будете идеальным агентом. Вы англичанин и никак не связаны с итальянской политикой, и Лодовико в вас последнем заподозрит карбонария. Вы джентльмен и вхожи в определённые круги. И, наконец, вы любите музыку. Я тогда не знал, умеете ли вы петь, как ангел, но я был уверен, что вы ниспосланы нам небесами. Вопросы был в том, хватит ли у вас изобретательности, чтобы расположить к себе Лодовико, и отваги, чтобы разыскать альбом и украсть его?

Я убедил Энея послушать. Сперва он сомневался. Зачем, спрашивал он, молодому английскому путешественнику, помогать нам? Я напомнил, что мой альбом содержит опасные для графа д’Обре записи, и если его расшифруют, вице-король сочтёт своим долгом сообщить об этом французам. У д’Обре много врагов на родине. Его ум слишком остёр и неуправляем. Люди, чьё самолюбие он уязвил, чьи претензии разрушил, ухватятся за возможность бросить его в тюрьму или изгнать как революционера. А он был вашим покровителем. Ходили даже слухи, что он ваш отец. Если помочь нам вас бы не побудила привязанность, заменой ей послужили бы ваши собственные интересы.

Джулиан не ответил. Его мысли унеслись прочь, в декабрьский ночной Милан 1821-го года – в первую ночь Карнавала. Улицы были полны смеха, пения и людей. Соблазны были повсюду – запах свежевыпеченного панетонне, звуки вылетающих пробок, чёрные глаза, сверкающие над веером или из-под шёлковой маски. А потом на его плечо опустилась рука, и человек в чёрном плаще прошептал ему на ухо: «Синьор Кестрель, я должен поговорить с вами».

Он вспомнил тот тихий разговор у моста через маленький канал близ Порта-Романа – серебряная вода, в которой отражался свет свечей из соседних окон, обрывки песен в воздухе… И, конечно, голос Энея, смехотворно деловой и серьёзный в сочетании с клювастой карнавальной маской. Всё это походило на оперу. Но опасность для графа д’Обре была нешуточной.

Волна чувств захлестнула его. Страх за д’Обре, раскаяние за то, что оставил его на милость врагов и – самое странное – радость от того, что он может хоть отчасти отдать графу долг благодарности, тяжело висящий у него на сердце.

- Я услышал рассказ о вашей встрече с Энеем намного позже, - продолжал де ла Марк. – Я узнал, что он был немало удивлён, поняв, что поймал соловья.

Джулиан пожал плечами.

- Он сказал мне, что музыка – лучший способ сойтись с маркезом Лодовико. Я спросил, не покровительствует ли он певцам. Эней сказал, что да.

«Но вы должны понимать, синьор Кестрель, - сказал тогда Эней, - в Италии каждый думает, что умеет петь, и большая часть права. Но маркез заинтересуется лишь выдающимся голосом». Джулиан на это ответил, что по словам других, его голос имеет огромный потенциал, хотя он отказался от мысли о жизни певца. «Очень хорошо, давайте послушаем», - ответил Эней. Так Джулиан получил задание от карбонариев, спев серенаду перед человеком в маске, парой уток и полудюжиной влюблённых пар, выглянувших из окон.

- Теперь вы должны рассказать мне всё, - попросил де ла Марк. – Как вы убедили маркеза отвезти вас на озеро, и как вы нашли мой альбом.

- Мне не пришлось его убеждать. Это его идея. Я и сам был слегка удивлён. Когда я спел у него под окнами, я надеялся лишь пробудить в нём интерес. Я и понятия не имел, что его это так захватит.

- Но у вас должна была быть идея сохранить тайну своей личности – иначе почему вы не пришли к нему открыто?

- Я не пытался ничего скрывать. Я спел у него под окнами и так создал романтическую сцену, потому что знал, что маркез порывист и наделён богатым воображением, а серенада сработает получше рекомендательного письма. А ещё я знал, что человек его положения не окажет расположения тому, кто его добивается. Именно поэтому, когда он предложил мне оперную карьеру, меня было так непросто убедить.

- Восхитительно! – де ла Марк откинулся назад, уложив голову на корму лодки. – Продолжайте!

- Я сказал ему, что очень беден, но мой отец был джентльменом и не желал бы для меня такой жизни. Я сказал, что мог бы зарабатывать, давая уроки музыки. Маркез Лодовико был вне себя. «Давать уроки музыки! С таким голосом, как у вас! Если вы вынуждены добывать хлеб своим талантом, то лучше блистать на сцене, чем трудиться в консерватории». Я сказал, что по крайней мере, не хотел бы слышать своего имени в театрах или видеть на афишах. Возможно, тогда маркезу и пришла в голову мысль окутать меня тайной. В итоге я позволил уговорить себя.