Страница 64 из 98
Так вот, Ольги это касалось точно так же. То, что у нее помыслы были благородными, а у камергера с компанией – низкими, никакой роли не играло.
Предположим, ей удалось бы совершить невероятное и добиться аудиенции у императора – но отсюда вовсе не следует, что он ей поверит, услышав о заговоре. Человека можно одурманить колдовством, усыпить, превратить ненадолго в свинью или шелудивую собачонку – но нельзя заставить поверить в то, чему он верить не хочет.
Тогда? Ей по силам, пожалуй, было на краткое время прикинуться самым что ни на есть взаправдашним начальником III отделения князем Волконским, явиться к императору и убедительно, с фамилиями, датами и подробностями рассказать о том, что уже было совершено злодеями, и о том, что они пока только замышляют. Вот ему император безусловно поверит…
Ну а дальше? Что предпримет император, поверив? Развернет некие действия, предпримет некие шаги… и вот тут очень скоро объявится настоящий Волконский, ни о чем подобном не ведающий, начнутся недоуменные вопросы, нестыковки, сомнения – и пиши пропало.
Точно так же нет никакого смысла, прикинувшись уже государем императором, отдать соответствующим лицам приказ о незамедлительном аресте всей шайки. Их, конечно, арестуют, но очень быстро возникнут те же самые проблемы… Снова все пойдет прахом…
И наконец, самое существенное. Чтобы заниматься всерьез камергером и его друзьями, придется много и долго перемещаться по Петербургу, пользуясь совершеннейшей свободой… что для проживающей в столице барышни из знатного семейства попросту невозможно. Это здесь, в глуши, в забытой всеми провинции Ольга могла, не спрашиваясь и никого не предупреждая, часами пропадать неведомо где, отлучаться из усадьбы, когда захочет, носиться по окрестностям на коне в мужском наряде. В Петербурге у нее не будет и сотой доли той свободы. Ну, предположим, ночью никто и знать не будет, что она покинула дом через окно, и, чтобы ее найти, следует очень постараться, причем исключительно колдовским манером… но ведь могут возникнуть какие-то дела, которые следует решать средь бела дня?
Препятствия казались непреодолимыми. Где-то в глубинах сознания маячила некая идея, но Ольга пока что не могла ее осознать, возможно…
– Отдыхаете после трудов праведных, прелесть моя? – раздался рядом звучный, ироничный, бархатный голос.
Она спокойно подняла глаза, придав себе вид величайшего хладнокровия. Улыбнулась с вызовом:
– Вполне вероятно, прелесть. Но уж никак не ваша.
– Нам не дано предугадать будущее… – сказал камергер небрежным светским тоном.
– Я бы на вашем месте не питала особенных иллюзий касательно будущего.
– Дурочка, – сказал он мягко, без малейшей попытки оскорбить. – Девчонка. Дуреха из дикого леса. Ты, разумеется, не знаешь, откуда тебе знать… но поверь на слово, что в данном случае я проявил величайшее терпение.
– Только не говорите «ангельское», – усмехнулась она. – Вы же прекрасно знаете, что вам это определение не подходит.
– Ну разумеется, – сказал он спокойно. – Величайшее терпение… Потому что я постоянно делал скидку на твою неопытность, заносчивость и все прочие недостатки, присущие неопытной юности… начинающей колдунье. Но терпение у меня небезграничное, а доброты и благородства, признаюсь, во мне маловато… да что уж там, нет вовсе. К тому же я сплошь и рядом нахожусь в положении, когда вынужден прислушиваться к мнениям других лиц. И кое в чем от них зависеть. Планы, которым ты со щенячьим азартом пытаешься помешать, – не только мои планы. И мне становится все труднее тебя оберегать от… нетерпеливых и недоброжелательных, скажем так.
– Что вам нужно?
– Ты сама все прекрасно понимаешь. Тебя. По доброму согласию, по доброй воле…
– Не дождетесь. Еще и оттого, что я, как вы совершенно справедливо подметили, взрослая женщина и прекрасно знаю, чего хочу, и могу сказать с уверенностью, кто мне нравится, а кто нет.
– Ты и не представляешь, какой силе пытаешься…
– А какое это имеет значение? – спросила Ольга, щуря глаза. – Если я заранее знаю, что от ваших рук на моем теле меня, простите, вытошнит?
– Ты играешь с огнем…
– Ах, как грозно сузились у вас глаза… – сказала она, не переставая улыбаться, пусть и не безмятежно. – Оставьте. Вы полным ходом приближаетесь к тому рубежу, когда станете смешным. Вот именно, смешным, несмотря на все ваши возможности… К чему они, если по доброй воле вы никогда меня не получите? Простите за банальную фразу, прямиком происходящую из какого-то английского романа ужасов… но не убраться ли вам обратно в ту преисподнюю, которая вас породила?
Ах, как он был невозмутим! Лицо не дрогнуло, голос не изменился, глаза не посуровели… Ольге даже стало чуточку завидно, сама она таким самообладанием похвастать не могла.
– Я могу принять это за объявление войны…
– Ваше право.
Безупречно раскланявшись в стиле английских денди, камергер приподнял цилиндр, повернулся и направился прочь непринужденной, легкой походкой. Ольга смотрела ему вслед хоть и с тревогой, но без особенного страха. Как-никак не в ее натуре было пугаться угроз.
А главное, она только что сообразила, что́ даст ей в Петербурге полную свободу действий.
Якобы непреодолимое препятствие на деле состояло только в том, что в городах вроде Петербурга (да и вообще в городах) свободы поступков совершенно лишены девушки из благородных домов.
Но кто сказал, что в Петербурге ей непременно следует быть девушкой все время?