Страница 5 из 12
Та же любовь приковала и Вилду, с той разницей, что она пришла работать в Рингкемпфер юной помощницей кухарки, а прижилась и оставалась на его кухне свыше тридцати лет, не представляя иное жилище, кроме этого.
С Францем всё оказалось сложнее. Его тяжким камнем оказалось чувство вины, которое тот испытывал по отношению к супруге. Даже, не смотря на тот факт, что это её воля отправила его на тот свет раньше положенного срока, не имел значения, нежели все его многочисленные измены. Только после смерти лакей осознал, что единственная женщина, которую он любил искренне – его жена, но исправить что-либо уже был не в силах.
– Прости себя, – повелел ему отечески Эрих фон Олдрич. – Она же простила тебя позже. Ведь до конца своих дней жена приносила на твою могилу цветы, а разве это не говорит о прощении?
И тогда слуги приняли свои нежелания, которые связывали их души со старым домом и простились с ним. И ушли.
– Так, всё хорошо, но что же насчёт меня? – поинтересовался вслух Олдрич, оставшись один в пустом доме.
Он вернулся в кабинет и снова перечитал рукопись. Там явно говорилось о какой-то цене за освобождение духов. Но какой? Не хватало продолжения старинной инструкции.
Тогда барон переворошил деревянный ящик, перетряхнул старое тряпьё, но всё равно ничего не обнаружил. Уставший сел он в любимое, обглоданное молью, кресло и принялся в задумчивом самозабвении мять толстую кожу обёртки манускрипта. Неожиданно пальцы обнаружили что-то вроде незаметной подкладки, мастерски прилаженной к коже. Аккуратно вспоров её, его пальцы вытянули из прорехи спрятанный лист. Так вот оно, продолжение!
Через несколько минут жилую половину Рингкемпфер огласил пронзительный вопль разочарования.
– Нет! Это несправедливо!
Цена, о которой упоминалось в последней странице дневника, оказалась справедливой для «Борца», но не для его хозяина. Ведь освободив привязанные к дому души, живой владелец добровольно, соглашался на одинокую вечность призрака в стенах его – такое существование не входило в планы Олдрича – до тех пор, пока кто-то ещё не пожелает остаться здесь посмертно, освободив неприкаянную душу хозяина.
Рингкемпфер потому и носил одно с аконитом имя, он знал, как бороться за свою душу, пусть время и точит камень.
Эй!
Началось всё со снов, а сны завелись два дня назад. Утренние, предрассветные, хрупкие, как первая наледь лужи, одним словом – на грани реальности.
Прежде Ида почувствовала на поверхности дрёмы шорох: осторожное царапание коготков по линолеуму, как если бы пробежала мышь. Но вот в чём штука – больше этот звук не повторился ни после пробуждения, ни позже, во время бодрствования, и даже на другой день. Зато следующим утром, за пару минут до побудки сновидицу пробудил явственный голос, который окликнул её из того же угла, где накануне пронеслась на коготках «мышь». Голос сказал просто: «Эй!». Иде не то чтобы стало совсем не по себе, но она долго лежала и прислушивалась к тишине столь тягостной, и сомнение в реальности произошедшего волей-неволей подступило, окончательно согнав остатки сна.
Быстротечный день полностью загнал в тень памяти воспоминание о двух предрассветных странных снах, лишь изредка на поверхности проступали отголоски эха, особенно того странно обронённого «Эй!». Но ночь, только заступив на рабочее дежурство, тут же хорошенько прочистила все уголки, выставив в полной красе из подсознания и крадущийся шорох, и чудной окрик. Что же это? И что ей послышится вновь в утекающие минуты ночной поры?
Усталость дневных забот всё же сморила Иду, и она крепко проспала до самого утра, никто и ничто не тревожило её до звонка будильника. Так минула ещё пара дней, и воспоминание о чём-то странном почти стёрлось, оставив на поверхности еле ощутимые отметины, как от ластика на бумаге.
Но в новое утро Иду вытряс из нежного сна докучливый шёпоток: «Эй!». Он прозвучал и во второй раз, наверное, для убедительности. Вот тут уж соня встрепенулась и резко села в кровати, щурясь в потёмках. В том углу, откуда её призывали, тьма сгустилась, точно клякса. Но как только сонные и ещё граничащие на зыби сна и яви очи девушки остановились на аспидном пятне, как то вмиг юркнуло за спасительный шкаф, оставив после себя беглую дробь коготков. Тишина и привычная норма снова торжествовали в спальне, но только не в душе Иды – внутри воплем вопиющим надрывался ужас, страх когтями чумных кошек полосовал сердце, выдававшее ритм бразильских барабанов.
«Мышь, это мышь, конечно же, мышь, а кому ещё быть? Вон, и скребёж коготков на днях явно мышиный был. Просто мышь завелась, а возможно, и не одна», – так успокаивала себя Ида, ещё минут пять, не смея вылезти из защитного кокона одеяла. Воздух вдруг в комнате показался морозным, хотя всю ночь она скидывала с себя одеяло, так было душно и тепло.
После, в светлой ванне, смывая остатки сонной ночи, она вдруг вздрогнула: ну какая это мышь? Разве мыши разговаривают? Разве они окликают – «Эй!»?
Но если так и дальше углубляться, то тогда и спать станет невмоготу, особенно в предчувствии утра, особенно за пару минут до звонка побудки. Но и ложиться спать, как ни в чем не бывало, тоже невозможно, нерв уже накручен. Так как быть?
И Ида решила завести будильник чуть раньше, а после сигнала лежать и ждать: что произойдёт и произойдёт ли?
И что же? Будильник сработал, как положено. Девица глубже укуталась в тепло одеяла, изготовившись ухватиться за любой звук, какой ни есть. До обозначенного времени Икс оставалось около получаса, почти ничего, но темнота и сладостная дрёма постели сотворили своё коварство: Ида уснула, крепко и глубоко. Когда она проснулась, за окном уже серело небо, а стрелки часов сурово указывали на то, что кое-кто продрых не полчаса, а добрых полтора. И, конечно же, никто не подал звука из злосчастного угла. А, может, и окликал сновидицу, но та, увы, спала сном Спящей Красавицы.
Хорошо, решила Ида, раз с будильником не сработало (точнее, вышел полнейший прокол), то она вернётся к прежнему распорядку, полагаясь на былую привычку Нечто шуршать и эйкать.
Но на другой день ничто не потревожило её нежный сон, и на следующий тоже. Ида задумалась: а было ли то взаправду? не сон ли ввёл её в заблуждение?
И как обычно бывает, когда делаешь отмашку на что-то и даёшь всему идти своим чередом, выводя на первый план более важные и хлопотные дела, тут тебя и окликают из-за угла.
– Эй!
В то утро оклик прозвучал совсем отчётливо, а не из недр подсознания. Ида выпрыгнула с постели, чему сама удивилась, ведь тело действовало само по себе, опережая сонный разум. Уже когда она достигла тёмного угла, мысль поднялась с глубины на поверхность большим пузырём и лопнула – тогда она и вспомнила, зачем так стремительно вскочила.
Что-то, возмущённо фыркая, покатилось по полу за шкаф. Изумлению предела нет, подумала Ида, когда бесстрашно просунула руку за шкаф и обнаружила, что щель между стеной и задней стенкой увеличилась до полноценного прохода боком. А дальше…
А дальше, не откладывая действия в дальний ящик, она протиснулась (и зачем же?) в этот узкий лаз, который вдруг через несколько шагов расширился вдвое, так что можно было идти вперёд, едва касаясь стен. В высоту «коридор», так Ида обозначила для себя туннель, по которому шагала, не превышал её комнаты. Стены и пол под босыми ногами (она же выскочила опрометчиво, не надев тапочки) оказались шершавыми, как если бы дощатый настил вымазали толстым слоем глины, которая застыла неровными комочками. Босиком идти по бугристой поверхности не самое приятное занятие, особенно, сразу после побудки, но, по крайней мере, было сухо и тепло. И воздуха достаточно. Запах отсутствовал, будто предварительно его выкачали из воздуха. И страннее всего была темнота, сквозь которую пробиралась девушка – разреженная до серой дымки сумерек.
Сколько же ещё идти? Стоп! Она же проснулась, так откуда этот проход за шкафом? Ида встала на месте, точно её по голове огрели толстенной книгой. Этого же не может быть! В реальности за шкафами нет туннелей, а значит, она по-прежнему спит. Но раз так, то тем более, нужно идти вперёд, дабы раз и навсегда узнать тайну нарушителя её сна.