Страница 10 из 12
«Да у нас даже имена чем-то похожи», вежливо улыбнувшись в ответ царственной фигуре, подумала Глаша. В семье её никогда не называли полным именем, предпочитая короткое, но звучное обращение – Фира. Фике и Фира – в этом что-то такое да есть.
Голуби вновь отвлекли её недолгое раздумье и она, подняв со скамьи маму, направилась из сада, приложив руку к карману, где чуть заметно подрагивали каштановые гостинцы.
Детали
Когда я её встретил, на ней были чудны́е серьги. Треугольные, с розовой эмалью.
Позже я рассмотрел их лучше, это было изображение цветка – циннии. Она же называла его майорцом.
Во всём желала быть не такой, как все вокруг. Даже слова выговаривала странновато, меняя ударение, словно от того они звучали изысканнее или ярче.
Она мне напоминала такой цветок, который растёт в саду, но не в самом центре его, а где-нибудь у ограды, этакий сорванец, который того и ждёт, чтобы взор садовода отвернулся, и тогда можно рвануть на свободу. Взгляд её никогда долго не пребывал в покое, в нём тревога смешивалась с восторгом и глубокой задумчивостью, на смену которым приходила хитрая усмешка. Да и цвет глаз сложно было уловить: то ли каштановый, то ли оливковый – всё в зависимости от настроения. А как я говорил, изменение фронтов у неё происходило чересчур скоро.
Нет, она вовсе не была похожа на стрекозу или бабочку. Никакой легкомысленности во взгляде, тем более в движениях. Иной раз я полагал, что она родилась актрисой, но по случаю не догадалась податься на эту стезю, упустив театральное поприще. А ведь у неё были все задатки. А как её слушали, стоило ей начать говорить! Голос гипнотический. Наверное, всё дело в интонации, как у профессионального диктора.
И красоткой-то её не назвать. Среднего роста, крепенькая, сбитая такая, розовощёкая – кровь с молоком. Но волосы – это что-то! Длинные, медово-золотистые, чуть волнистые. Когда солнце касалось их, клянусь, волоски прямо искрились, словно отлитые из чистого золота. Так и хотелось их потрогать, ощутить солнечный блеск на пальцах.
Наверное, она могла стать и защитником животных. Волонтерство входило в круг её интересов, коих насчитывалось немало. Долго ломал голову: зачем ей это бездомное, надломленное человеческим бессердечьем зверьё? А потом догадался, нет, почуял, так вернее сказать. Она сама, как надкушенный плод. Уж не знаю, что у неё там стряслось в прошлом, мне это без надобности, но что-то явно таилось там, «позади». Вот она и старалась, корпела над каждой подобранной тварью в центре реабилитации животных. Это не доброта, а искупление. Я не верю в доброту, её придумали те, кто прежде крупно проштрафился, грешив напропалую, а опомнившись, вдруг возомнил себя добрым самаритянином. А те, кто истово верят в свою добропорядочность, просто заблуждаются. В каждом сидит паук до поры до времени, и ждёт своего часа.
Но вот я отвлёкся. А ведь она всё же была особенной на свой лад. Человечной, уж точно. Но не эта черта меня привлекала. Она ужас до чего была решительна, даже упряма – чего возомнит, лоб расшибёт, а добьётся своего. Уважаю в людях упёртость, когда рогами вперёд, несмотря ни на что… Эх, красава. Я и сам такой, что втемяшится в голову, всё – ни перед чем не остановлюсь, выше головы прыгну, а одолею! Наверное, это в ней меня и подкупило окончательно.
А ладошки у неё были такие маленькие, с тонкими пальчиками, кожа гладкая-гладкая, как атлас. Прямо невозможно оторваться, гладил бы вечно. И такие тонкие, хрупкие запястья и гибкие как березовые прутики. Как вспомню, так дрожь по всему телу.
Что ещё?
Запах, конечно. От неё исходил тонкий, слабый запах, очень особенный. Соль, жасмин и лесной ветер. Никто до и после неё так не пах. Так должна благоухать лесная фея или невообразимое, волшебное создание. Иногда, глухой душной ночью я просыпаюсь и ощущаю этот, её запах у кончика носа, и тогда глубокая, скорбная тоска овладевает мною – ведь её нет рядом. Я здесь, а её нет.
Что вы ещё желаете знать? Ах да, вас же интересует только материальная сторона вопроса. Где тело?
Можете быть покойны, всё чин чином: она, как и подобает прекрасной фее, нашла покой под самым большим и старым деревом в лесу. Я устроил ей достойные проводы. Вы отыщите место её упокоения по холмику и цветам на нём, жасмины, как она любила.
Мучилась ли она? О, нет. Я не садист. Я эстет. Быстрый укол тиопентала натрия в шейную вену, и она практически ничего не почувствовала. Только смотрела своим беспокойным взглядом – то ли благодарила, то ли удивлялась, пока глаза не сомкнулись.
Да, я покажу то место. Мне нечего скрывать теперь. Но одно я сохраню в тайне: где её чудны́е серьги с розовой эмалью. Уж уважьте, оставьте мне малую толику от неё.
Ведь такой, как она, нет в целом мире. Больше нет.
Зёрнышко кофе
Однажды, одним особенно солнечным утром сентября кухарка Зоя собралась приготовить по обыкновению кофе, что был неотъемлемой частью каждодневного завтрака в домике писателя Орентия. Зоя принялась крутить ручку кофемолки, смалывая пузатые зёрнышки до коричневого порошка, и тут одно неподатливое зерно, наскочив на жёрнов ручной мельницы, выскочило и, упав на пол, покатилось в самый дальний угол кухни.
– Ну что за напасть с утра, – вздохнула Зоя, остановив работу, и пошла искать упавшее кофейное зерно.
Надо сказать, что кофе в доме ценился весьма дорого, и каждое зёрнышко было на счету, а кухарка была бережливой девушкой. Но вот незадача, как ни вглядывалась Зоя в щели деревянных половиц, как ни шарила руками в углу, куда, ей показалось, укатилось непослушное зерно, найти ничего не удалось. Зёрнышко, как сквозь землю провалилось!
– Что ж, я и без него сварю хороший кофе, – фыркнула Зоя и, оставив тщетные попытки отыскать зерно, вернулась к кофемолке.
А тем временем за плинтусом того самого угла довольно попискивала мышь по имени Масс, это она, завидев у щели в стене подкатившееся зёрнышко, не раздумывая утащила его к себе в норку. Масс, вообще, была ещё той воришкой и несла за плинтус всё, что плохо лежало на кухне. Зачем ей нужно было это зерно? Для коллекции. Мышка души не чаяла в своей захламлённой норке. Чего там только не было: добрых три сотни пшеничных и фасолевых зёрен; ровно двадцать шесть горошин чёрного перца, которые Масс обожала нюхать перед сном; с десяток палочек-спагетти; полупустой коробок спичек и даже медный напёрсток, который Зоя искала месяц, чертыхаясь и охая.
Проказница-мышь закатила в норку зёрнышко, размышляя, куда бы его пристроить и вскоре уложила в кладовую. Да-да, даже у мышей есть кладовые.
По соседству с Масс проживал любопытный паучок Клай. Он был безобиден и по ночам выходил на кухню вместе с мышью. Пока Масс присматривала, чем бы обогатить свою коллекцию, Клай взбирался на стену и оплетал углы узорчатой паутиной. В душе паучок был романтиком, но Зоя не разделяла вдохновения паучка и каждое утро сметала веником его чудесную работу.
– Снова этот паук! – ворчала кухарка каждый раз, когда обнаруживала один из углов выбеленной кухни, увешанным воздушным кружевом. – Ну ничего, Старику Метёлкину всё ни по чём.
Стариком Метёлкиным Зоя звала большой добротный веник, которым подметался пол во всём доме Орентия.
Именно в это утро Клай решил заглянуть к подруге Масс и узнать, чем она в этот раз поживилась на кухне. Мышка с гордостью проводила соседа в кладовую и указала на кофейное зерно.
– Что это? – Паучок недоумённо потёр голову одной из восьми лапок.
– Не знаю, но ради него человек ползал на коленях и обтирал пол руками, – пропищала довольная Масс. – Ценная вещь!
– Она съедобна? – поинтересовался паучок.
– Пахнет вкусно, но есть я его не буду. Как-никак коллекция! – важно сказала мышь.
Паучок подумал, что зёрнышко очень похоже на него самого – спинка и брюшко такие же темные и гладкие, только лапок нет. И очень уж ему понравилось это зерно, попросил он Масс поменяться с ним.