Песнь о Кейлех

- Совсем дурак? – мальчик подбоченился и снова рассмеялся.

- Совсем.

Кейлех поняла, что смеётся вместе с духом.

- Ну вот и ладненько! А то хмуришься часто. Молодец, что принесла так быстро, - мальчик-дух подмигнул страшным глазом, а потом произнес леденящим шёпотом: - Открой!

Страшное повеление, которое нельзя игнорировать. Кейлех опустилась на колени. Холод и влага почти опалили колени. Опустила шкатулку на траву, и дрожащими руками развернула тряпицу. Прикоснувшись к крыше, с облегчением поняла, что никакие видения не преследуют ее. Да к демонам страх… все там когда-нибудь будут. Кейлех прикрыла глаза, притупляя все ощущения, кроме тех, которые сосредоточились в кончиках пальцев. Не было пристально смотрящего духа, не было мокрой и холодной воды, не было противного моросящего дождя, уже порядком промочившего одежду. Не было ничего, кроме этой проклятой всеми демонами мира, шкатулки.

Проклятой?

В груди что-то сжалось, комком стало в горле и вылезло на свет протяжным стоном. Кейлех всем телом почувствовала чью-то боль. Пропустила через себя, почувствовала всем естеством. Боль утраты, боль потери, которая так ей знакома. Отчаяние. Скорбь. И ненависть, ненависть к каждому, кто улыбается, смотрит на солнце, дышит. Желание кромсать, резать, рвать на части каждого, кто имеет наглость быть счастливым. Кейлех запрокинула голову и по лицу, смешиваясь с каплями дождя, потекли слезы сострадания. Нет, не жалости, а именно сострадания и понимания.

Со щелком со шкатулки отлетела крышка. Внутри ничего не было, даже простой обивки. Но стоило Кейлех опустить ладони внутрь, как из стенок стало сочиться что-то тягучее и грязно-желтое. Словно шкатулка истекала гноем. Кейлех развернула ладони тыльной стороной вниз, и отвратительные капли наполнили ладони. Кейлех сложила ладони лодочкой, а потом сомкнула, словно лепила снежный ком. Какое-то время она не двигалась и даже, кажется, не дышала. Потом женщина открыла глаза и с удивлением увидела сквозь ветви деревьев отблески садящегося солнца. А в раскрытых ладонях лежал бутон желтой болотной лилии. Кейлех бережно положила его обратно в шкатулку и закрыла крышку.

Мальчик-дух все еще был рядом. Только теперь он сидел, скрестив лапы, всего в шаге. Всполохи закатного солнца странным алым заревом отражались в его волосах.

Женщина подтолкнула шкатулку к духу, но тот только покачал головой и оттолкнул ненужный уже дар.

- Теперь ты можешь отдать это тому, кто жаждет.

- Что… - Кейлеж облизнула пересохшие губы. – Что это было, господин леса?

- Последний вздох тебе подобной, замученной пытками перед смертью.

Дух рассмеялся. Резкий смех был таким неуместным, даже кощунственным. Кейлех вздрогнула, сгребла шкатулку и прижала обеими руками к груди. Опустила голову и зажмурила глаза. Шкатулка и цветок теперь были чем-то родным. Казалось, они стали такими хрупкими, что нужно было защитить их любой ценой. Сколько она простояла так на коленях, она не знала, просто вдруг шкатулка стала теплой. Тепло это разлилось по всему телу, прогоняя усталость, онемение в отсиженных ногах, тупую боль в висках.

Это все еще был артефакт, но только сила в нем больше не грозила смертью окружающим.

Трясущийся конь встретил Кейлех испуганным ржанием. И оба, и животное, и женщина, были рады вернуться домой.

******

В первый день Альса никто не трогал. Ему отвели комнату бывшего мага, и Поднебесный разбирался в книгах и варевах, которые остались от покойного. Также Кей позволила оставить одежду покойного мужа – ведь пожитки Поднебесного все остались в гостинице. Впрочем, посмотрев на добротную и дорогую одежду, Альс не протестовал. Видимо, покойный муж Кейлех был одного роста с Альсом, но полнее – и молодой маг уже дал распоряжения служанкам ушить все. Сейчас он сидел перед камином в своей новой комнате и старался разложить по полочкам все, что узнал, прислушиваясь к мимолетно оброненным словам или выуживая сведения у глупеньких служанок.

Альс жил в усадьбе Дамионов уже третий день. Раньше он никогда не слышал о Дамионах, но из того, что видел по пути, мог было заключить: судьба забросила его в богатый дом. Хотя бы потому, что редко какие, даже чрезмерно пекущиеся о своем благополучии и безопасности люди потратятся на каменные стены в этой части страны, где главенствовал лес. Даже в столице, из камня делали только первые этажи, а дальше надстраивали деревом, пусть его приходилось возить из более далеких краев, все равно обходилось много дешевле, чем товар каменоломен. А тут от пола и до потолка все из камня... К тому же, постройка старая, стало быть, род древний и знатный. Ковры по стенам немного потрепанные, но чистые, и за них можно выручить немалую сумму. Эх, неужели удастся здесь разжиться монетами?

Итак, у госпожи Кейлех и господина Торуя был один отец. Родители Кейлех не любили друг друга, их брак нужен был лишь для укрепления рода. Мать Кейлех не препятствовала похождениям мужа, прося лишь одного – не мешать ей в ее библиотеке и молитвах. У женщины был кое-какой дар, но его не хватило на сохранение собственной жизни. Супруги относились друг к другу с холодным безразличием, но дитя все-таки зачали. Беременность женщины была очень тяжелой, поэтому чудом уже считали, что госпожа вообще смогла разродиться, тем более здоровым ребенком. Бедная женщина подорвала родами здоровье и умерла менее чем через месяц после рождения дочери. Отец не был безутешным даже для вида, не выждав положенного траура, он тот час женился на своей беременной любовнице (говорят, одной из многих, но эта точно ждала мальчика). Кто не знал об «особенностях» рождения сестры и брата, всегда принимали их за близнецов – уж очень они были похожи внешне. Видать, в отца пошли, да и разница в несколько месяцев была смехотворной. Так они и росли: Кейлех воспитывалась до четырнадцати лет на севере у дальних родственников своей матери, а ее брат – при отце, в тайне лелея надежду на безвременную смерть старшей сестры. Ведь несмотря на то, что Торуй был законнорожденным сыном, после смерти отца пять лет назад, все должно было достаться Кейлех, как перворожденной.

Когда Кейлех исполнилось четырнадцать лет, умерла мачеха. Как ни ужасно было совпадение, но она умерла тоже при родах. Новорожденный мальчик еле выжил, его даже пришлось срочным переходом отправлять к магам на лечение. Младшая сестра Арвена (второй ребенок господина и его второй жены) была еще совсем кроха, а Торуй – слишком молод, чтобы привести в дом жену. Так что, в замке не было хозяйки, и стал он пустым и безжизненным без женской руки. А поскольку отец не собирался жениться снова, он решил, что старшая дочь должна войти в его дом новой госпожой. Так и получилось. Больше года они с Торуем притирались друг к другу. Торуй даже предпринял детскую попытку покушения на сестру, но у него ничего не вышло. Но и Кейлех было чем ответить: она припугнула брата, и он запомнил это навсегда... У нее оказался какой-никакой, а дар, и за годы, проведенные вне дома, она успела его развить.

Разгульная жизнь и пренебрежения к себе сказались для господина Дамиона трагично. Отец Кей болел, отошел от дел, и брату с сестрой пришлось объявить перемирие. Спустя пару лет они оба пришли к мнению, надо все оставить как есть: Кей брала на себя хозяйство и общение с духами и нечистью, а Торуй распоряжался владениями, приносил доход и дальше «правил», хотя настоящие «бразды» были у сестры. Но все это было уже после того, как она встретила наследника семьи Катрианов от рода Ардельи – Гордрика Раннее Утро, в которого тотчас бесповоротно влюбилась. А дальше, как в той самой «Песне...», Годрик уехал в «дальние страны», а она ждала его, шесть лет, пока тот не вернулся… с другой.

Она не бросилась в омут, нет… Она просто решила жить дальше. Даже замуж вышла, хотя больше по необходимости – за покойного мага Скилла – чем по любви. Просто в этих местах без мага – не прожить! А этот был самым лучшим, и установил подобную «цену». Зная, о ком поют песни, богатый маг не хотел денег, а хотел получить Кейлех как трофей, на что та, в интересах рода и согласилась.