Страница 15 из 87
Во время прогулки по ночному лесу мы начинаем не слышать, а слушать; обостряем наше зрение и вертим головой во все стороны, как бы выставляя дозоры, упреждающие нас о приближении возможной опасности. Сенсорная активность призвана удовлетворять наши нужды в отсутствие опасности так же, как и в случае защиты. Голодный ребенок не просто видит каравай в булочной. Он смотрит, он вглядывается в него. Вид хлеба не пробуждает в нем рефлекс утоления голода. Напротив, голод вызывает такие эффекты как поиск пищи и приближение к ней. Откормленная холеная дама даже не видит этого каравая, он не существует, не является «фигурой» для нее.
Тот факт, что Эго способно сосредотачиваться лишь на одном предмете единовременно, приводит к большому его недостатку: организм возможно застать врасплох, ничего не подозревающим14.
Этот недостаток компенсируется использованием брони (раковины и т.п. у низших животных, «панцирный» характер у людей, дома и крепости в обществе). Но даже самая неприступная крепость, не может быть герметично изолированной: она должна иметь двери и другие гибкие каналы сообщения с внешним миром.
Для того чтобы охранять эти каналы, ум человеческий установил внутри себя цензора, сторожевого пса морали. Цензор, чья активность направлена внутрь, занимал одну из ключевых позиций в ранних теориях Фрейда. Однако мы не должны забывать о том, что его активность направлена также вовне. Этот цензор в странах, подобных нацистской Германии, препятствовал проникновению в общественное сознание нежелательной информации, заглушая радиостанции и конфискуя номера непокорных газет. Инстанция, исполняющая функции цензора в нашем мозгу, стремится не допустить осознания нежелательного материала: мыслей, чувств и ощущений, идущих изнутри; знания, приходящего извне. Цель «этого цензора» — допустить лишь тот материал, который он считает хорошим, и исключить все плохие мысли, желания и так далее.
Но что означает это «хорошее» и «плохое»?
Глава 7. Хорошее и плохое
Хотя гештальтпсихология сильно помогла нам в понимании наших субъективных индивидуальных миров, существует один фактор, который нуждается в дальнейшем изучении: фактор оценки. Если бы было верным, что мир существует лишь согласно нашим потребностям, тогда объекты либо существовали бы для нас, либо нет. Средний учитель, например, более заинтересован в таких учениках, которые легко учатся и не доставляют хлопот. Есть учителя, которые, по крайней мере время от времени, не замечают «трудных» учеников, обращаясь с ними так, как будто их вовсе не существует. Как правило, однако, учителя подразделяют своих учеников на хороших и плохих.
Такая оценка требует от нас рассмотрения новой грани нашей жизни. Мышление в терминах «хорошего» и «плохого», этика, мораль — как бы мы ни называли оценочный фактор, он занимает важное место в человеческом сознании. Он не может быть объяснен ни феноменом «фигура-фон», ни холизмом, хотя некая связь между тем, чувствует ли себя человек хорошо или плохо и завершенными/незавершенными целостностями, определенно существует.
Во имя «хорошего» и «плохого» ведутся войны, люди воспитываются и подвергаются наказаниям, завязываются и разрываются дружеские связи. В драмах обычно имеется один персонаж, герой, изображенный в светлых тонах, с невидимыми крыльями за спиной, и его противоположность, злодей, черный и с рогами. Небеса и ад. Высокие почести и тюрьма. Кнут и пряник. Хвала и осуждение. Добродетель и порок. Хорошее и плохое, хорошее и плохое, хорошее и плохое... подобно непрестанному вагонному перестуку, «хорошее и плохое» всегда проникает в человеческие мысли и действия.
На мой взгляд, в этический коктейль входят четыре ингридиента: дифференциация, фрустрация, феномен «фигуры-фона» и закон перехода количественных изменений в качественные.
* * *
Для демонстрации дифференциации мы выбрали пример с отверстием в земле и отвалом выбранной породы. Давайте рассмотрим двух людей, произведших такого рода дифференциацию: городского инженера и владельца угольной шахты. Инженеру приходится рыть траншею вдоль улицы для прокладки кабеля. Его будет интересовать, прежде всего, точность прокладки, а выбранный грунт окажется досадной помехой, и не столько для него самого, сколько для уличного транспорта. Владелец угольной шахты, напротив, заинтересован в отвале — огромной горе угля, громоздящейся в ожидании продажи. Для него дыра в земле, шахта, из которой был добыт уголь — это только лишние хлопоты, так как закон требует от него мер по предотвращению возможных аварий.
Таким образом, мы видим, что оценка и интерес по отношению к отверстию и отвалу различны у этих двоих людей. Их симпатии и антипатии противоположны, предпочтение отдается возбуждающему интерес, неприязнь вызывают требования, предъявляемые к ним. Их установки похожи. Они оба придают своим симпатиям и антипатиям легкий оттенок хорошего и плохого. Они могут проклинать или благословлять, но инженер никогда не назовет — в отличие от ребенка — раздражающую его земляную кучу «противной». Он уже научился по-разному относиться к объектам и поведению, тогда как для маленького ребенка все предметы одушевлены и «ведут себя» вместо того чтобы обладать определенными качествами. Мы говорим о хорошем или плохом яблоке, одобряя или не одобряя его качество, но когда мы начинаем применять такую оценку поведения, мы становимся морализаторами.
Морализм — различение хорошего и плохого — появляется в раннем детстве. Психоанализ утверждает, что в жизни ребенка имеется период, названный амбивалентной стадией — период двоякой оценки — и постамбивалентная стадия, в ходе которой юноша впервые достигает объективности, позволяющей ему составлять мнение о положительных и отрицательных чертах личности. Дальнейшее развитие (по ту сторону мышления в категориях «добра» и «зла») может привести к возникновению отношения «заинтересованной» отрешенности.
Какое построение фигуры-фона приводит к амбивалентности?
Ребенок не может представить себе мать в качестве отдельной личности, не может даже приблизиться к построению законченного образа матери, понять ее. Только те части мира, в которых мы нуждаемся, становятся «фигурой», отчетливо выдающейся из окружающего хаоса. Соответственно, и для ребенка существует в матери лишь то, что ему требуется. Для младенца, по справедливому замечанию Фрейда, мир сводится к чему-то мясистому, выделяющему молоко. Это «что-то» впоследствии принимает имя материнской груди. По мере того, как ребенок развивается и возникают новые потребности, все новые и новые качества матери им осознаются и таким образом включаются в его существование.
Возникают две возможные ситуации: мать либо идет навстречу требованиям ребенка, либо нет. В первом случае (например, кормление грудью) ребенок удовлетворен. Ему «хорошо», и образ матери (сводимый к виду, запаху и ощущению прикосновения груди) переходит в фон до тех пор, пока возобновившийся голод не воскресит его заново (организмическая саморегуляция).
Вторая ситуация, во всем противоположная первой, возникает тогда, когда потребности ребенка не удовлетворяются. Ребенок испытывает фрустрацию, острота желания возрастает, и организм начинает продуцировать энергию, «средства» достижения завершения — удовлетворения. Ребенок становится очень беспокойным, пускается в плач или приходит в ярость. Если такая усиленная активность приводит в конечном счете к удовлетворению, ребенку не наносится никакого вреда; напротив, он овладевает способами самовыражения и выпускает излишек энергии. Однако если фрустрация продолжается и становится невыносимой, ребенок чувствует себя очень «плохо». Образ матери, настолько насколько он ее воспринимает, не отходит на задний план, но изолируется, и, откладываясь в памяти, связывается не с либидо, но с гневом. Ребенок переживает травму, которая будет всплывать в его сознании каждый раз, когда он будет встречаться с реальной фрустрацией.
Таким образом, ребенок (и человеческий организм в целом) испытывает две противоположные реакции в зависимости от того, удовлетворяются или отвергаются его запросы. Ему «хорошо», когда он удовлетворен, и «плохо» — в случае фрустрации.