Холод

Положение моё усугублялось ещё и тем, что я уж точно не ходил у него в любимчиках. А тут ещё и Хома, как завопит:

– Гонит он, Лавмёнович! Мамой клянусь! Новенький этот Ярёма, тьфу ты, Яремчук то есть, подходит и спрашивает у меня, хочешь, мол, глянуть чего у меня есть, ну и телефон засветил, а я…я… отобрал и решил вам отдать, но только на перерыве, чтоб, типа, не отвлекать никого от работы…

Знаете, как-то очень спокойно я понял, что мне хана. И даже успел подумать, ну и пусть, мол… Ну а что ещё оставалось делать? Оказаться между Лавром и Хомой, это даже хуже, чем между молотом и наковальней. Может это даже страшнее красной зоны и профилактической беседы с чёрнопогонником, прикреплённым к нашей школе. И тут вдруг Женька Яремчук, сделал шаг вперёд и сказал:

– Это не мой телефон, в личном деле есть опись моих вещей, оформленная две недели назад при переходе в интернатный корпус. За это время я ни разу не отлучался из учреждения. И телефон там не значится, да и отпечатков моих на этом вы не найдёте… А ещё, если нужно, я могу прямо сейчас пройти тест на детекторе.

Тут наступила такая жуткая тишина, что мне казалось, удары моего сердца слышны всем без исключения и не только здесь, но даже в коридоре.

Да у нас был такой аппарат и даже специалист, работающий с полиграфом имелся, но пользовался и тот, и другой не очень доброй славой. Считалось, что если есть установка обвинить человека, то это будет сделано, как при помощи специального устройства, так и без него.

Только в первом случае, это непременно повлечёт за собой дополнительные меры наказания, если выяснится, что проверяемый на детекторе, намеренно водил всех за нос.

И что посмел тратить своё и чужое время, затрачивать энергоресурсы, отвлекать важного специалиста для констатации и без того очевидного вранья, отлынивать от выполнения трудового задания, ну и т. д., и т. п.

А так происходило почти всегда. Поэтому хоть и считалось, что к помощи полиграфа может обратиться любой сотрудник или воспитанник учреждения, добровольно на эту процедуру на моей, по крайней мере, памяти никто не соглашался.

Вот все и притихли. Смотрят на Женьку, как будто только его увидели, откуда, мол, он такой выискался. Конечно, потом многие сказали, что просто он новенький, откуда ему было знать о специфике работы нашего детектора лжи.

Но я уверен, что это здесь совершенно не причём. Всё дело в человеке, а не в каком-то там полиграфе. Я это сразу же понял, когда Женька заговорил. На первый взгляд, Женька – мелкий, худой, бледный. В лице ни кровинки, губы кусает и смотрит исподлобья, ну точно зверёк, загнанный в угол.

Но взгляд прямой, не бегающий, а голос, хоть и слегка дрожит, но чувствуется в нём уверенность и сила. Наверное, не только я один это заметил, потому что минуту спустя, Саня Поляков тоже сделал шаг вперёд и сказал, что видел этот телефон у Хомченко и даже вчера заметил, как тот включал его ночью, под одеялом. А Сашке можно было верить, их с Хомой койки – соседние.

Берия внимательно послушал, кивнул и ме-едленно так повернулся к Хоме:

– Воспитанник Хомченко, приказываю немедленно сдать инструмент и пропуск, – он проговорил это, как всегда, тихо и даже немного сочувственно, как будто ему самому было ужасно жаль, что с толстым Даней приключилась такая неприятная история.

Но я уже говорил, – это только видимость, этот спокойный, шелестящий голос бил наотмашь и действовал куда сильнее припадочных воплей Алевтины или железного кулака и громового, пересыпанного матом баса Егорова.

Хома, конечно же это тоже знал, хотя и заныл, но скорее всего, по привычке:

– Лавмёныч, чесслово, да больше не в жисть, мамой клянусь… Простите, Лавмёныч…

– Дежурный, примите у Хомченко инструмент и вызовите конвой!

Больше в голосе Лавра Семёновича не было даже намёка на сочувствие. Такой персонаж, как Хома уже практически перестал для него существовать. Даже, когда Хому выводили и он, обернувшись процедил:

– Ну, Серый, мангусятина дохлая, погоди у меня… Кровью собственной захлебнёшься… И ты гнида мелкая, и ты, Поляк, ходите и оглядывайтесь, я вас всех троих по одиночке передавлю…

Конвоир уже толкнул его в спину, а Хома всё не успокаивался и крикнул в дверях, напоследок:

– Я вас, тварей болтливых, из-под земли достану, а не то, что из зоны…

Берия, как ни в чём ни бывало, продолжал занятие:

– Прошу обратить особое внимание вот на эту деталь… – он говорил своим монотонным, будничным голосом, как будто самое большее, что ему пришлось только что сделать, это всего лишь на пару секунд отвлечься на какую-нибудь мелочь вроде неожиданно влетевшей в мастерскую жирной, назойливой мухи.

3.

Жаль, что этого нельзя было сказать обо мне. Не буду скрывать, что угрозы Хомы слегка подпортили мне настроение, да и Саньку с Женькой тоже было не по себе, я видел. К тому же толстый Даня ничего не забывает и просто так обид не прощает, а значит понятно, что может чувствовать человек, которому всё это отлично известно.

Ещё бы, ведь несмотря на лишний вес, а может и во многом благодаря ему, толстый Даня очень силён. К тому же обладает мгновенной реакцией и почти абсолютной нечувствительностью к боли. Я сам видел, как однажды его метелили на заднем дворе у фермы трое старшаков.

Хома, даже если падал, быстро поднимался и снова бросался в драку, хотя били его страшно. Но казалось, что это только подзадоривает его.

Не поверите, он даже улыбался, показывая в страшном оскале свои окровавленные зубы. Тем троим, кстати, тоже здорово от него досталось, несмотря на то, что силы были неравны.

Я думаю, что именно ярость, с которой Хома бросается на противников придаёт ему дополнительную силу и именно благодаря ей, мощь его удара становится вообще сокрушительной.

Вот мне этой злости порядком не хватает. Так даже наш тренер по боевым искусствам говорит. Тут я должен кое-что пояснить, хотя наверное, это стоило сделать гораздо раньше. Вообще, меня зовут Сергей Линуров, а мангусятиной Хома обозвал меня, потому что моя кличка Мангуст.

Честное слово. Её мне дал тренер, когда я выиграл в своём суперлёгком весе на городских соревнованиях. Выиграл, несмотря на то, что в моей возрастной категории все участники были тяжелее меня.

Наш тренер – китаец по имени Ван Цин, вообще всем клички даёт, потому что по именам не может запомнить. Или не хочет. Хотя говорит по-русски очень хорошо, только быстро и смешно немного, как будто понарошку.

Одним словом, я – Мангуст, наверное, из-за того, что мелкий и шустрый. А вот, например, Витька Белый – Белый Медведь, он здоровый и сильный. Сеня Мороз – Муравей, потому что, хоть и тощий, но жилистый, и поднять способен больше своего веса.

А есть у нас те, у кого вообще две клички, как например Лёха, на которого не только тренер, но даже физрук давно рукой махнул, говоря про него «ни рыба, ни мясо». И вот эта Рыба мгновенно к нему и прилипла. Точь в точь, как рыба прилипала.

Просто Лёшка хоть и высокий, и руки, и ноги у него длинные, но использовать эти данные он не может. Даже наоборот, такое впечатление, будто они ему мешают, и он не знает, куда их деть. Ни к какому виду спорта он абсолютно не способен. Бегает медленно, да ещё и ноги при этом смешно закидывает назад, как девчонка. Ни в одной командной игре даже правил запомнить не может. А в спарринге его и я легко повалю, хоть он и тяжелее гораздо, да и выше на голову. Просто есть такие ребята – неспортивные.

А вот свою вторую кличку – Полкуска, он заработал ещё раньше и уже без помощи тренера. А просто потому, что всё время голодный и клянчит вечно у всех «хоть полкусочка». И хотя мы все здесь не то, чтобы жируем, но Лёха – это что-то особенное. Он проглатывает свою порцию мгновенно, а потом вытягивает длинную в выпирающих позвонках шею, и шныряет глазами по тарелкам: может, кто зазевался, или вовсе не хочет доедать?

Хотя таких практически нет. Если только человек не болен. Или с ним ещё какой неприятности не случилось. Вот как с одним пацаном, не помню его имени, у которого поднялась такая высокая температура, что он потерял сознание в столовой. Ещё никто ничего понять не успел, а Лёха за несколько секунд уже его порцию сожрал.