Очарованная

Я вздрогнула, когда мне пришло в голову, что действительно кто-то может наблюдать за нашей беседой. Мои уши напряглись, чтобы уловить любой окружающий шум, который мог бы выдать присутствие других посетителей.

— На колени, — снова приказал Александр.

Я упала на колени.

Было что-то, чего я не понимала в этой динамике между нами. Он был зловеще загадочным, когда я спасла ему жизнь в миланском переулке, но он не казался жестоким или садистским. Это, в сочетании с его загадочными словами о нашем взаимном выживании, поставило под вопрос всю его мотивацию унижать меня.

Поэтому я  встала на колени.

И я молилась, хотя Бог никогда не был особенно добр ко мне или моим вопросам, ответы на которые освободили бы меня от моего рабства.

— Уходите, — приказал он всем, кто еще оставался в комнате.

Я выпустила мягкое выражение облегчения.

Как бы я ни хотела облегчить свою семью, удерживая Каморру на безопасном расстоянии и давая им дополнительное содержание Александра, я знала, что не хочу, чтобы меня высмеивали перед столовой, заполненной людьми.

Когда тихий щелчок закрывающейся двери оповестил об их уходе из комнаты, Александр снял с меня повязку.

Я моргнула, увидев созвездие ярких хрустальных люстр, отбрасывающих свет на всю комнату, и попыталась прийти в себя.

Удивительно, но он мне разрешил.

Столовая была длинной и узкой, с высокими сводчатыми потолками, куполообразными арками над огромными дверями и таким количеством позолоты, что все пространство, казалось, светилось пойманным солнечным светом, хотя небо за окнами было темным как смоль.

— Добро пожаловать в холл, — пробормотал Александр, нежно сжимая пальцами мой подбородок и наклоняя его, пока мои глаза не встретились с его глазами. —Здесь ты будешь есть со мной, когда я буду в резиденции.

Должно быть, он прочитал удивление в моих глазах, потому что его губы весело дернулись. —Ты ожидала, что тебя навсегда оставят в темноте моего бального зала, питаясь только ветчиной и черствым хлебом? Я же говорил тебе, Мышонок, все, что я возьму от твоего тела, вознаградится привилегиями. Хорошая рабыня ест со своим господином. Прошлой ночью ты доказала своим прекрасным ртом, что действительно можешь быть очень хорошей рабыней.

Моя оливковая кожа была слишком смуглая, чтобы показать, как она вспыхнула от яростного румянца, и я никогда раньше не была так благодарна за это. Я была одновременно довольна и отвергнута. Воспоминание о том, как я вцепилась ему в горло, было воспоминанием о вторжении, воспоминанием воина о войне, и все же я чувствовала триумф, несмотря на ужас, потому что это была битва, которую я выиграла.

— Да, — сказал Александр, отвечая на мои мысли так, как будто они у него тоже были. —Ты можешь ненавидеть меня и по-прежнему наслаждаться, доставляя мне удовольствие, моя Красавица.

Мои губы изогнулись влево, сдерживая бурлящие во мне эмоции. Я был настолько конфликтным, что мне стало плохо от этого.

—Ты знаешь, что покупатели ищут в будущем рабе? — спросил меня Александр, потянувшись за бокалом красного вина и взболтав его в миске.

Мои глаза уловили цвет, свет сквозь красное сиял, как кровь, и я загипнотизированно смотрела, как он вертит и вертит содержимое в своей большой руке.

—Это не обязательно послушный характер. Лучшие Мастера любят вызов. Это двойственность сильного ума и покорного духа, свирепого сердца. Только со всеми тремя раб может быть по-настоящему замечательным. Сильный ум испытывает крапиву хозяина, покорный дух — его награда, но без свирепого сердца ни один раб не доверится своему господину настолько, чтобы насладиться игрой.

Он перегнулся через подлокотник своего похожего на трон кресла, бокал с вином ненадежно болтался между его пальцами прямо над моими губами.

— Открой, — мягко приказал он.

Я приоткрыла губы, не сводя с него глаз, даже откинув голову назад, чтобы поймать во рту полнотелое вино.

Его дыхание стало более глубоким, его лицо напряглось от возбуждения, когда он смотрел, как я пью из его стакана.

—Я хочу, чтобы ты насладилась нашей игрой, Мышонок, — сказал он мне, когда я облизнула губы, и выпрямилась на своем месте. —Я хочу доставить тебе радость в твоем служении.

— Но ты хочешь причинить мне боль, — сказала я более хриплым голосом, чем хотела, потому что никогда в жизни не видела таких красивых глаз.

Серые, такие глубокие и чистые, что они сияли, как полированный оловянный обеденный сервиз на столе.

Он сделал глоток вина, его сильное горло сжалось, его губы были скользкими от красного ликера, прежде чем он смахнул его с языка.

Я извивалась, когда мой живот нагрелся, и возбуждение захлестнуло меня между ног.

Такой простой жест, разделить вино из одного бокала, а затем наблюдать, как он облизывает свой твердый рот, но он произвел на меня такое сильное впечатление.

Я задавалась вопросом, была ли я уже обусловленно слабее, чем я думала раньше… или если он был просто великолепен, я была всего лишь женщиной, достаточной, чтобы ответить.

— Неважно, хочу я того или нет, — наконец признал он. —Я причиню тебе боль, потому что я должен так же, как ты должна терпеть это, потому что у тебя нет выбора.

— Тебе это не нравится? — спросила я, настолько потрясенная, что смогла усмехнуться.

Его глаза вспыхнули при моем отношении. — Хочешь увидеть, насколько мне это нравится, моя Красавица? Прежде чем я успела возразить, моя рука оказалась в его руке, и он прижал ее к стальной длине своего члена под костюмными брюками. —Мысль о твоем теле, покрытом моими синяками, и твоем красивом лице, покрытом слезами, делает меня невыразимо твердым.

Мы оба ахнули, когда я необъяснимым образом сжала его член от этих слов.

—Мне это нравится, но это самая последняя причина, по которой я собираюсь это сделать, — загадочно напомнил он мне.

—Что это значит?

Он наклонился, запустил руку в волосы на затылке и притянул меня еще сильнее между своими раздвинутыми ногами. Я ахнула, и он воспользовался этим, погрузив большой палец между моими губами.

—Поверь мне, когда я говорю тебе, что я, может быть, и владею кнутом, но я также сильно полагаюсь на это, как и ты. Если ты хочешь пережить это ценой своей жизни, ты сделаешь то, что я скажу, без колебаний.

Я посмотрела в его убийственно серьезное лицо и почувствовала, как угроза проникает в мою кожу, отпечатываясь мурашками по моей коже.

—И если ты думаешь, что быть повешенным на красивом дереве с привязанными к твоим лодыжкам колокольчиками — плохой способ умереть, тебе лучше держаться в неведении относительно того, как эта опасность поможет избавится от тебя.

Я зверски вздрогнула, мои зубы впились в мягкую подушечку его большого пальца.

В следующее мгновение меня подтянули под мышки и положили на стол, мой зад прикрыла позолоченная тарелка на сервизе Александра.

— Хватит болтать, — прорычал он, обвивая руками мои ноги так, что его руки могли раздвинуть внутреннюю часть моих бедер. —Я жажду какой-нибудь сладкой итальянской киски.

Страх пронзил меня, когда он потянулся к моему бедру за острым ножом для мяса и поднес его к моей шее. Его взгляд был так же проницателен, как пульсация, бьющаяся в моем горле, и оружие было прижато к нему.

Все мое тело дрожало, как мышь, зажатая за хвост во рту охотника.

Затем быстрым взмахом и тихим вздохом рвущегося шелка Александр провел лезвием по центру моей груди сквозь ткань, едва прикрывающую торс и пах.

Черный шелк скользнул по моим изгибам и растекся по обеим сторонам моего тела.

— Изысканно, — пробормотал Александр, нависая надо мной. Он провел широкой ладонью по центру моего тела, следуя линии, которую провел нож. Его рука остановилась на моей лобковой кости, и его большой палец скользнул по пирсингу моего клитора.

— Ты знаешь, почему я это сделал? — спросил он меня риторически. —Чтобы с того момента, как ты проснешься в своей новой жизни, ты знала, что твое тело принадлежит мне, и я могу делать с ним все, что захочу.