Жизнь моя

— Значит, Миранда уже в прошлом?

— Ты имеешь в виду Нериссу?

— Ну да, Нериссу.

Последовал довольный хохоток. Господи, ну какие же вы, янки, старомодные. Это даже умиляет.

— Это означает, что с Нериссой ты не прощаешься?

— А что плохого в том, чтобы сохранить обеих? Бедняжка Тони ничего не знает, так что ее это задеть не может, а Нериссе все равно.

Из того, что Майлз рассказывал о Нериссе, Патрику она не понравилась тоже. Если верить Майлзу, она была точной копией молодой Брижит Бардо и очень серьезного класса. И, в довершение всего, она приходилась Майлзу сводной сестрой. А значит, дочерью судьи от первого брака.

Дерьмо!

У него все сжалось внутри. Такое же ощущение слепящего белого страха он испытал, когда вышел из подземки в свой первый день в Лондоне и лицом к лицу столкнулся с большим количеством прекрасных старинных зданий — зданий, которые лондонцы используют с олимпийским равнодушием, открывая в них рестораны, «архитектурные общества» и так далее. А теперь он держал путь на юг Франции — на юг Франции! Фантастика! Грейс Келли и Кэри Грант, галстуки и крупье, частные яхты и шикарные английские девочки с холодным пренебрежительным взглядом.

Дерьмо!

«Соберись! — сказал он себе. — Ты сможешь. Поставь перед собой цель выше, чем сможешь осилить, и ты это сделаешь. Правда?» Он прочел это в «Ридерз Дайджест», когда ему было девять, на следующий день после ухода его матери. Он прогуливал школу, сидя в аптеке, тупо листая журналы и думая о том, что сделать, чтобы вернуть ее. Поставь перед собой цель выше, чем сможешь осилить.

— Но что я должен сделать? — спрашивал себя девятилетний Патрик. Но он уже знал. Он не хотел закончить, как его отец. Он не хотел быть униженным, живущим в трейлере и вечно пьяным.

Как всегда, подумав об отце, он ощутил знакомую боль. Единственное, о чем мечтал этот бедняга, — он хотел гордиться тобой. А что ты сделал? Ты убил его, и неважно, что говорят доктора. Ты ведь знаешь, что это правда. Ты разбил ему сердце, и теперь тебе с этим жить. Слишком поздно, чтобы что-то изменить.

Хорошенькая стюардесса прошла в салон.

— Бар закрывается, сэр. Последняя возможность что-нибудь выпить. — Она посмотрела ему прямо в глаза и послала ослепительную улыбку. — Желаете чего-нибудь покрепче, чем коктейль?

Он вежливо отказался.

По-прежнему улыбаясь, она нагнулась убрать его откидной столик.

У нее были красивые зубы. Черт, да она вообще была красива! Около двадцати пяти лет, примерно его ровесница. И она уже дважды возвращалась к его креслу. Прояви он инициативу — и они могли бы вместе выпить кофе где-нибудь в аэропорту. И она, возможно, согласилась бы на встречу того типа, который они с Майлзом называли «телефонный секс». Пара часов удовольствия, никаких условий, adios и — поехали дальше. Это как раз то, что Патрик предпочитал. Хотя сегодня на подобные вещи нет времени, ведь в аэропорту его будет ждать Майлз.

Майлза не было.

Патрик около часа простоял в толпе в главном вестибюле, где было жарко и душно, как в запотевшей ванной комнате. Еще минут двадцать он потратил, пытаясь дозвониться к нему домой — в Ля Бастид. Наконец это ему удалось, но никто не взял трубку.

К тому времени он сильно проголодался. Стараясь выбрать самую маленькую и простую булочку, которую только можно найти в кафе аэропорта, после недолгих колебаний он решил, что и это непозволительно дорого. Господи, сколько может стоить порция напитка? А может, у них тут, на юге Франции, и не разливают порциями? Может, просто продают бутылку, а то и две и пьют шампанское через соломинку?

Прошел еще час. Он подумывал о том, чтобы сесть на автобус до Тулузы, а далее добираться поездом, но отбросил эту идею, и не только потому, что ее осуществление могло поглотить все его сбережения, рассчитанные на месяц, — семьдесят пять фунтов и пять пенсов. Он начал сознавать, что незнание французского языка может стать для него проблемой, а с его испанским, вынесенным из высшей школы, здесь нечего было делать.

Почему он не выучил французский в высшей школе? Мог ведь, но вместо этого выбрал латынь.

— Зная латынь, ты уже на полпути к знанию большинства европейских языков, — однажды беззаботно заверила ого мать, а он проглотил это, как глотал все, что бы она ни говорила.

Оглядываясь назад, он понимал, что это было одной из ее британских штучек: затягивать в тиски культуры единственного сына и бедного деревенщину-мужа, за всю свою жизнь не побывавшего нигде дальше Лэндера, даже во время собственных похорон. Спасибо тебе, мама. Где бы ты сейчас ни была.

Майлз Кантеллоу, вздрогнув, очнулся и уставился в потолок, как всегда, пытаясь сообразить, где он находится и кто рядом с ним.

«Ах да! Ты на мельнице, с Тони. Да. Так что все в порядке».

Как и вся мельница, обстановка ее комнаты была убога и запущена, но он находил это очаровательным. Ее мать (Стареющая Дебютантка, как он ее прозвал) давно уже перестала наезжать в Ля Бастид, а Тони и ее отца мало волновала обстановка.

Что вполне устраивало и Майлза. Ему нравилась ее спальня такой, как она была. Стены были выцветшими, линолеум — свернувшимся, на зеркале — пятна амальгамы, но кровать удовлетворенно скрипела, когда ею хорошо пользовались, к отвращению отца Тони, чей кабинет находился как раз внизу. Даже в разгар дня здесь было сумрачно и прохладно — в вечной тени скалы. А шум реки был успокаивающим противоядием к трескотне цикад.

Тони лежала на своей половине кровати спиной к нему, но по ее дыханию он не мог определить, спит она или нет.

Она не получала удовольствия от секса. Она ничего не говорила об этом (она вообще редко это делала), но это действительно было так. Он же, со своей стороны, все еще витал где-то на высоте дымовых труб. Хотя незачем ей было об этом говорить.

— Насчет тебя не знаю, — сказал он тихо, — но для меня это не было чем-то потрясающим. — Он наблюдал, как она повернулась и приподнялась на локте, чтобы посмотреть на него. — Наверное, — добавил он, — у меня может быть хороший секс только с теми женщинами, которые мне не нравятся.

Она невозмутимо смотрела на него, как делала всегда, когда он задевал ее.

— Наверное, — сказала она наконец.

— Проблема с тобой в том, — продолжал он, — что ты слишком недоверчива, чтобы сказать, что ты чувствуешь.

— А с тобой проблема в том, — ответила она спокойно, — что если я это сделаю, ты обернешь это против меня.

— Параноичка! — усмехнулся он.

Ее губы изогнулись в улыбке:

— Макиавелли.

Он не был уверен в том, что она имела в виду, но звучало это вполне как комплимент, и он решил пропустить ее реплику мимо ушей.

Его неизменно поражало то, что такая девушка, как она, умеющая бесстрашно возражать профессорам и обращаться с командой волонтеров не хуже армейского генерала, терялась перед ним, Майлзом Кантеллоу. Хотя он и был человеком экстраординарным, в гребаной философии и особенно в классике она была первой и ожидала предложения вести курс лекций в Кембридже.

Так какого черта она связалась с ним? Если бы они поменялись ролями, у него не было бы возможности уделять ей время в течение дня. А они были вместе уже более двух месяцев, что было в два раза дольше, чем любые другие его отношения. Иногда он задавался вопросом, не виновата ли в этом ее семья? Стареющая Дебютантка в свое время наверняка была изрядно строгой, и таким же был д-р Хант, все еще толкавшийся у подножия академического мира в своем отвратительном «новом» Университете. Еще была великолепная сестра-блондинка, которая явно совершенствовалась в искусстве превращать Тони в гадкого утенка, хотя сама — и Майлз мог это лично подтвердить — была на редкость паршивой картой.

В такой семье, как эта, неудивительно, что бегство в Оксфорд показалось бедной Тони просто чудом.

Однажды в приступе откровенности она рассказала ему, как взялась за себя в свой первый семестр здесь: контактные линзы, новые платья, немного искусного макияжа… А так как она была слишком взбудоражена, чтобы есть, то ее детский жирок стаял сам собой.