Ганзейцы. Савонарола

ХVI

Аттердаг

Ветер был попутный, и потому немного времени спустя грозные башни датской крепости вскоре стали подниматься из воды, а затем и вся эта твердыня, унизанная по стенам и башням бойницами с большими стенными метательными орудиями, выступила во всей красе своих неприступных стен перед глазами ганзейцев.

Готшальк фон Аттендорп, стоявший у руля своего корабля, мрачно смотрел на Гельсингборг, скрестив руки на груди.

— Ну, покуда мы возьмём приступом эту твердыню, — сказал он нескольким стоявшим около него матросам, — наши волосы успеют поседеть. Кто знает, увидит ли хоть кто-нибудь из нас родину: наш адмирал решается на слишком смелое и рискованное дело.

Эти слова, конечно, не способствовали тому, чтобы особенно возвысить дух экипажа, и Ганнеке, услышав их, вернулся на свой пост очень опечаленным. Смутные предчувствия закрались в душу честного рыбака, и он с щемящей сердечной болью вспомнил о своих дорогих и милых...

В первое время осады датчане попытались сделать вылазку, которая, однако же, закончилась для них неблагоприятно, потому что и здесь датские войска дрогнули, перепугавшись необычайного действия пороха и огнестрельного оружия. В свою очередь и нападающие сделали несколько отчаянных, но тщетных попыток, так как стены Гельсингборга, чрезвычайно толстые и высокие, способны были выдержать какое угодно нападение. Однако же гарнизон Гельсингборга заметил, к крайнему своему изумлению, что снаряды, выпускаемые из ганзейских бомбард, ударялись в стены с такой силой, что даже дробили и разбивали камень и образовали трещины в каменной кладке.

Не без тревоги смотрел из своей твердыни датский король-аттердаг на работы осаждающих и с беспокойством ожидал вестей, которые могли проникать в Гельсингборг лишь с величайшими затруднениями. К тому же и съестные припасы в Гельсингборге шли уже к концу, а вскоре в двух местах крепостных стен оказались большие бреши, которыми неприятель мог смело воспользоваться, чтобы штурмовать Гельсингборг. С другой стороны, пришла весть о том, что шведы уже готовятся к выступлению в поход и собираются напасть на датскую крепость с тыла. Дошли до Вольдемара известия и ещё более тревожного свойства: многие из немецких князей, враждебных Дании, ободрённые успехом ганзейцев, собирались также вооружиться и соединить свои войска с войсками ганзейских городов против Вольдемара.

С лихорадочным беспокойством бродил аттердаг по саду своего замка, и невесёлые мысли, одна другой чернее, носились в его голове. Он правил своей страной твёрдо и умно; он сумел подавить бессмысленную сумятицу, которую вызывала в Дании борьба враждебных партий; он отвоевал и вернул родному краю отторгнутые от него богатые области; он достиг славы и могущества, которые доставили ему громкую известность во всей Европе. И теперь все эти труды и усилия должны были разом потерять всякое значение. Он собрал все свои силы для борьбы с ганзейцами, но все его планы рушились в тот день, когда пал Копенгаген. Его единственная надежда в данную минуту — небольшая датская флотилия, которая могла врасплох напасть на корабли ганзейцев, и на то, что Гельсингборг выдержит осаду. Но и этим надеждам — увы! — грозила страшная опасность...

— Так, значит, мне остаётся ещё одно средство, — решил аттердаг мрачно и с выражением дикого отчаяния, — мне остаётся прибегнуть к помощи людей, которых я презираю до глубины души. Знаю, что собираюсь вызвать демонов, которые, подобно фуриям, будут меня преследовать по пятам и не перестанут меня мучить всю жизнь! Но не могу избежать этого. О! — воскликнул он с горечью. — Если бы только знали народы, к каким жертвам бывает иногда вынужден владыка страны из любви к своим подданным и в тяжкой тревоге о своей стране!

Медленно, но твёрдо вернулся он в замок. Там позвал он к себе слугу и отдал ему какое-то приказание, а затем вошёл в комнату, увешанную коврами, где на мягком пуховике лежал его раненый сын, незадолго перед тем перенесённый сострадательными людьми на носилках в Эльсинор.

— Ты теперь скоро оправишься, — тихо сказал аттердаг принцу. — Этот противный гул, который доносится к нам из Зунда, вскоре должен будет смолкнуть.

Бледный принц поднял голову с изголовья и вопросительно посмотрел на отца.

— Удовольствуйся покамест тем, что я тебе говорю, — сказал отец и затем ушёл в один из многочисленных и отдалённых покоев замка.

Слуга между тем исполнил приказание короля, и тот уже нашёл в этом отдалённом покое человека, с которым он желал переговорить.

Вольдемар прошёл мимо него, как бы его не заметив и в раздумье перебирая пальцами правой руки свою густую и длинную бороду. После некоторого молчания он сказал:

— Твои ищейки, как я слышал, выследили, что уже в следующую ночь ганзейцы думают штурмовать Гельсингборг?

Шпион Нильс наклоном головы выразил утверждение.

— Что ж? Они надеются на успех? — продолжал расспрашивать монарх.

— Их новый «огневой наряд» облегчает им многое, — отвечал Нильс.

Аттердаг тяжело вздохнул. Он перешёл к другому вопросу, но не решился высказать его вполне, а удовольствовался только намёком.

— Ну, а те? Всё ещё выжидают со своими кораблями в Скельдервике?

— Да, укрытые за лесистыми берегами, — отвечал Нильс, — на высшей точке этого берега они устроили сторожевой пост для наблюдения за ганзейцами. Как только они увидят оттуда условный знак на зубцах Эльсинорской башни, они снимутся с якоря.

Последовало долгое молчание. Аттердаг переживал последнюю нравственную борьбу.

— И они всё же настаивают на своём прежнем требовании? — мрачно спросил он Нильса.

Нильс отвечал утвердительно.

Аттердаг сделал знак шпиону, чтобы тот удалился; затем он погрузился в глубокое и мрачное раздумье.

Наступила знойная июльская ночь, и вместе с ночными облаками небо заволоклось тучами, в которых сверкали изредка отдалённые молнии. Ветер засвистал в снастях кораблей, и волны Зунда стали шумно плескаться...

Густая тьма покрыла и море, и берега. Только на Эльсинорской башне мерцал красноватые огоньки смоляных факелов. Этот знак был замечен с борта небольшой датской флотилии, которая собралась у острова Амагера.

Вдоль гельсингборгского берега собирались в это время штурмовые колонны, которые были предназначены Иоганном Виттенборгом для ночного нападения на Гельсингборг. На самих кораблях оставлены были только матросы, в том числе и Ганнеке. Он не ведал никакого страха и охотно бы пошёл вместе с другими против ненавистных датчан, но мысль о Марике и Яне вынудила его остаться на корабле. А когда он о них в последнее время начинал думать, то забывал всё, что его окружало. Так и теперь он не слыхал ни плеска волн, ни свиста ветра; не обратил даже внимания на те громкие голоса людей, очевидно о чём-то споривших, которые доносились с адмиральского корабля. Наконец, уж товарищ вывел его из задумчивости, рванул за рукав и сказал с досадой:

— Да что же ты, оглох, что ли? Или тебе дела нет до того, что наши начальники между собою грызутся?

И действительно, спор, происходивший в это время между Аттендорпом и Виттенборгом, грозил привести к очень дурным последствиям.

— Вы должны исполнить то, что я вам прикажу! — гневно кричал Иоганн Виттенборг. — Не забывайте что я ваш командир!

— Не могу подчиниться и не подчинюсь приказанию бессмысленному, — резко отвечал Аттендорп. — А я не могу иначе, как бессмысленным, назвать ваше приказание идти на штурм Гельсингборга в такую ночь, когда мы можем ожидать, что на море разразится буря и разбросает наши корабли, как щепки.

— Вы, вероятно, забыли, — горячо возразил главнокомандующий, — что шведы именно в нынешнюю ночь намеревались напасть с тыла на датский гарнизон. — Аттендорп ничего не мог возразить против этого, и Виттенборг продолжал: — Мы и без того уже достаточно долго простояли в бездействии под стенами этой крепости, и хотя можно действительно опасаться шторма, но мы всё же можем до некоторой степени положиться на умение и расторопность наших корабельных экипажей. Когда возьмём Гельсингборг, тогда дадим нашему войску возможность отдохнуть. А мы должны воспользоваться благоприятной минутой, так как одновременное со шведами нападение одно только и может облегчить нам взятие Гельсингборга...