Посмотри на меня

— Вон там. — Не отводя глаз от экрана, Люк кивнул в сторону окна.

Элизабет подошла к окну и выглянула в сад перед домом. Никого не увидев, она сложила руки на груди:

— Он что, прячется?

Люк нажал кнопку «Пауза» и наконец оторвал взгляд от борцов на экране. В замешательстве он нахмурился.

— Да вот же он! — показал он на большую подушку, набитую сухими бобами, около которой Элизабет стояла.

Элизабет уставилась на подушку, удивленно раскрыв глаза:

— Где?

— Вон там, — повторил он.

Прищурившись, Элизабет вопросительно посмотрела на него.

— Рядом с тобой, на подушке. — От волнения голос Люка стал громче. Он смотрел на желтую вельветовую подушку, как будто приказывая своему другу появиться.

Элизабет проследила за его взглядом.

— Ты что, не видишь? — Он выронил джойстик и резко встал.

Повисло напряженное молчание, и Элизабет почувствовала, как от Люка исходят волны ненависти. Она понимала, о чем он думает: ну почему она не может увидеть его нового друга, почему не может хотя бы раз подыграть, почему она никогда не может притвориться? Она сглотнула слюну и осмотрела комнату — на тот случай, если действительно не заметила гостя. Но никого не было.

Она наклонилась, чтобы быть с Люком на одном уровне, и у нее хрустнули колени.

— Кроме нас с тобой, в этой комнате никого нет, — тихо прошептала она. Почему-то было легче сказать это шепотом. Легче для нее или для Люка — она не знала.

Щеки у Люка вспыхнули, дыхание участилось. Он стоял в центре комнаты в окружении проводов, руки опущены, на лице застыло беспомощное выражение. Сердце Элизабет гулко забилось в груди, и она беззвучно взмолилась: «Пожалуйста, ну пожалуйста, не будь как твоя мать». Она прекрасно знала, куда могут завести человека фантазии.

В конце концов Люк не выдержал и сказал, уставившись в пустоту:

— Айвен, скажи ей что-нибудь!

Повисло молчание. Люк смотрел в пустоту, а потом громко засмеялся. Он снова взглянул на Элизабет, и улыбка померкла, когда он понял, что она никак не реагирует.

— Ты что, правда не видишь его? — нервно взвизгнул он. Потом еще более сердито повторил: — Почему ты его не видишь?

— Ладно, ладно! — Элизабет старалась не паниковать. Она выпрямилась, чтобы вернуться на тот уровень, который был ей подконтролен. Она не видела никакого Айвена, а разум не разрешал ей притворяться. Ей хотелось как можно скорее выйти из комнаты. Она подняла ногу, чтобы переступить через подушку, но передумала и решила ее обойти. Уже находясь в дверях, она в последний раз обвела взглядом комнату в поисках загадочного Айвена. Никого.

Люк пожал плечами, сел на пол и вернулся к своей игре с борцами.

— Люк, я ставлю пиццу в духовку.

Молчание. Что она еще должна сказать? В такие моменты она понимала, что даже чтение всех в мире руководств по воспитанию детей ей не поможет. Правильное воспитание идет от сердца, оно должно быть инстинктивным, и уже не в первый раз она огорчилась из-за того, что у нее это не получается.

— Будет готово через двадцать минут, — неуклюже закончила она.

— Что? — Люк снова нажал «Паузу» и посмотрел в окно.

— Я сказала, будет готово через двад…

— Да нет, я не тебе, — ответил Люк, снова погружаясь в мир видеоигр. — Айвен тоже хочет пиццу. Он сказал, что это его любимое блюдо.

— А… — Элизабет беспомощно сглотнула.

— С оливками, — добавил Люк.

— Но, Люк, ты же ненавидишь оливки.

— Да, но их любит Айвен. Он говорит, что любит их больше всего.

— А…

— Спасибо, — сказал Люк тете, посмотрел на лежащую на полу подушку, улыбнулся, поднял вверх большой палец и снова отвернулся.

Элизабет медленно вышла из детской. Вдруг она поняла, что все еще прижимает к груди телефонную трубку.

— Мэри, ты еще тут? — Она начала грызть ноготь и, глядя на закрытую дверь детской, пыталась понять, что ей делать теперь.

— Я уж подумала, что ты тоже отправилась на луну. И собиралась послать машину к твоему дому, — захихикала Мэри.

Мэри приняла ее молчание за обиду и извинилась.

— В любом случае ты была права: Сирша действительно собиралась на луну, но, к счастью, решила по дороге остановиться, чтобы заправиться. То есть чтобы заправиться самой. Твою машину нашли на главной улице, где она мешала проезду. Двигатель работал, а водительская дверь была распахнута настежь. Тебе еще повезло, что Пэдди обнаружил ее до того, как кто-нибудь на ней уехал.

— Дай угадаю. Машина была брошена рядом с пабом.

— Верно. — Мэри сделала паузу. — Ты хочешь подать заявление?

Элизабет вздохнула:

— Нет. Спасибо, Мэри.

— Нет проблем. Я договорюсь, чтобы кто-нибудь пригнал машину к тебе домой.

— А что с Сиршей? — Элизабет мерила шагами холл. — Где она?

— Мы ее некоторое время подержим тут.

— Я за ней приеду, — быстро сказала Элизабет.

— Нет. — Голос Мэри был тверд. — Поговорим об этом позже. Ей нужно успокоиться перед тем, как куда-нибудь отправиться.

Элизабет услышала, как в детской Люк смеется и без умолку болтает сам с собой.

— Кстати, Мэри, — добавила она со слабой улыбкой. — Пока мы с тобой разговариваем, скажи тому, кто пригонит машину, чтобы он захватил с собой еще и психиатра. Кажется, у Люка появился воображаемый друг…

В детской Айвен закатил глаза и поудобнее устроился на подушке. Он слышал, что она говорила по телефону. С тех пор как он приступил к этой работе, родители называли его только так, и это уже начинало ему по-настоящему надоедать. В нем не было абсолютно ничего воображаемого.

Они просто не могли его увидеть.

Глава третья

Cо стороны Люка было очень мило пригласить меня на обед в тот день. Когда я сказал, что пицца — мое любимое блюдо, это не значило, что я намекал на то, чтобы меня пригласили к столу. Но как можно отказаться от пиццы в пятницу? Это повод для двойного торжества. Как бы то ни было, после происшествия в детской у меня создалось впечатление, что его тете я не слишком нравлюсь, но я не удивился, потому что так оно обычно и бывает. Родители всегда считают, что готовить для меня — это расточительство, потому что в результате им всегда приходится эту еду выкидывать. Сложная получается ситуация: понимаете, очень трудно съесть что-нибудь, будучи втиснутым в очень маленькое пространство за столом, когда все смотрят на тебя, желая знать, исчезнет еда или нет. В итоге я испытываю такой стресс, что просто не могу есть, и приходится оставлять еду на тарелке нетронутой.

Не то чтобы я жаловался, ведь быть приглашенным на обед само по себе очень приятно, но взрослые никогда не кладут мне на тарелку столько же еды, сколько другим. Мне никогда не кладут даже половины и всегда говорят что-нибудь вроде: «О, уверен, Айвен сегодня все равно не голоден». Им-то откуда знать? Они же никогда не спрашивают. Обычно за столом я зажат между тем, кто на тот момент является моим лучшим другом, и надоедливым старшим братом или сестрой, которые тащат с моей тарелки еду, пока никто не видит.

Мне забывают давать такие вещи, как салфетки, приборы, а уж в отношении вина щедрости не дождешься. (Иногда передо мной ставят пустую тарелку и говорят моему лучшему другу, что невидимые люди едят невидимую еду. Ну да, конечно, разве невидимые деревья качаются из-за невидимого ветра?) Обычно я получаю стакан воды, да и то только тогда, когда вежливо прошу об этом своих друзей. Взрослые считают странным, что мне во время еды нужна вода, но еще больше они удивляются, когда я прошу лед. Но ведь лед ничего не стоит, а кому не хочется выпить в жару холодненького?

Разговоры со мной обычно ведут матери. Но они задают вопросы, не слушая ответов, или делают вид, что я сказал что-то другое, чтобы всех насмешить. Говоря со мной, они даже смотрят мне на грудь, как будто считают, что я не больше гнома. Это просто такой стереотип. Для справки: мой рост метр восемьдесят, и там, откуда я прибыл, у нас нет понятия возраста: мы сразу начинаем существовать такими, как есть, и растем скорее духовно, чем физически. Растут наши мозги. Могу вам сказать, что сейчас мой мозг уже достаточно большой, но это не предел. Я занимаюсь этой работой уже очень, очень давно, и у меня хорошо получается. Я ни разу не подводил своих друзей.