Роза в цвету

Сам же Мак с возвращением не спешил, а продолжал удивлять родных тем, что бывал в свете, причем пользовался там большим успехом. Стать светским львом совсем не сложно, что знает всякий, кому довелось наблюдать, какие жалкие образцы порой бывают обласканы и оглажены, невзирая на их дурные манеры, пошлые проделки и писклявый рев. Мак в львы не рвался и к подобным попыткам относился с презрением, что в глазах других лишь добавляло особого шарма дальнему родственнику поэта Томаса Кэмпбелла. Мак хотел отличиться в самом лучшем смысле этого слова, хотел и выглядеть соответственно, а потому считал, что немного светского лоска ему не помешает – он еще не забыл, какие усилия предпринимала в этом направлении Роза. Только ради нее он вылез из своей раковины, встречался и общался с самыми разными людьми, наблюдая за ними своими зоркими глазами, которые очень многое замечали, несмотря на близорукость. Как он потом планировал распорядиться этим новым опытом, никому не ведомо, ибо письма его стали короткими, а на прямой вопрос он отвечал с неиссякаемым терпением:

– Дайте мне довести дело до конца. Тогда я вернусь домой – там и поговорим.

Вот все и дожидались возвращения поэта, но тут произошло событие, которое произвело в семействе куда больший переполох, чем если бы все двоюродные разом взялись сочинять стихи.

Доктор Алек стал проявлять признаки крайнего нетерпения и внезапно объявил, что намерен ехать в Л. – проследить за молодежью, ибо Фиби стремительно завоевывала всеобщее признание своим исполнением сладкозвучных старинных баллад – она пела их так прекрасно, что трогала не только уши, но и сердца, и ее виды на будущее улучшались с каждым месяцем.

– Поедешь со мной, Роза? Вот будет сюрприз для этой честолюбивой парочки – а они приобретают славу с такой стремительностью, что скоро забудут о своих друзьях-домоседах, если не напомнить им о нашем существовании, – заметил дядя одним непогожим мартовским утром, предложив Розе его сопровождать.

– Нет, дядя, я лучше останусь с бабушкой. Это единственное, на что я способна, а в кругу всех этих выдающихся людей окажусь лишь досадной помехой, – ответила Роза, подрезая растения, которые цвели на окне кабинета.

– Ты думаешь, Фиби и Мак будут не рады тебя видеть? – спросил дядя, откладывая письмо, в котором Мак восторженно излагал подробности недавнего концерта – Фиби на нем превзошла саму себя.

– Будут, но они ведь очень заняты… – начала было Роза, уже сожалея, что не придержала язык.

– Так в чем же дело? – настаивал дядя Алек.

Роза помолчала и размашистым движением ножниц обезглавила две герани – ей, похоже, нужно было на чем-то выместить накопившуюся досаду. Вылилась досада и в словах, потому что дальше Роза против своей воли воскликнула:

– На самом деле я просто им обоим завидую!

– Господи, твоя воля! Это еще почему? – изумился доктор.

Роза положила ножницы, опустила на пол лейку, встала перед дядей, нервно стиснув руки, и заговорила – так она говорила в детстве, признаваясь в очередном проступке:

– Дядя, я должна тебе сказать, что в последнее время вообще стала завистливой, брюзгливой и дурной. Нет, подожди, на утешай меня – ты понятия не имеешь, как мало я этого заслуживаю. Лучше побрани как следует, чтобы я поняла, как плохо поступаю.

– Побраню, конечно, понять бы за что. Рассказывай, душа моя, должен же я осознать глубину твоего падения, ибо, если ты начала завидовать Маку и Фиби, я уже ко всему готов, – сказал доктор Алек, откидываясь на спинку кресла с таким видом, будто теперь его уже ничем не удивишь.

– Я понимаю, что в целом, конечно, не мне кому-то завидовать. Но дело в том, что я тоже хочу совершить что-то из ряда вон выходящее. Вот только я не умею писать стихи и петь, как птица, но и мне хочется получить свою долю славы. Вот я и думаю: может, мне писать картины, я уже даже попробовала, но умею только копировать, мне самой не придумать ничего красивого, это меня расхолаживает, а других способностей у меня нет. Как тебе кажется – найдется у меня хоть какое-то дарование, которое можно развить и тоже добиться успеха? – спросила Роза с такой надеждой, что у дяди мелькнула мысль: никогда он не простит тех фей, что отвечают за раздачу подарков в колыбели, за то, что они не подарили никаких талантов его девочке. Однако, взглянув в милое и открытое лицо племянницы, он тут же вспомнил, что в целом добрые эльфы отнеслись к ней с большой щедростью, и бодро ответил:

– Конечно есть: ты наделена одним из лучших и благороднейших даров, какие могут достаться женщине. Музыка и поэзия – вещи прелестные, так что меня не удивляет, что тебя к ним тянет, как не удивляет и то, что тебя манит связанная с ними слава. Я сам когда-то пережил то же самое, сам спрашивал небеса, почему к одним людям они щедрее, чем к другим, так что не стыдись мне про все это рассказывать.

– Я знаю, что должна быть довольна своей судьбой, но у меня не получается. Я живу в покое, но такой тихой и бессобытийной жизнью, что мне это начинает докучать, мне хочется на простор, как и другим, хочется совершить что-то – или по крайней мере попробовать. Я рада, что ты не коришь меня за это, и очень хочется определить, какие у меня есть дарования, – сказала Роза, явно слегка воспрянув духом.

– Твое дарование – искусство жить для других с теплотой и терпением, чтобы мы радовались тебе, как радуемся солнечному свету, но часто забываем поблагодарить за этот дар.

– Спасибо тебе на добром слове, но я бы все равно не отказалась и от развлечений, и от славы. – Вид у Розы был далеко не такой благодарный, как следовало бы.

– Понятное дело, душа моя, вот только и развлечения, и слава недолговечны, а память о том, кто по-настоящему помогает людям, продолжает жить и после того, как стихи забудутся, а музыка смолкнет. Поверишь в это? Утешишься?

– Но я делаю очень мало: никто не видит и не ценит моих усилий, да мне и самой кажется, что толку от них не много, – вздохнула Роза, вспоминая долгую тоскливую зиму, заполненную трудами, которые, по ее собственному мнению, почти ничем не увенчались.

– Присядь, давай посмотрим, действительно ли ты делаешь очень мало, и перечислим тех, кто этого не ценит. – Дядя Алек привлек ее к себе на колени и продолжил, загибая пальчики на нежной ладошке, лежавшей в его руке: – Во-первых, пожилая больная бабушка, которая постоянно радуется терпеливой жизнерадостной заботе со стороны этой никому не нужной внучки. Во-вторых, брюзгливый дядюшка, для которого она читает, ведет переписку, исполняет поручения и шьет – да столь охотно, что без нее он бы просто не выжил. В-третьих, всевозможные родственники, которым она оказывает самую разную помощь. В-четвертых, один милый друг, которого будут помнить вечно, и один кузен, которого ободряет ее похвала, значащая для него куда больше, чем все трубы самой громкой славы. В-пятых, сразу несколько молодых девушек видят в ней образец для подражания. В-шестых, маленькая сиротка, о которой она печется с такой нежностью, как будто речь идет о младшей сестре. В-седьмых, полдюжины пожилых дам, которым бескорыстно помогают; и, наконец, несколько обездоленных мальчиков и девочек, для которых оборудована прекрасная мастерская со слепками, набросками, мольбертами и прочими вещами, не говоря уж о бесплатных уроках, которые им дает все та же праздная девица, та, что сейчас сидит у меня на коленях и постепенно осознает, что подобное дарование дорогого стоит.

– Да, осознаю! Дядя, я понятия не имела, что столько моих поступков заслужили твою похвалу и что хоть кто-то догадывается, как я стараюсь приносить пользу на своем месте. Я научилась обходиться без благодарности, приучусь и не ждать похвалы, а просто как можно лучше делать свое дело – так, чтобы ведал об этом один лишь Господь.

– Уж Он-то ведает и в назначенный час вознаградит всех достойных. И мне кажется, что такая вот тихая жизнь зачастую приносит более ценные плоды, чем та, которая проходит на глазах у света и под его аплодисменты; о достойнейших узнают только после их ухода, ибо он оставляет пустоту во многих сердцах. Возможно, именно это суждено и тебе, если ты сама на это согласишься, гордиться твоими успехами я буду сильнее всех – за исключением разве что Мака.