Разговоры

   Геркулес. Да, если-б я был, как фаэтон, сын поэта, а не его собственный! Большая разница, дядя. Поэты звуком своей лиры населяли города, а я звуком своей дубинки могу обезлюдить небо и землю; мячик-же родителя я могу одним ударом носка зашвырнуть на последний чердак неба. Но будь покоен, мне сходят с рук и не такие штуки. Если-б, например, мне вздумалось так, играючи, сорвать с петель пять-шесть звезд, или пострелять в цель кометой, схватив ее за хвост, папа по. казал-бы вид, что не замечает моих шалостей. К тому-же помни, что цель нашей игры сделать добро миру, а не похвастаться ловкостью перед какими-нибудь Орами, которые подсаживали бедняка фаэтона на колесницу, или прослыть у богов искусными кучерами... Одним словом, забудь, что папа может рассердиться: я все беру на себя. Ну, живей, посылай мне мячик!

   Атлант. Делать нечего, быть по твоему... Смотри только, не урони его, а то — насажаем мы ему новых шишек или оторвем у него что-нибудь в роде того, как, помнишь, Сицилия оторвалась от Италии, и Африка от Испании...

   Геркулес. Во мне не сомневайся...

   Атлант. Ну, держи-же! Смотри, как он ковыляет в воздухе... Совсем испортился мячик...

   Геркулес. Эх, поддавай хорошенько... не добрасываешь...

   Атлант. Ничего не поделаешь... ветер относит... больно уж легок...

   Геркулес. Ну, это его старый грех... куда ветер, туда и он...

   Атлант. Не мешало-бы его немножко поднадуть, а то прыгает не лучше старой дыни...

   Геркулес. Вот это уж новость! Прежде он прыгал козлом..

   Атлант. Ах, беги, беги скорее... упадет, клянусь Зевсом упадет... Ну, так и есть! Черт-бы побрал тебя с твоей-игрой!

   Геркулес... Ну, дядя, не сердись. Посмотрим, что с ним. Что, бедняжка? Больно ушибся? Что чувствуешь? Удивительное дело — хоть-бы шелохнулся, ничего не слышно... Спит, как прежде!

   Атлант. Эх, оставь ты его, ради самого Стикса! Я снова взвалю его на плечи, а ты бери свою дубину, отправляйся скорее к папаше и извинись за меня перед ним в этой оплошности, которую я сделал по твоей милости.

   Геркулес. Ладно, ладно. Но слушай, дядя: давным давно у нас в доме проживает известный поэт Гораций, которого папаша канонизировал. Он распевает славные песенки, и в одной из них говорит, что справедливый человек не двинется даже тогда, когда упадет мир. Я думаю, что сегодня все люди справедливы, потому что мир упал, и никто не пошевелился...

   Атлант. Кто-же сомневается в справедливости людей? Но не теряй-же времени, беги к отцу: того и гляди, он бросит свою молнию и превратит меня из Атланта в какую-нибудь Этну!

II.

Мода и Смерть.

   Мода. Госпожа Смерть! Госпожа Смерть!

   Смерть. Пробьет час, я приду и без твоего приглашения.

   Мода. Госпожа Смерть!

   Смерть. Убирайся к черту! Говорят тебе — приду без приглашения.

   Мода. Как будто я не бессмертна!

   Смерть. Бессмертна?

                                          "Прошло уж более тысячи лет

   "С тех пор, как кончились времена бессмертных".

   Мода. Госпожа Смерть подражает Петрарке, как итальянский лирик XV или XVIII века?

   Смерть. Я люблю стихи Петрарки, потому что нахожу в них свое торжество: он почти везде говорит обо мне. Однако, убирайся!

   Мода. Заклинаю тебя любовью, которую ты питаешь к семи смертным грехам — остановись и посмотри на меня!

   Смерть. Смотрю.

   Мода. Не узнаешь меня?

   Смерть. Ты должна знать, что зрение мое очень плохо, а очков у меня нет, потому что англичане еще не изобрели таких, которые были-бы мне по глазам. Да впрочем, если-б и изобрели, мне не на что было-б их надеть.

   Мода. Я Мода — сестра твоя.

   Смерть. Сестра?

   Мода. Да. Разве ты забыла, что мы обе родились от Дряхлости?

   Смерть. Не мудрено: я смертельный враг памяти.

   Мода. А я так помню это очень хорошо, и знаю, что обе мы стремимся к одной цели — беспрерывно переделывать и изменять все в подлунном мире, хотя идем к ней разными дорогами.

   Смерть. Если ты хочешь, чтоб я тебя слышала, потрудись возвысить голос и получше выговаривай слова, а не бормочи сквозь зубы: слух у меня не лучше зрения.

   Мода. Хотя это теперь не в моде, и во Франции вообще не принято говорить так, чтоб было слышно, но мы — сестры и нам нечего церемониться, а потому я буду говорить, как тебе угодно. Я говорю, что наше назначение и цель — постоянно подновлять мир. Но ты прежде всего бросаешься на тело и кровь, тогда как я довольствуюсь бородами, волосами, одеждой, домашней обстановкой и т. под. Правда, нередко и я проделываю штуки не хуже твоих: сверлю например уши, а иногда губы и носы, продевая в них различные безделушки; обжигаю человеческое тело горячими оттисками различных рисунков, чтоб сделать его красивее; формирую детские головки различными повязками, которые делают их похожими на головы американских и азиатских дикарей; уродую людей посредством усовершенствованной обуви, душу их корсетами и пр., и пр. Вообще я убеждаю и принуждаю всех порядочных людей ежедневно переносить тысячи неудобств и беспокойств, часто страдать, а иногда и умирать со славою из любви ко мне. Не стану распространяться о головных болях, флюсах, простудах и всевозможных лихорадках, которые переносят люди, чтоб повиноваться мне. По моей воле они готовы дрожать от холода, или задыхаться от жара, и вообще делать множество вредных для себя вещей.

   Смерть. Теперь я вижу, что ты действительно сестра мне, и я готова считать тебя сестрою. Однако, стоя так, я могу упасть в обморок, а потому, если у тебя хватит духу бежать со мной рядом — смотри, не надорвись: я бегаю очень скоро — то на бегу ты можешь рассказать мне все, что нужно; если-же нет, я в силу нашего родства обещаю оставить тебе после смерти весь свой гардероб.

   Мода. Ну, что касается до беготни, то трудно решить, кто из нас сильнее, потому что если ты бежишь рысью, я иду галопом, даже скорее; а от стоянки я не только падаю в обморок, но и совсем умираю. Побежим-же и потолкуем дорогой.

   Смерть. В добрый час!.. И так, если мы действительно родились от одной матери, то с твоей стороны будет совсем не по-родственному, если ты откажешься немножко пособить мне в моих делах.

   Мода. А разве я не делаю этого? Я даже предупреждаю твои желания: беспрерывно видоизменяя и уничтожая все другие привычки, я никогда не посягаю на привычку умирать, и потому, как видишь, смерть существует повсюду от начала мира до нынешнего дня.

   Смерть. Удивительно, как это ты не сделала того, чего не могла сделать!

   Мода. Как не могла сделать? Как видно, ты еще не имеешь понятия о могуществе Моды.

   Смерть. Ну, хорошо, хорошо. Об этом мы успеем еще потолковать, когда умирать будет не в моде. Но было-бы хорошо, сестрица, если бы ты помогла мне достигнуть совершенно противоположных результатов — словом, чтоб мое дело пошло легче и успешнее, чем это было до сих пор...

   Мода. Я уже говорила тебе о некоторых моих делишках, которые и для тебя не бесполезны; но это глупости в сравнении с тем, что я тебе скажу сейчас. В последнее время, единственно, чтоб услужить тебе, я вывела из употребления все виды занятий и упражнений, которые помогают телесному здоровью, и взамен их, частью ввела, а частью еще изобретаю в огромном количестве такие, которые убивают тело и сокращают жизнь. Кроме того, я пустила в мир такие порядки и обычаи, вследствие которых самая жизнь (как в физическом, так и в нравственном смысле) стала скорее мертвою, чем живою; так что настоящий век можно по справедливости назвать веком смерти.

   Вспомни прежнее время, когда ты принуждена была гнездиться во рвах и пещерах и во мраке сеять кости и прах — семена, которые не приносили плодов. А теперь? Какая разница! Твои владения озарены светом солнца. Все эти живые люди становятся твоею неотъемлемою собственностью, твоими слугами, даже и в том случае, когда ты не берешь их тотчас после рождения. Но это еще не все. Прежде тебя ненавидели и поносили, теперь-же по моей милости все умные люди ценят и хвалят тебя, противопоставляя самой жизни. Тебя призывают тысячи голосов, тысячи взоров обращены на тебя, как на лучшую надежду. Наконец, замечая, как некоторые честолюбцы желали обессмертить себя, т. е. умереть не совсем, но избавить добрую часть своего существа от твоих когтей, я, хотя и знала, что все это лишь пустая болтовня, но услыхав, что эта басня о бессмертии тебе не нравится и подрывает твою репутацию — я уничтожила привычку искать бессмертия, уничтожила даже самую возможность заслужить его. И теперь, если уж человек умер, то будь уверена, что от него не осталось ни одного кусочка, который не был-бы мертв: он должен отправиться в могилу весь, сполна, как сняток, проглоченный вместе с костями и чешуей!