Страница 14 из 15
Но насупилось, словно зимой,
В даль бросив взгляд хмурый,
Где дальше неслись по прямой
Стаей дикие куры…
Канистра
Она умна, она речиста —
Пятилитровая канистра.
И часто сидя у окна
От взоров утвари домашней,
Устав от болтовни их страшной,
Печально прячет взор она.
Ее печаль проходит быстро,
И снова весела канистра.
Как будто век была нема,
И став к друзьям вполоборота,
Такие травит анекдоты,
Что от нее все без ума.
День пролетает, словно выстрел,
Его закончена игра.
И вот ложится спать канистра,
И спит спокойно до утра
Под храп уставших ухажеров,
Что о канистре видят сны,
Под светом тусклых звездных взоров,
Под шепот ласковый луны.
Вася Морковкин
Однажды, не имея срочных дел…
Да, от безделия похоже,
Воробей до того обнаглел,
Что стал гадить на прохожих.
Был душный вечер. Смеркалось…
Перелетая с ветки на ветку,
Обдавал он прохожих калом,
Что проделывал весьма метко.
И воробьям с соседних крон
Нравилась эта потеха,
Смотрели они со всех сторон
И, буквально, давились от смеха…
Но в это время тихо и ловко
Над городом кружил самолет.
И никто иной, как Вася Морковкин,
Был в самолете пилот.
И когда воробьиная наглая морда
Попала в заветную метку,
Вася Морковкин спокойно и гордо
Пальцем нажал на гашетку.
Так и не стало того подлеца.
В стороны враз разлетелись перья.
И после истории такого конца
Смело по тротуарам гуляю теперь я.
Верю, что если случиться порой,
Что кто-то прибегнет к гадким уловкам,
Всегда поможет народный герой,
Такой, например, как Вася Морковкин…
Про орла
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой.
А. С. Пушкин «Узник»
У орла подбиты оба крыла,
И оба подбиты глаза.
Он сидит, а под ним трясется скала,
Но он не моргнет ни разу.
Море бурное волнами бьет о скалу,
Солнцем перьев печет солому.
Хочется что-нибудь скушать орлу,
Но клюв у него изломан.
От орла ушла молодая жена,
Дети к советам глухие.
Но орел не грустит, ведь его жизнь полна
Борьбою со стихией.
То под утро смертью блеснет стрела,
То понос прошибет вечерний…
Вот такая суровая жизнь у орла
Полная приключений.
Адам, Ева и змей
— Откуси-ка кусочек — раз сказала мне Ева,
И протянула яблоко в белых руках.
Я откусил, конечно, чтоб избежать ее гнева,
Оно было червивым и меня стошнило в кустах.
Продолжение вы знаете, нас всех изгнали,
И пошли мы по земле, которой не было пустей.
Скажу для сведения, чтоб вы знали —
Первая семья — это я, Ева и змей.
Так и жили мы вместе, вставая на рассвете,
Работали весь день и в стужу и в зной.
И постепенно откуда-то появлялись дети,
А Ева и змей все шептались за спиной.
А о чем шептались, даже и не знаю,
И откуда дети — вопрос в глаз, а не в бровь.
Жаль, что я вытошнил тогда яблоко познания.
Вот такая история, а вы говорите «Любовь»!
Былина
Как горят костры у Шексны-реки,
Как стоят шатры бойкой ярмарки.
Александр Башлачёв «Егоркина былина»
1
Вновь пришла зима, и все замерло.
Содрогнулся вечный круговорот.
Все что двигалось, встало замертво.
Ни прохожих, ни вестей у ворот.
Время бьется в мозг, да звуками мерными
Все проносит мимо мысли замах.
Рвется ветер в дом движеньями нервными,
А за окнами повсюду зима.
Он бежал бы прочь, да враз не уйти ему.
Он лишь смотрит вдаль на блеклой заре.
Душу всю заволокло паутинами…
Вот и белые волхвы у дверей.
Там река твоих надежд скрыта холодом,
Там река твоих надежд в латах лжи.
А кто реку ту пройдет в три дня по леду,
А кто реку ту пройдет — будет жив!
Там предстанет пред тобой тьма, и мышкою
Иль чудовищем порхнет у лица.
Отворотишь взгляд — тотчас станешь льдышкою,
А удержишься — пройдешь до конца.
2
Вот и ласково кружится метелица.
Он застыл, переступая порог.
Но сказать, зачем пришел — как осмелиться?
Да и ей спросить самой невдомек.
Только где ж ее искать, эту реку то?
Как ту сторону найти, что верна?
Он закрыл глаза, одно — смотреть некуда.
Он открыл глаза — да вот и она.
Он кричит, разинув рот, надрывается,
Где река надежд застыла молчком.
Он кричит, а в глубине уже знается,
Не услышит даже эхо ни в ком.
Путь неблизкий с безутешными мыслями,
А идти то, что ни день, все не в счет.
Но сомнения бездейственный миг сломив,
Он шагнул по глади скованных вод.
Книгу памяти листал с бойким шелестом,
А всей книге той цена — битый грош.
Только не нашел такого в душе листа,
Чтобы вырвать, да не кинуло б в дрожь.
3
Оттого и в голове помешалось все.
Он идет, усталость сводит с ума.
На колени хоть пади, снегу жалуйся.
Как предстала перед ним с неба тьма…
— Ты зачем сюда пришел, горе-молодец,
Прошагал реки надежд добру треть?
Иль отведать моего решил холода,
На видения ль мои посмотреть?
Тьма холодная красуется силою.
В сердце льдинками застыли слова.
Разговаривать с такой — дело милое,
Что лучиною огонь целовать.
Обернулась темень пропастью черною,
И обратно поманил к дому страх.
Он же, помня все волхвами реченое,
Твердо ей в глаза смотрел до утра.
4
Утром буйная кружится метелица,
И опять зовет вперед дальний путь.
Он идет, но словно бы не шевелится.
Он идет, а впереди только муть.
У кого в душе добро, тот тем греется,
Что надеждами полна голова.
Только если пустотою просеется,
То бессилен их целебный навар.
Так он шел, ступая мерно, до вечера.
Голова и легкой мыслью нема.
Будь что будет, все одно делать нечего…
Вновь предстала перед ним с неба тьма.
Он бы мерил страх обыденной меркою,
Да в сознаньи боль застыла скребя.
Обернулась тьма огромнейшим зеркалом.
Ужаснувшись, он узнал в нем себя.
Все как есть, с глазами усталыми,
Все как есть, душа открыта для глаз.
Не похвастаться делишками малыми,