Азарт среднего возраста

Аннушка ничего тогда не ответила, только загадочно улыбнулась.

Он и звонил ей в Москве, но она не отзывалась на его звонки, хотя ее телефон не был выключен. Александр надеялся, что она, может быть, позвонит сама: прощаясь, он раздал свои визитные карточки всем новым африканским знакомым. Сибирский Антон Иванович отзвонился сразу по возвращении домой, повторил свое приглашение на охоту в Саяны.

И вот теперь Аннушка вдруг отозвалась, и это наполнило Александра таким мальчишеским восторгом, какого он от себя не ожидал.

– А мне чучело льва привезли, – сказал он. – Которого я в Намибии застрелил. Помните, обещал вам его показать?

Как прост, как незамысловат был язык, которым он разговаривал сейчас с Аннушкой! И каким новым казался этот язык оттого, что звучал именно в разговоре с нею…

– Я готова на него посмотреть, – со своей сводящей с ума веселой усмешкой ответила она. – Теперь готова…

И тон, которым она сказала, что готова посмотреть на льва именно теперь, тоже был незамысловат в своей прозрачной интриге. Но тоже – как же он был хорош, этот дразнящий тон, как будоражил все, что Александр чувствовал у себя внутри и что называлось мужской сущностью! А в его нынешнем состоянии не будоражил даже, а возрождал.

– Сегодня готовы? – быстро спросил он.

– Весь вы в этом, Саша! – Теперь она уже не усмехнулась, а рассмеялась. – Нет, все-таки не сегодня. Завтра.

– Завтра утром я вам позвоню. Во сколько будет не рано?

– Я все равно, пока не проснусь, телефон не включаю. Звоните, когда хотите.

Он хотел позвонить ей прямо сейчас, в ту же минуту, когда спрятал трубку в карман. Но она положила предел его терпению, и он согласился подождать, потому что знал, что ожидание его будет вознаграждено.

Глава 4

Охотничий домик, купленный Александром десять лет назад близ Переславля-Залесского, давно уже не вмещал всех его трофеев. Собственно, назвать его охотничьим домиком можно было лишь с большой долей условности: это была обычная деревенская изба, слегка облагороженная внутри. Да и деревня, в которой она стояла, была не из тех, в которые принято возить, например, деловых партнеров, чтобы провести переговоры в обстановке непринужденной респектабельности.

Вообще-то не стоило бы везти сюда и Аннушку. Она была не просто красивая женщина, а женщина из тех, которые словно покрыты слоем дорогого перламутра и которых трудно поэтому представить в сколько-нибудь природных условиях. Александр успел подумать об этом, пока она шла от своего подъезда к его машине, играя ножками на высоких каблуках.

Но когда она села в машину, когда взглянула на него этим своим неповторимым взглядом, дразнящим и веселым, когда сказала:

– Здравствуйте, Саша. Как приятно вас видеть! – все подобные мысли выветрились у него из головы мгновенно.

В том, что невидимым образом произошло между ними сразу же, как только они увидели друг друга, и что должно было еще произойти – неважно, сегодня или днем, или неделей, или даже месяцем позже, – во всем этом имело значение лишь то, что Чехов, которого Александр любил читать в юности и, к собственному удивлению, не разлюбил в зрелые годы, называл стихийными силами: страсть, тяга, азарт.

«Чехов, правда, не это стихийными силами называл, – мелькнуло у Александра в голове. – Ну, неважно!»

Он успел еще вспомнить, что Чехов называл стихийными силами гуртовое невежество и вырождение, но тут же и забыл об этом. Он вообще забыл обо всем, что не имело отношения к Аннушке. И успел лишь с изумлением понять, что такая вот страстная забывчивость настигает его впервые за многие годы… Как же она была хороша, эта забывчивость, эта самозабвенность, как она дышала молодостью!

И точно так же дышала молодостью Аннушка.

– Где вы так загорели? – поинтересовался Александр, когда она села к нему в машину. – В Москве, по-моему, ни в мае, ни в июне солнца не было.

Когда он увидел, каким нежно-золотым, не искусственным загаром покрыто ее лицо, как соблазнительно уходит этот загар в вырез ее пестрого сарафанчика, туда же, куда убегает длинная цепочка-косичка из разноцветного золота, – у него мгновенно пересохло в горле.

– А на Лазурном Берегу солнце было. Я туда каждый год в мае уезжаю.

– К Каннскому фестивалю?

– Ну конечно, – кивнула Аннушка. – Все же в это время ездят. Сначала фестиваль посмотреть, а потом просто так потусоваться.

Александр не стал спрашивать, кто эти «все», которые строго в определенное время ездят на Лазурный Берег, чтобы потусоваться на Каннском кинофестивале. Он не считал себя светским человеком, но то, как устроена московская жизнь богатых и знаменитых, знал не понаслышке. И когда по правилам этой жизни принято ездить в Альпы, а когда в Ниццу или на Сардинию, знал тоже.

Аннушка же, судя по всему, отдавалась светской жизни с удовольствием и знала ее поэтому во всех подробностях. Все время, пока стояли в пробке у выезда на Ярославское шоссе, она рассказывала, кто был и что делал в этом году в Ницце. Александр краем уха слушал историю о пляжной вечеринке, устроенной нефтяным магнатом в честь дня рождения его подружки, о том, как в конце гулянки имя этой подружки вспыхнуло в небе над морем разноцветными огненными колесами, о том, как во время другой вечеринки всех девушек с ног до головы обливали шампанским, и это, конечно, довольно противно, потому что волосы липкие и платье в пятнах, но сознавать, что тебя облили «Дом Периньоном», что ни говори, приятно.

Он слушал все эти ничего не значащие глупости и чуть заметно улыбался, искоса поглядывая на Аннушку. Она на секунду отвлеклась от рассказа, заметила его взгляд и вдруг рассмеялась.

– Саша! – воскликнула она. – Какой вы непонятный человек!

– Непонятливый? – уточнил он.

– Не непонятливый, а непонятный.

– Что же во мне непонятного?

– Ну, например, я не понимаю, что вы думаете, когда меня слушаете. Я же вижу, вам все это совершенно неинтересно. Все, что я рассказываю. Но вы слушаете с удовольствием. Почему?

Ответить на этот вопрос так, как есть, значило бы, пожалуй, обидеть ее. А выдумывать что-нибудь возвышенное не хотелось. Ничего не хотелось выдумывать, глядя на ее цветущую красоту.

– Я в Ниццу однажды зимой приехал, – сказал Александр. – На неделю. Из-за глупости, в общем.

– Из-за какой глупости? – заинтересовалась Аннушка.

Наверняка она подумала о какой-нибудь умопомрачительной любовной истории. Александр сдержал улыбку и ответил:

– Хотелось послушать мистраль.

– Мистра-аль? – удивленно переспросила она. – А что это такое?

– Ветер.

– Просто ветер? – Она удивилась еще больше.

– Ветер с севера. Я читал, когда он дует, на сердце тоска ложится. Хотел проверить, правда ли.

– Ну и как, проверили?

По тому, как она пожала плечами, Александр понял, что развивать эту тему не стоит. Любому человеку неприятно поддерживать разговор о том, чего он не понимает, и Аннушка в этом смысле не исключение. Отвлек ее внимание, чтобы не объяснять, о чем думает, глядя на нее, – и достаточно, пора менять разговор.

Да и как пересказать, что он чувствовал в ту зимнюю неделю в Ницце, когда ночами лежал один в мансарде и слушал однозвучный шум мистраля? Этот ветер в самом деле навевал тоску, и Александр быстро догадался, почему: он дул в одном и том же направлении, с одной и той же силой. Он был однозначен, как смерть.

– Проверил, – сказал Александр. – Вы не проголодались, Аннушка? Через пару километров ресторан. Можем пообедать.

Ему приятно было произносить ее имя. И по тому, как она улыбнулась, он вдруг понял, что и ей приятно слышать, как он его произносит.

– Я не люблю придорожных ресторанов, – сказала Аннушка.

И вдруг рассмеялась.

– Что? – сам едва сдерживая смех, спросил Александр.

– Ой, Саша! Мы с вами про Ниццу поболтали, и мне сразу устриц захотелось.

Он давно уже заметил эту ее особенность: что бы она ни говорила, смысл ее слов никогда не совпадал с интонациями, взглядом, улыбкой. Это несовпадение было в ней невыразимо привлекательно – дразнило, будоражило, веселило кровь.