Страница 69 из 71
Одна из положительных сторон проведения всевозможных выставок в Венеции состоит в том, что местной полиции в это время бывает чем заняться. Громкое преступление недели: какой-то злодей тырит из павильона бутылку шампанского (и, по слухам, два бокала), затем дерзко скрывается из-под носа разгневанных стражей порядка.
Джиневра мрачно нашептывает, наблюдая за их беготней:
— У нас в Италии есть поговорка: «Нами правит полиция».
Мы с Джиневрой отлично проводим время, воспринимая выставку как свою персональную кунсткамеру (или паноптикум). Мы обе наслаждаемся суетой, возникшей оттого, что такое множество людей съехались сюда, дабы заявить о беззаветном поклонении массовому искусству. На подобном мероприятии даже слабые работы способствуют созданию атмосферы веселья, праздника. Такой противоречивый многомерный коллаж из видео, живописи, инсталляций и перформанса. И неважно в данном случае, хорошо это или нет: едва ли кто-то из нас станет спорить из-за тематики или цены, приобретая открытку в сувенирном магазине, не говоря уж о том, чтобы обсуждать изображенное на открытке всерьез, с позиций настоящих ценителей искусства. Важно, чтобы она была цепляющей, забавной и живой.
Политизированный коллектив из Нью-Йорка «The Guerrilla Girls» представил изумительную экспозицию. У самого входа, на основное выставочное пространство, они разместили серию огромных, красочных плакатов в китчевом стиле Энди Уорхолла. Плакаты похожи на рекламу малобюджетных фильмов эпохи Никсона. Текст написан броским шрифтом заголовков комиксов:
В 1895 году 2,4 % художников на венецианском Биеннале были женщины.
В 1995 году, сто лет спустя, их число выросло до 9 %
В плакатах множество таких вот выразительных и нелицеприятных фактов. Они действуют как пронзительный звонок будильника, особенно учитывая, как много женщин среди посетителей выставки… Десятки женщин потрясенно вчитываются в эти строчки, лица серьезны, глаза прикованы к словам. Приводятся данные статистики касательно того, сколько женщин было номинировано (и, соответственно, не было) на «Оскар» и другие премии в разных областях искусства. Говорится и о том, что в большинстве музеев самой Венеции женщины-художницы вообще отсутствуют. Тут даже особо нечего комментировать. Невозможно передать чувство горечи от такой несправедливости, от столкновения с этим неприятием, даже ненавистью, оставляющей нас, женщин, в стороне. «The Guerrilla Girls» — единственные, кому удалось представить эти неопровержимые факты с таким вкусом, тактом, страстью и без ненависти к себе.
Вечером в воскресенье, пытаясь выжать последние капли пользы из наших пропусков на Биеннале, мы с Джиневрой обходим павильон за павильоном, изучая расписание церемоний и надеясь, что там нас чем-нибудь накормят. В саду можно бесплатно выпить скверный кофе, Израиль угощает клубникой и вином, а Аргентина предлагает просекко и сочные оливки. Затем мы отправляемся к церкви Ла Пьета на Рива дельи Скьявони, где открытие выставки празднуют марокканцы. Какая удача: на длинных столах расставлены блюда, а на них тарталетки — нежное тесто и печеный шпинат с плавленым сыром, еще шпажки с нанизанными на них тропическими фруктами, жареный миндаль, фаршированные зеленые оливки, ломтики розового прошутто, вкуснейшие печеньица из хрусткого миндаля в жженом сахаре, превосходное красное вино и просекко.
Джиневра и я смешиваемся с толпой, едва выдерживая напор. Ее рост и грация в сочетании с моей гибкостью коротышки позволяют нам совершить двойной маневр: наполнить тарелки в конце ряда (она), затем передать их над головами к низкому круглому столику и уже там запастись сладостями и напитками (я).
— Мы отличная команда! — высказываем единодушное мнение, воссоединившись и устроившись в уголке у входа в церковь. Далее — минут двадцать блаженства: поедаем деликатесы и лениво обмениваемся репликами касательно их качества. Положительно, современное искусство нравится нам все больше.
— Можно считать, поужинали, — говорит Джиневра.
— Ммм… Определенно. Хорошая еда.
— Мне понравилась вот эта штучка. Мне кажется, у меня есть рецепт.
— Да? И много с ней возни?
— Совсем нет. Все дело в том, чтобы миндаль был очень хорошим. Но почему в церквях такие покатые подоконники? Могли бы сделать плоские, а так… Куда прикажете ставить бокалы?
— Я хорошо тебя поэксплуатировала на этой неделе, — удовлетворенно заявляю Джиневре. — Господи, как же ноги болят… Я бы тебе показала, но волдыри такие ужасные.
— Покажи! Пожалуйста! Считай, что я доктор… Ого! Потрясающе.
Итак, бросив последний взгляд на произведения искусства (убийственные абстрактные холсты, исчерченные злобными, яростными штрихами), мы отчаливаем в приподнятом, радостном настроении, чуть ли не держась за руки, вновь и вновь возвращаясь к тому, какая вкусная была еда, как ловко я раздобыла бокалы, как удачно Джиневра подскочила к официанту, как нам обеим посчастливилось захватить самое удобное место для трапезы.
Разумеется, мы снова обсуждаем родительский дуэт.
— Я как-то спросила Стеф, делает ли Грегорио что-нибудь по дому. Стеф сказала, что он очень хорошо готовит мясо, но я ни разу не видела, чтобы он делал что-то подобное, — говорю я. — Лукреция готовит мясо, вот кто.
— У Грегорио одна обязанность — быть милым.
— Вряд ли это трудная обязанность, если ты от природы наделен покладистым характером.
— Ну да, но его задача быть… министром иностранных дел, что ли… хранить мир…
Я смеюсь про себя: это верно, его задача — быть буфером между семейством и всем внешним миром. Если бы я сама пригласила Лукрецию на аперитив в тот вечер, она бы точно отказалась. Мне просто повезло, что я обратилась к Грегорио.
— И в то же время они могут быть такими обаятельными, щедрыми, даже любящими. И ведь они дают мне работу, — говорит Джиневра.
— Но ведь и они извлекают из этого пользу. В прошлом году они и ко мне относились вполне пристойно, но это из-за того, что я поддержала Стефанию и помогала ей, когда она жила в Лондоне. Они напоминают мне семейство из романа Генри Джеймса.
— Мне кажется, все дело в том, что Лукреция просто не умеет вести себя с людьми… Но я думаю, тебе бы надо им позвонить.
— Что? Ты шутишь? Не собираюсь этого делать!
— Не ради них. Ради самой себя.
Чтобы сменить тему разговора, рассказываю Джиневре о таможенниках с расистскими наклонностями в аэропорту Тревизо. Она без всякого удивления пожимает плечами:
— Конечно. Такова Италия.
В этот приезд, в первый же день, я гуляла по Дзаттере и услышала разговор немолодой пары, идущей сзади. Они передразнивали акцент молодых китайцев, которые недавно приобрели бар-кофейню в Дорсодуро. В Сан-Поло, около бывшего своего дома, мне пришлось слышать, как двое ребятишек точно так же издевательски передразнивали акцент индийцев, официантов в ресторане «Sri Ganesh». Их родители шли рядом и тихо посмеивались.
— У вас никогда не было левого правительства? — спрашиваю я.
— Было. Предпоследнее. И хорошее, надо сказать.
— И что же случилось?
— Проблема Италии в том, что у нас примерно поровну сторонников правых и левых. Да еще множество людей вообще не понимают, что к чему, и ходят на выборы от случая к случаю, когда захотят. К сожалению, эти равнодушные люди принадлежат к правому крылу, на выборы они идут, когда чувствуют, что их спокойствию что-то угрожает.
Я обсуждаю с Джиневрой недавно возникшую у меня мысль. Возможно, со временем я отправлюсь на юг Италии, чтобы собрать материал на новую книгу. Она говорит, что жилье там недорого, но надо держать ухо востро и все проверять самой, «потому что жилье может оказаться рядом с заводом, или ветровой электростанцией, или с очистными сооружениями». Милая Джиневра! Она еще предостерегает меня в отношении маленьких деревушек с одним-единственным питейным заведением, «которое набито мужчинами, только мужчинами; они целыми днями ничего не делают, играют в карты и будут три часа молча пялиться на тебя, если ты зайдешь». А если я забеременею от местного парня, то лучше всего убраться из местечка глухой полночью, не сказав никому ни слова, иначе заклюют, вытащат через окно спальни и линчуют.