Самый жаркий день

– Скажи ему, что я.

Хивинец не удержался от неодобрительного цокания, когда Алмат подтвердил его предположение, но скандалить не стал, а вежливо попросил разъяснить, что происходит в городе. Из всей стражи он остался старшим, потому что главный полицмейстер поспешил сбежать через южные ворота, бросив своих подчиненных одних перед вторжением чужой армии.

– Скажи ему, что войско его хана разбито, но мы не собираемся захватывать его город. Передохнем и пойдем дальше. Скажи, что наша цель лежит далеко за Хивой, и мы мирно миновали бы ее, но коварство его хана вынудило нас дать бой. Скажи, что наши солдаты не будут грабить, но если произойдет хотя бы одна неприятность с нашими людьми, то отношение изменится, и кара будет страшной.

Выслушав перевод, стражник вежливо поклонился и задал следующий вопрос.

– Он спрашивает, что ему делать, если за это время армия великого хана Мухаммада подойдет к Ташаузу?

Я задумалась, но решила, что в моих полномочия как главы экспедиции сейчас дать определенные обещания:

– Передай следующее. В этом случае мы останемся в осаде, жители города должны будут покинуть его, оставив здесь все припасы, но могут забрать другое имущество. Пусть передаст это другим городовым и обеспечивает порядок. Я не знаю, сколько мы пробудем тут, но, думаю, не долго. Надо сказать Ланжерону об этом, – сказала я Тимке. – Поехали к нему, еще найти надо.

Генерал нашелся возле большой рыночной площади, называемой тут вполне привычным словом «базар». Здесь устраивали временный лагерь, безжалостно ломая прилавки и двухколесные телеги на дрова. Александр Федорович мое решение полностью одобрил, признав его и своевременным, и разумным. Хивинцу-стражнику он подтвердил слова, сказанные «ханум», и тот ощутимо успокоился. Все же в его мире представить, что главной над таким бравым воином может быть женщина, было сложно.

– Людям надо отдохнуть, Александра Платоновна, – сказал мне генерал. – Они прошли такой путь, ободренные победой и осознанием будущей катастрофы.

– Я согласна, Ваше Высокопревосходительство, только надолго здесь оставаться нельзя. Хивинцы соберут разбежавшихся и запрут нас уже за этими стенами. Их оборонять легче, но добрый колодец тут один, припасов сколько мы сможем реквизировать – неизвестно, и сомневаюсь, что в здешнем арсенале найдется много пороха.

– Что Вы предлагаете?

– Ровно то, что предложили Вы, мой генерал. Наша ближайшая цель – Хива. Хану уже завтра доложат о нашем местоположении, он сможет начать собирать войска, чтобы осадить этот городок. Подойдут разбитые нами части, и мы снова окажемся в ловушке. А я хотела бы увидеть Индию, а не это убожество.

Ланжерон задумался. Сейчас мы были с ним одни, а я впервые высказывала свои мысли о деле военном. Однако ум мой коммерческий сейчас действовал в привычной мне среде построения предположений и планов, и долгое сидение в Ташаузе виделось ужасной ошибкой.

– До Хивы такой же переход, – сказал с сомнением Александр Федорович. – Ее стены – не чета этим, а мы пойдем прямо в пасть хищнику, туда, где он собирает силы.

– Посудите сами, Ваше Высокопревосходительство, только завтра хан узнает о падении Ташауза. Скорее всего еще позже ему станет известно о битве при Аму-Дарье. Пока он разошлет гонцов, призывая войска, пока те начнут собираться – это уйма времени! А нас там завтра ночью никто ждать не будет!

– Александра Платоновна, Вы предлагаете завтра совершить такой же марш? Побойтесь и Господа, и Мани вашего! Солдаты не выдержат!

– Я уверена, что другого выхода нет. Каждый день будет лишь приближать нашу погибель. Все это, – я обвела рукой вокруг, – какая-то ошибка. Я имею в виду весь наш поход и его подготовку. Только выступили, и уже оказались в весьма неприятном положении.

Генерал усмехнулся и дружески положил мне свою ладонь на плечо:

– Графиня, из всех кампаний, в которых я участвовал, эта представляется мне самой продуманной. А нынешнее наше положение дел… план любого боя, Ваше Сиятельство, существует исключительно до первого выстрела. Думаете, я не злюсь на полковника Некрасова за ложные сведения? Злюсь, но понимаю его ошибку. Меня больше беспокоит уныние полковника Муравьева, полагающего правоту хивинцев, а не нашу.

Я удивленно вскинула брови. Можно было чего угодно ждать от этого офицера, но никак не сочувствия врагу. Да, мы явились непрошенными, но первый залп был дан не с нашей стороны!

Странный все же этот Муравьев. Я часто пыталась найти в нем приятные для себя черты, но с каждым разом смирялась все больше с тем, что таковых не имеется. И Александр-Надежда твердил мне о полковнике то же самое. Кстати, а где бравый кавалерист-девица?

Павлов нашелся в одном из домов, куда каким-то образом сумел напроситься на постой. И мне предстала комичная картина, в которой штабс-капитан, не стесняясь нескольких узбекских женщин, стягивал с себя штаны, чтобы ополоснуться. На лицах хивинок застыл ужас, но, когда рейтузы и панталоны пали… Раздался оглушительный визг, и хозяйки с криками о шайтане кинулись на улицу.

– Темные люди, – зло буркнул Павлов.

– Сашенька, они уже смирились с тем, что северный варвар покажет им свой уд, а него между ног вдруг оказалась… она самая, – расхохоталась я. – Все в порядке тут, мы со штабс-капитаном себя в порядок приводим! – пришлось придержать дверь, в которую уже ломилась наша помощь, привлеченная переполохом.

Александр зачерпнул воды и первым делом принялся яростно тереть пропыленное лицо. Я сама скинула жакет и блузу, взяла чистую с виду тряпку и, смочив ее, стала протирать тело своего необычного любовника. Амура в этом не было никакого, просто человеческая жалость и участие. Мельком мне удалось видеть кавалерист-девицу в бою, и, надо сказать, себя Павлов не жалел, за спины солдат не прятался. Будто бы пытался доказать свое право называться мужчиной. Даже ироничное отношение е нему прочих офицеров после сражения изменилось на явно проявляемое уважение.

– Предаться бы греху с тобой, Сашенька, но сил нет, прости.

– Молчи уж, – улыбнулась я. – Сама мечтаю только о том, чтобы отмыться и уснуть крепко-крепко. Завтра, может быть, снова в путь.

– Даже без отдыха? – удивился штабс-капитан,

– Если Его Высокопревосходительство примет мое мнение, то да. Не нужно нам тут оставаться.

Александр только пожал плечами, фаталистически соглашаясь с любым решением командования. Он ответил мне взаимной помощью в умывании и через минуту уже спал, забыв даже укрыться. Я пристроилась рядом, натянула на нас рогожку, но какое-то время никак не могла призвать Морфея. В голове роились мысли, воспоминания о последних днях. Подумалось, что еще полгода назад графиня Болкошина была слегка скандальной, но светской штучкой, заводчицей и миллионщицей, которая могла позволить себе прекрасную и комфортную жизнь. Приближена ко Двору, водит, смею утверждать, дружбу с могущественнейшими сановниками государства. А теперь она лежит в глинобитной хибаре на коряво сделанной кровати под боком у женщины, уверенной в том, что она – мужчина, тело ее ломит от последствий горячего боя и невозможного марша в пол сотни верст под палящим солнцем, ее руки обагрены чужой кровью, а впереди – неизвестность.

Все же что такое в этой Индии, что и Павел, и Николай без толики сомнений бросили туда вооруженный отряд во главе со мной? Отряд, сил которого явно недостаточно для покорения огромной страны.

Мани в ответ на мои вопросы молчал. Но великий Пророк никогда не отвечает своим детям, не вмешивается в их земную жизнь. Он дает нам великие силы, что отличают освещенных от других людей, но и назначает самих быть ответственными за поступки и их последствия. Мудр Мани. С молитвой Ему на устах я и провалилась в сон.

[1] Бикеш – вежливое казахское обращение к девушке.

[2] Ташауз – современный Дашогуз в Туркменистане.

Глава 22

Удивительно, но к моему мнению генерал прислушался. После рассвета армия внезапно была поднята по тревоге и построена. Офицеры на все происходящее смотрели мрачно, а солдаты от новости, что придется вновь выступить скорым маршем, издали дружный стон. Александр Федорович покосился на меня, однако решил произнести короткую речь перед войском. Его проникновенные слова, которыми он скорее даже не приказывал, а упрашивал бойцов совершить еще один подвиг во славу Императора и Руси-матушки, нашли живой отклик, тем более что Ланжерон не стал скрывать и своих опасений по поводу возможной осады. Я видела, как ветераны втолковывали что-то более молодым товарищам, разъясняя им сложившуюся диспозицию.