Самый жаркий день

Здесь я вскинулась словно гончая, вставшая на след.

Ну, здравствуй, граф Каледонский, давно не виделись.

Вот нутром чую, что без него тут не обошлось.

После этих слов собрание зашумело пуще прежнего, люди кричали о навете.

– А барин с капитаном Бурцевым лицом потемнели, позвали этого полицейского за собой в сад, и не было их долго. Утром Михаил Сергеевич велел собрать его в дорогу и пополудни отбыли-с.

– Кто вчера присутствовал?

Всех Харитон не знал, назвал только уже упомянутых князя Долгорукова, капитана Бурцева, поручика Вольховского и подпоручика Пущина. Еще двое были ему неизвестны, и раньше он их не видел. Лунин и Бурцев вернулись, сказали, что служителя сатрапии выпроводили вон, и через час гости стали расходиться.

– Погоди, какой Пущин? Иван? – спросила я.

– Иван Иванович, – подтвердил слуга.

– Мрак его раздери!

Ваня Пущин – лицеист и мой ученик, ближайший друг Саши Пушкина и Саши Горчакова. Он не выделялся какими-то особыми талантами, но ум имел ясный, нрав пылкий. А еще был склонен к поиску справедливости везде и во всем.

Это был удар для меня.

– Всех указанных задержать и доставить! – приказал Горголи.

По уму и по закону теперь к делу следовало бы привлекать Тайную полицию, однако Иван Саввич явно закусил удила. Ведь тут была задета честь его Управы, но, думается, не это для генерала сейчас главное. Раскрыть заговор – это орден, слава и приближение к новому императору.

А я вновь углубилась в бумаги. Должен быть след! Должен!

И он нашелся.

Среди все увеличивающегося вороха документов нашлось письмо на английском языке. Из приставов его никто не знал, для меня же не составило проблемы прочесть содержание. Горголи с интересом заглянул через плечо и попросил ознакомить его с сим образчиком эпистолярного жанра. Скрывать от него что-либо теперь было бы глупо, и я, отозвав генерала в сторону, начала читать.

«Почтенный господин Лунин! Настоящим посланием мы подтверждаем наши договоренности, достигнутые нами в Париже два года назад. Еще раз свидетельствуем, что мы – Ваши преданные друзья и всецело поддерживаем Ваше стремление вести Россию к благополучию и процветанию, восхищаемся Вашим желанием привести ее в лоно цивилизованных наций!

Позвольте заметить, что Ваши рассуждения о ценности человеческой жизни мы полностью разделяем, но порой для достижения благой цели необходимо принять на душу грех, который в итоге будет отпущен даже не Господом, а благодарными потомками. Великое будущее Вашей страны зависит от Ваших решительных действий. Учтите, что на Вашем пути стоят могущественные враги, которым помогают дьявольские силы. Они поставили себе на службу дары Врага Человеческого, и их не остановят ни моральные терзания, ни закон Божий или людской. Поэтому для дальнейшего продвижения Вашего дела и продолжения нашей поддержки люди по списку, который мы оглашали ранее, должны быть устранены как можно скорее. Мы понимаем, что это может звучать подло, что Вам совестно брать на душу такой груз, но помните: под миловидной маской может скрываться чудовище, которому нет места под небесами.

Сообщите о Вашем решении через ведомую Вам персону как можно скорее.

И еще, дорогой друг! Пятнадцатого августа примерно в Санкт-Петербург прибудет известная всем «Саванна», с которой приедет один человек, качеств весьма достойных, который сможет оказать посильную помощь в нашем общем деле. Этот джентльмен передаст Вам наш план о дальнейших действиях, а также уполномочен финансировать наше предприятие. Его устами говорю я.

Ваш друг, A. D. P., E. о. C.»

Что мне стоило сдержаться и не порвать ненавистную бумагу – то одному Мани известно. Сомнений в том, кто скрывается за буквами в конце письма, не было никаких.

– «Саванна»? – удивился Горголи. – Я думал, она давно вернулась в свою Америку.

– Как видите, нет, – задумчиво ответила я.

– Кто это такой – А. Д.?

– Alexander Du Pre, Earl of Caledon. Александр Дюпре, граф Каледонский.

– Тот самый? – ахнул Иван Саввич.

Я кивнула.

В глазах обер-полицмейстера загорелись огоньки азарта. Поймать британца, посягнувшего на жизнь русского Императора – это не просто заговор раскрыть, тут из наград прольется не дождик, а настоящий ливень. Вот только сам граф в Россию и ногой не ступит, можно и не надеяться. Зато от него прибудет некое доверенное лицо.

Мне пришлось остудить пыл генерала: расследование только силами Управы здесь неприемлемо, поэтому необходимо срочно поставить в известность о произошедшем Ростопчина… или уже Бенкендорфа? И уж точно Аракчеева. С докладом к Николаю Павловичу тоже следовало бы прийти, вот только мои с ним отношения пока не были определены: это к его отцу я могла обратиться почти в любое время, но наследник такой милости графине Болкошиной пока не явил.

Как все печально и сложно, и в один момент!

Думай, Саша, голова у тебя светлая не только цветом волос.

– Лунина ловить надо, – принял решение Горголи. – Выбейте из этого подлеца все, что он знает! – это уже полицейским. – Куда уехал, что говорил, чтобы каждый чих барина своего припомнил!

– Не бейте, Ваше Благородие! – крикнул Харитон. – Слышал вчера, как с Бурцевым они шептались, что завтра надо встретиться с каким-то Чернышевым в поместье в Красном Селе[3]!

Иван Саввич выругался себе под нос, и я его понимала. Кажется, масштабы неприятностей оказались больше, чем казалось прежде.

В Красном Селе могло быть только одно имение – дом Александра Чернышева, жениха княжны Белосельской-Белозерской. Об этом потенциальном союзе судачил весь свет, перемывая косточки «молодым», ведь еще не утих скандал с разводом Александра Ивановича и его первой супруги – Теофилы Радзивилл, для которой брак с русским генерал-майором был уже третьим! Дочь самозванного графа Моравского была едва ли не насильно выдана за старого графа Старженского, но понесла ребенка от своего кузена – князя Доминика Радзивилла. Муж такого позора терпеть не стал: ребенка своим не признал и подал на развод. Доминик же по настоянию семьи женился на богатой дворянке Изабелле Мнишек, которая, однако, быстро поняла, что женой она будет только по закону, и тоже потребовала расторжения брака. Только после этого любящие сердца соединились, однако счастье продлилось ровно до того дня, когда от состояния князя не остались считанные злотые. Теофила, не скрываясь, закрутила роман с графом Потоцким, и Радзивилл вызвал последнего на дуэль, где и нашел свою смерть[4]. Вот только и Потоцкий был отставлен в пользу генерала Чернышева!

Но и здесь ветренная полька долго не смогла сдерживать свой любвеобильный нрав и уже в 1817 году потребовала признания брака недействительным, сразу два католических суда приняли ее сторону. Александр Иванович, изрядно настрадавшись, получил свой развод уже от православного Синода, и теперь галантно ухаживал за княжной Елизаветой. Злые языки говорили, что юная красавица, которой только исполнилось семнадцать, отвечает на воздыхания генерала из жалости к его несчастью с прошлой супругой, укатившей не скрываясь с юнкером Сережей Безобразовым в Париж. Тот в противоположность своей фамилии славился своей необычайной красотой. И сильным талантом: Мани щедро даровал ему Свет.

Но вот в чем Чернышева сложно было бы заподозрить, так это в участии в перевороте. Офицером он всегда считался смелым, пулям не кланяющимся, рассудительным в бою и хитрым в разведке. Ужель и его поразила заговорщицкая болезнь?

Ехать сейчас в такую даль было бы нелепо, но Горголи уже отдавал приказы. Он сел за стол, затребовал бумагу и перо и принялся писать просьбу выделить ответственному приставу сопровождение из солдат для задержания опасных преступников. Удивительные превратности судьбы: деревня была пожалована еще Петром Алексеевичем своему соратнику и сподвижнику Григорию Чернышеву, от его дочери пошли князья Белосельские-Белозерские, а теперь будущие супруги поставили там будущее родовое поместье, в котором будет заправлять другая ветвь Чернышевых, всегда считавшаяся даже не младшей – захудалой.