Солотчинские были

Монастырский стряпчий Желябовский метался по всей Москве, разыскивая для трапезной изразцы с херувимами «самого доброго чистого мастерства». Нашел, купил «с великою упросою», погрузил на струг и послал отчет своему архимандриту.

В селе Дединове, на Оке, под началом Никиты Шустова резчики вытачивали из белого камня карнизы и капители. В селе Белынич Зарайского уезда заготовлялась известь, а в соседнем с монастырем селе Новоселки делался кирпич.

Монастырь загудел, зазвенел от множества голосов и переклички топоров. К работам были привлечены и мужчины и женщины — «трудники» из вотчинных селений. Много сотен молодых и пожилых крестьян — чернорабочие, каменщики, плотники, кузнецы, паяльщики, позолотчики, иконописцы — работали изо дня в день с рассвета дотемна.

В отличие от предшественников новый настоятель был чужд потехе и разгулу. Он весь отдался строительству, а это не нравилось монахам, сластолюбивым и ленивым. До Игнатия (да и после него) настоятели хапали и воровали, чтобы пожить всласть (богатства монастыря ни за кем не закреплялись и по наследству не передавались, и каждый настоятель торопился насладиться вольготной жизнью).

Игнатий же решил насладиться тем величием, которое грезилось ему с возведением монастырских построек. Он никого не жалел в работе, со всеми был строг до жестокости. Игнатий сам вникал во все дела, везде успевал, требовал, взыскивал и наказывал. Власть его была почти безгранична.

Так, разобрал он дело о пропаже быка у попа Петра из села Романова и, заподозрив в хищении крестьян Мишку и Елисейку Григорьевых, Тимошку Ульянова и Алферку Яковлева, приговорил: «Смирить, водя по селу; бить кнутом, снем рубашки». Затем вызвал приказчика Сергея Перфильева и приказал:

— Допросить их с пристрастием, снем рубашки и привязав к саням: не виновны ли они же в покраже леса и скотины монастырской?

Тщательно оберегал настоятель обычаи и нравы в монастырских селениях. Без его дозволения никто не смел выдавать своих дочерей замуж: ведь за это платились «выводные», а с женившихся взимались «почестные» — до трех рублей (деньги по тому времени большие).

Крестьянин села Григорьевского (теперь Московской области) Михайло Беспалый воспротивился архимандритскому указу выдать дочь за крестьянина Афанасьева и был посажен в монастырскую холодную палату под караул. Жена его тайком выдала дочь замуж «по любовному сватовству». Когда монастырские слуги явились взять дочь Михайлы, его брат и сын оказали сопротивление — выгнали непрошеных гостей. Неповиновение крестьян не осталось без последствий. Учинив соответствующий допрос, Игнатий определил меру наказания: «Брата и сына мишкиных смирить плетьми, снем рубашки на всходе» (то есть на сходе, при народе).

Однажды поселковый монах из Григорьевского донес архимандриту о «бесчинии» крестьян:

— Молодые женки и девки, государь, на сырной неделе дозволяли разные игрища и катание по снегу.

— Ты отвращал их от богомерзкой потехи?

— Отвращал, владыко, не единожды.

— И как они?

— Смеялись! Потом я, грешный, зрел их хребтами вихляние и ногами скакание.

Приказ был суров:

— По учинении исследования наказать плетьми нещадно тех женок и девок за участие в бесовских игрищах, высечь также их отцов, матерей, мужей и братьев за дозволение ходить на такие игрища.

Монах, сельский целовальник и стряпчий усердно пересекли всех «виновных в бесчинии» крестьян — от молодых до стариков и старух.

В результате постоянных и непосильных поборов крестьяне были доведены до ужасающей бедности, многие нищенствовали.

Не забыл Игнатий и о просвещении народа. В одной из келий монастыря дьячок Степан Симонов обучал грамоте крестьянских ребят: Илюшку, Матюшку, Никитку и Фотьку, «держа их под крепким началом».

Урок начинался с целованья азбуки. Лохматые, оборванные и босые мальчишки со страхом взирали на своего учителя в долгополом одеянии. Ученик водил по строкам книги указкой (остроганной лучиной) и с замиранием сердца слышал грозный голос:

— Читай: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть… ижица…

Ученики в течение недель и даже месяцев с трудом одолевали алфавит и склады, наконец читали целые слова по псалтырю: «Царю небесный… Святый боже; пресвятая троица… приидите поклонимся…» Не понимая слов, они зубрили, зубрили, зубрили…

Потом учеников мучили «зады» — постоянное повторение и перечитывание непонятных текстов часослова и псалтыря от одной крышки до другой (от доски до доски — крышки церковных книг были из досок).

Не подготовившие урок являлись на ученье и подставляли учителю руки для битья по ним деревянной лопаткой, которая на духовном языке называлась «паля». Нередко эта «паля» гуляла не только по рукам, но и по головам непонятливых учеников.

Плеть и пук свежих розог всегда красовались на стене на самом видном месте.

Во время экзекуции один из учеников громко читал заповедь божию: «Помни день субботний еже святити его…»

Под слова этой заповеди сыпались удары…

За два года ученики затвердили по половине псалтыря и «Деяния апостолов». Учитель, считая курс науки оконченным, писал архимандриту: «…За ученье я с них ничего не имывал… А я ныне платьишком ободрался верхним и исподним, а взять мне, государь, негде и не чаю отонде приобрести, кроме… тебя, государя отца архимандрита Игнатия. Государь, смилуйся, пожалуй…»

На обороте челобитной Игнатий сделал распоряжение казначею иеромонаху Герасиму: «По сей челобитной выдать ему, дьяку Стеньке… полтину».

А всяких челобитных было много. Каменщик Осип Яковлев, работавший на каменном деле, «многое время на рези», просил увеличения жалованья: «…Самому тебе, государь, работишка моя вестима… Умиловистись, государь отче архимандрит Игнатий… деньги мне прибавь… чтобы мне, сироте, перед своею братьею изобиды против моего мастерства не было. Государь, смилуйся!»

Игнатий написал на челобитной: «Будет прибавок, как на лето станет делать каменные капители… А ныне выдать ему, Оське, ржи четверть… невзачет».

В подобных жалобах — имена мастеров, боль, стоны… А какие унизительные прозвища в челобитных: Стенька, Харитошка, Маркелка, Федька, Оська… Так власть имущие называли взрослых людей из народа, чтобы подчеркнуть их низкое происхождение. Но не только простые люди подвергались тогда унижению и жестоким наказаниям. Законы того времени, ограждавшие деспотический строй, были вообще суровы и бесчеловечны.

Святая обитель была одновременно и тюрьмой. Сюда, в Солотчинский монастырь, по распоряжению рязанского митрополита присылали опасных по тому времени преступников. Одних держали под караулом в холодной палате в кандалах и цепью на шее, других в цепях выводили на работу.

Еретики и раскольники подвергались более жестокому наказанию. По указу митрополита их, скованных и под охраной, отправляли в земляную тюрьму соседнего Богословского монастыря (до настоящего времени сохранились входы и подземные камеры, куда опускали узников на кучу соломы к мышам и крысам). Эта участь постигла, например, старца Солотчинского монастыря Боголепа, домового подьяка Ефима Полтева, а вскоре (1699 г.) и еще 10 раскольников.

…Успешное строительство радовало архимандрита. Прямо на глазах росла мощная восточная стена с тремя рядами бойниц и настенным ходом. Новые «святые ворота» с надвратной церковью превратились в украшение монастыря. Здание трапезной по величине и красоте едва ли не превосходило столичные постройки. Много было помещений в трапезной: две большие палаты, комната для отдыха, кухня с котлом в шесть ушатов (18 ведер), пивоварня с котлом в тридцать ушатов (90 ведер), подклети, погреба, чердачные жилые помещения, гульбище наверху и тюремные камеры внизу.

В таком монастыре можно было выдержать длительную осаду врага или восставших крестьян: стены крепкие, а погреба, ледники и кладовые вмещали великое множество всякого «харча».