До дрожи

Мне итак отлично — полные груди расплющились о мой торс, вставшие девичьи соски заметно царапают грудь через тонкую тряпочку её бикини, а то милое недоразумение, которое у Алиски служит низом купальника, при сексе можно даже в сторону не отодвигать. И я прижимаю к себе практически нагую сердитую девчонку, наслаждаясь этим сполна. Губы сами разъезжаются в нахальной улыбке, когда делаю пару шагов в глубину, где Алиска уже не достает дна, и ей вынужденно приходится смириться и повиснуть на мне. Смотрит, как на маньяка, а тонкие пальчики вцепляются в плечи, крепко обнимая. Охрененный контраст. Ещё бы ногами обвила…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Лихорадочно ощупываю взглядом Алисино лицо, которое так близко. Торможу на приоткрытых потемневших от холодной воды губах. Они наверно сейчас соленые и прохладные. А во рту горячо…

— Наябедничала, да? Не по-пацански, Лютик, — предъявляю ей, говоря немного не то, о чем на самом деле думаю.

То, о чём думаю, подозреваю, она чувствует своим животом и так.

33. Алиса

— Наябедничала, да? Не по-пацански, Лютик, — предъявляет мне Артём насмешливым полушепотом, почти касаясь губами губ.

Его горячее дыхание оседает на влажной, холодной коже моего лица, и это самая невинная деталь из вала обрушившихся на меня, будоражащих до дрожи деталей.

Их так много, что в ушах оглушающе шумит, и я больше ориентируюсь на движение губ Артёма, чем на будто с Луны долетающие слова.

Потому что он прижимает меня к себе, обняв очень крепко, и наши тела будто спаиваются под водой, превращаясь в одно. Потому что мои ладони лежат на его плечах, покрытых мурашками, как и мои предплечья. И эти мурашки не от того, что мне холодно. Потому что у него такое тягучее выражение во взгляде, прикованному к моему лицу. И потому, что я чувствую животом, что он возбужден.

Мне хочется нервно пошутить, что ему стоило бы провериться, ведь по моим наблюдениям, он вообще всё время в таком состоянии, но я не могу произнести это вслух. В горле ком… И от мысли, что это вряд ли дисфункция, а все-таки вполне очевидная реакция именно на меня, лицо жарко вспыхивает, а ресницы начинают трепетать.

Рядом с нами плавают другие ребята, смеются, шумят. Но ощущение, что это очень интимный момент, и он только между нами, захватывает полностью. Тревожит. Заставляет растеряться. Я не знаю, как относиться к собственной реакции на Базова. И путаюсь, стОит ли с ней бороться. Когда Артём так близко, я забываю, что именно мне в нём не нравится…

Но он, как обычно, всегда рад напомнить!

— Эй, цветочек, оправдания будут? — усмехается вальяжно этот наглый тип и, пользуясь моим временным помутнением, бесцеремонно опускает одну руку мне прямо под задницу, рывком подсаживая на себя и настойчиво предлагая обвить его ногами.

От неожиданности я буквально взвиваюсь, потому что его пятерня оказывается у меня прямо на промежности, прикрытой лишь мокрой ластовицей купальника, а пальцы расталкивают в разные стороны бедра.

— Хорош меня лапать! — бью кулаком Тёму в грудь и пытаюсь выкрутиться.

Бесполезно, крепко держит другой рукой за талию, разве что лапу с моей попы убирает и лишь придерживает левое бедро. Рефлекторно ногами я его талию все-таки обвила…

— Тш-ш-ш, просто так стоять удобней… — тыкается носом мне около виска и, кажется, шумно втягивает воздух, — Ну так что там с Янычем? Предательница… — отклоняется и снова смотрит то на мой рот, то в глаза.

— М-м-м… — невольно облизываю губы, которые жжет и покалывает от его поедающего тёмного взгляда, — Это ты меня спрашиваешь, Тём? Разве не ты вчера в ангаре наплел ему, что у нас ничего такого. Так, просто тра…

— Повтори, — перебивает хрипло, залипая на мои губы.

— Что? — теряюсь.

— Твоё "Тём", — поднимает взгляд, поддернутый поволокой, к моим глазам и едва заметно улыбается, вздернув один уголок рта, — Ты меня так ещё не называла, мило звучит. Почти эротика.

— Дурак… — бормочу смущенно и сама не отдаю себе отчёт, как крепче обвиваю его шею руками. Перевожу тему, продолжая говорить про Наумова, хотя голос будто становится слабее, ломаясь на звуках, — Он меня спросил, и я не знала, как выкрутиться…Хотя могла и наябедничать, как ты говоришь. Чтобы тогда было с твоей практикой? Он сказал, что и диплом ты тоже пишешь у него. Так что, Тём, — делаю ударение на его имени, расплываясь в улыбке, — Получается, ты блефуешь и ничего, что испортит отношения с Наумовым, выкладывать не будешь, так?

Он с секунду молчит, перестав криво улыбаться, по впалым щекам прокатываются желваки.

— Зависит от наших отношений с тобой, Алиса.

— Нет у нас отношений, во-первых, и не верю, что так себе подгадишь, во-вторых, — фыркаю, но насмешка обрывается и тонким отголоском повисает в воздухе под его тяжелым взглядом исподлобья.

Между нами неуловимо что-то меняется. Будто осязаемая точка в разговоре повисает, и теперь не до слов. Артем ведет пальцами по моему позвоночнику, и я нервно передергиваю плечами. Вторая его рука на моей пояснице сжимает крепче, и по телу в ответ электрическим разрядом проходит легкая трепетная волна с привкусом желании и паники одновременно.

Пытаюсь отстраниться, хоть ноги с его бедер убрать, но не могу. Внизу живота уже давно раскалено все и отяжелело, но я все это время просто блокировала эти ощущения, тайно нежась в них, а теперь они вдруг лавиной обрушиваются на меня.

— Пошли сейчас в палатку, — наклоняясь, шепчет Артём мне в самое ухо, будто случайно задевая губами чувствительную мочку.

— Это фарс, ты не выложишь, — слабо возражаю, прикрывая глаза.

И сама себе не верю. А Артем и вовсе игнорирует мои слова.

— Давай сейчас, на хрен нам в эту мафию играть? Десять минут и всё, да? Пошли.

И, не дожидаясь ответа, поворачивает к берегу прямо со мной на руках. Какая-то покорная слабость разливается по кровотоку, туманит мозг. В голове столько мыслей крутится, что именно я могу возразить, но ни одну из них толком поймать не выходит.

— А как же Куницына?! — вспоминаю об Аньке только, когда Артём отпускает меня, потому что воды нам уже по пояс, а волны бьют сильней.

— Не понял, — сдвигает брови и крепко перехватывает мою руку, ведя к берегу.

— Разве вы с ней не… — запинаюсь, потому что язык вдруг не поворачивается это вслух произнести.

— У них там что-то с Мотом, — отмахивается от меня Артём, даже не оборачиваясь.

— Уже с Мотом? У вас что? Конвейер? — язвлю я, пытаясь за едким тоном скрыть плохо контролируемую ревность.

Нет, не ревность, меня просто задело, но…чёрт!

— Опять не понял… Да и плевать, — рассеянно бормочет Артем будто сам себе и вообще не облегчая мои страдания. Вместо этого оборачивается и громко орёт на весь берег, сделав рупором ладонь, — Перваки! Все на берег к костру! Наумов сказал!

Ребята вокруг оживляются, подплывают к пляжу. Мы с Тёмой тем временем уже выходим из воды.

— А нам разве не надо к костру? — оглядываюсь на общую площадку с робкой надеждой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мне так нервно идти с ним, я настолько уже не доверяю сама себе, что мне малодушно хочется этот момент оттянуть, хотя избежать его совсем я уже тоже не готова.

Стыдно признаться, но я хочу к нему в палатку. Хочу…И от ладони, которую он крепко зажимает в своей, горячей и крепкой, по всему телу чувственные токи бегут.

— Без нас разберутся, пошли, — нетерпеливо утягивает меня в темноту Артем, решая за нас двоих.

От побережья до палаточного лагеря минут пятнадцать, и это, кажется, самая длинная четверть часа в моей жизни. Артём так и не выпустил мою руку из своей. И, если, когда мы поднимались по широким выдолбленным в породе ступенькам на плато, в этом был какой-то практический смысл, то в степи, на узкой тропинке, подсвеченной уже лишь зарождающимися звездами на глубоком темно-сером небе, в этом нет никакого смысла, кроме одного.