Страница 3 из 20
Админ успел получить по шее у входа и вроде как ретировался, но Мажор не хотел мириться с женой, он пьяный сел за руль и позвал Философа ехать с ним в другой бар, и Философу было неудобно отказываться.
Они, петляя, ехали, Философ глядел на надпись AIRBAG перед собой.
– Ты представляешь… представляешь? А… все они такие!
Что отвечал Философ?
Что-то отвечал утешительное, но про себя думал, что фраза «Конная статуя Марка Аврелия – эпицентр Римской империи» еще менее годится для эпиграфа. Сферы разума и веры не пересекаются, говорит Оккам.
– К Юрке поехали! – резко разворачивается Мажор.
– Он же в Грузии.
Поэтому Марк Аврелий не верил и не надеялся.
– Ну… поехали в Грузию.
Но потом затормаживает.
– Нет, хню сказал.
Сзади бибикают. Мажор нажимает на газ.
Философ открыл паблик Админа.
…дохода, по преимуществу работать на удаленке, чтобы оставалась дома. Важно чтобы была домашняя. Важно чтобы не было проблем по медицинской части. Я состоятельный мужчина, подкачанный, ухоженный. Свой дом в Тверской обл., 150 км до Москвы по трассе Е105.
– А где этот бар?
– Какой бар?
– Куда мы едем.
– А.
Мажор снова затормозил.
Сзади бибикают. Мажор снова нажимает на газ.
– Может, все-таки купим тебе сорочку? – смотрит он на уже порядком сухое пятно на рубашке Философа.
Философу было неудобно отказываться, но и соглашаться было неудобно.
Мажору зазвонила жена, он припарковался на остановке и включил аварийку.
В трубке послышалось всхлипывание, Мажор сбросил звонок и закурил. Казалось, он стремительно трезвеет.
– Вот смотри, – рассуждал Мажор. – И стоило нам встречаться?
«А я о чем думал?» – мысленно соглашался Философ.
Что у меня, что у него мужественность понималась как сила, явленная через долг. Долг неведомый, непонятный, однако обязывающий во что бы то ни стало оставаться хорошим; у него чувство долга порой было слабее моего, а в чем-то сильнее; в конце концов он женился, не я.
Иногда хочется чего-то извращенного, а потом понимаешь, что не хочется ничего.
– Я имею в виду… и нам сейчас, и нам… с ней… тогда. У тебя бывает, что болит голова, когда кофе много выпьешь?
– Бывает, – ответил Философ.
(Сообщение – акт познания).
Да, а в чем тогда дело, не любишь ее?
Нет, и этого сказать нельзя; но все, что я ощущаю – это вес на моих плечах.
Ты не до конца честен с ней в таком случае.
Верно. Но, впрочем, я говорил ей не раз, что несчастлив с ней.
И она?
Переводила стрелки
– Давай позвоним ему! – неожиданно предлагает Мажор.
– Кому? – не понимает Философ.
Написать о круге – прорвать круг, подумать о круге – зашить круг.
– Да к Юрке же! В Грузию! – Мажор ищет в социальной сети телефон Юрки в его профиле, но телефон скрыт. – А нет, скрыт номер. В боулинг поедем!
Они едут в боулинг и играют две партии, обе Философ проигрывает. Они набирают пива и гренков, потом Мажор предлагает смотаться в сауну, и Философ наконец-то находит в себе силы отказаться. Мажор уезжает один.
Админ оставил Философу сообщение в мессенджере: «Ну как там».
«Что же он хочет узнать?» – думает Философ, набирая ответ «Он пьяным сел за руль и уехал» – и в ответ стикер с Лапенко «Ну я вам оставляю желать лучшего».
…Не хочу идти на ее день рождения. Что там может случиться плохого? Да ничего, однако идти тяжело. В свой день рождения мне даже более неловко.
«Оставляй, мне-то что», – думает Философ, листая в телефоне Ренана. Марк Аврелий, при изумительнейшем чистосердечии.
Раздается звонок, это Мажор, и он просит «побыть с ним», ибо он совсем недалеко врезался в столб.
«Не кончились еще приключения на сегодня», – думает Философ и бредет к указанному углу, листая в телефоне Ренана, был философом рассудочным.
Бампер помялся порядочно, Мажор ударился лбом и приложил ко лбу платочек, но крови Философ не видел. Мама гуглит его статьи и наверняка многое осуждает.
– Менты если приедут, я ж пьяный. Давай будто ты за рулем сидел?
Да все он мог, он из тех, кто жен заливает перцовкой.
– Да, без прав.
…Я не помню, чтобы (или когда?) я кого-то слушал, читал или вообще что-то делал для удовольствия.
– У тебя еще и прав нет?
Конечно, он думает, что у всех права есть. Раз у него права есть.
– Припаркуйся где-нибудь во дворе – и пошли на метро, – предлагает Философ.
– А столб же помят, – указывает Мажор.
– Да мало ли помятых столбов, – неуверенно отвечает Философ, листая Ренана: Марка Аврелия мучил внутренний недуг – тревожное изучение самого себя.
Мажор соглашается и отгоняет машину во двор / дух болезненной добросовестности…
Ее внимание привлек шиповник: цветы, омытые дождем, выделялись на фоне зелени особенно контрастно.
Потом они направляются к метро, Мажор в третий раз начинает напевать «О-па, о-па-па», Философ в третий раз нехотя подхватывает «Отдыхаем хорошо», Мажор что-то шутит про жетоны, но Философ занят Ренаном: лихорадочное стремление к совершенству. К слову, это перекликается с Апологией Сократа: я беседую, исследуя самого себя и других, жизнь же без такого исследования не стоит и называть жизнью.
Мажор не владеет картой «Подорожник» (или «Тройка», сейчас можно и «Тройкой»: два города – одна карта), и промахивается мимо турникета, где можно рассчитаться банковской; Философ стоит позади и думает, стоит ли назвать жизнь Мажора жизнью; жизнь Админа; жены Мажора; его собственную.
Нет, ни в коем случае, ни даже не существованием; чем же, однако? Выживанием? Снова нет. Врожденной способностью к выживанию обладает не человек, но текст (Беньямин), человек этой способности научается (если научается).
Они спускаются на эскалаторе, спускаться две минуты. Два эскалатора запускать экономически нецелесообразно, женщина усталым голосом призывает не бегать и не облокачиваться, Мажор заплетающимся голосом доносит истину, что ступеньки и поручень движутся с разной скоростью, а потом пытается рассказать, как к нему на работе пожаловал коллектор, но был очень вежлив.
Это все легко объяснимо: такой характер был у моего отца, и она все ждала от меня чего-то подобного; ее вряд ли устроило бы объяснение, что я никогда не имел тяги к алкоголю, или что наличие депрессии меня б остановило: она все как-то верила, что найдется какое-то лечение, что у меня на самом деле нет депрессии, что мне не придется пить таблетки пожизненно, etc., etc.
Голос женщины запрещает также сидеть на ступеньках, Философ мысленно вспоминает каламбуры про стоикон, что там было так много людей, что не было мест, ну и правильно, стоики должны стоять, Андрей Белый (поздний) разродился, подобно беременной дождем туче, остротой, что он не стоик, а перипатетик, любит думать, не стоя на месте, а гуляя.
Женская красота, как я понимаю ее, она действительно спасает, она даже пусть безнадежно: скажем, муж у нее. Дети. Как же так получилось. За одной партой сидели, и у нее дети. А как она спасает? Ну, ты смотришь и думаешь: да, она женщина. Я люблю женщин. У нее прекрасная фигура, это, наверное, золотое сечение, это не 90–60–90, там не золотое сечение, а должно тогда быть 100–75–100. Попробуем представить такую женщину. Хотя, конечно, проще представить себе такой стол.