Страница 27 из 81
— Тогда извольте, — сдался Деватон.
Брат Ласий осенил канцлера священным знаменем, прочитал краткую молитву и дал Демосу поцеловать серебряный диск.
«Меня переполняет благодать! Интересно, кому ещё посчастливилось слюнявить побрякушку Ласия? Учитывая его прошлое место службы, наверняка предателям да преступникам всех мастей».
— Отпускаю вам все грехи: озвученные и затаённые, совершённые в поступках и помыслах, — подытожил монах. — Да смилуется над вами Хранитель.
— С его стороны будет очень мило прогнать мор, — не удержался от сарказма Демос.
Брат Ласий наградил канцлера укоризненным взглядом.
— Могли бы проявить уважение к господу на пороге смерти, — пожурил он. — Вы безумец, ваша светлость, но помыслы ваши, очевидно, чисты. И потому я буду молиться, чтобы Хранитель вас уберёг. Пути господни поистине неисповедимы, но я знаю одно: если Хранитель заберёт вас раньше времени, здесь, на миссоленской земле, всем придётся туго. И потому я буду просить за вас.
«Посмотрим. Возможно, даже получится с ним договориться».
— Я благодарен вам, брат Ласий. Действительно благодарен.
— Я могу сделать для вас что-нибудь ещё, лорд Демос? — теплота в глазах яйцеголового монаха сменилась привычным стальным спокойствием.
Деватон широко улыбнулся.
— Да, есть одна вещь, — задумчиво проговорил он, глядя на идеально выбритый череп Ласия. — Как человек, уже однажды переживший пожар, могу смело утверждать, что одна из самых неприятных вещей при горении — чувствовать, как тлеют твои собственные волосы. Вы не окажете мне честь, поорудовав над моей головой бритвой? У вас, как я вижу, богатый опыт.
Мастер Юн томился от духоты и вони, окружённый сотнями несвежих тел. Зеваки высыпали на площадь ещё до рассвета, заняли каждый доступный кусок земли, галдели, чавкали первыми зелёными грушами, плевались семечками и создавали такой шум, что голова отказывалась соображать. Дети забрались на крыши, оккупировали статуи и, хрустя неспелыми яблоками, ждали представления. Остальной город, казалось, вымер — на опустевших улицах царила неестественная тишина. Смерть заканчивала свою пляску, собрав тысячи чумных жертв, и все же её присутствие ощущалось особенно остро. Юн понял это, когда накануне выбрался на улицы. Ни крыс, ни кошек, ни птиц — всех пожрал обезумевший от смерти и голода Миссолен. Даже детей стало куда меньше, и Юну думалось, что в их исчезновении виновата не одна лишь чума.
— Бла-а-а-а-агостен день сей, благостна воля Хранителева...
Юн шарахнулся в сторону от старухи, затянувшей очередную еретическую песню. Он поднял голову и встретился взглядом с Ихразом — энниец коротко кивнул и занял наблюдательный пост над воротами дворца. Стражи было много, но Юн знал: гвардейцы получили приказ не атаковать толпу ни при каких обстоятельствах. Только защищать стены дворца.
В переднем ряду толпы, окружённый стайкой женщин и детей, ждал Божьего суда сам брат Альбумус. Босой, обращённый в рубище, он пел еретические песни на мотив священных гимнов, а его ближайшие сподвижницы подхватывали фальшивые мелодии и тянули их так заунывно, что у Юна начинали болеть зубы.
Он снова глянул наверх и с сожалением отметил, что именно сейчас Альбумус был уязвим. Один глазастый лучник с крепкой рукой, устроившийся в узком просвете между башенками дворцовой стены, всего один... И Альбумус перестанет быть проблемой. Но канцлер выразился ясно: не трогать еретика, не усмирять толпу, ждать испытания. Что бы ни случилось.
Юн за эти пару лет привык к нередко эксцентричному поведению господина, но происходящее было слишком даже для лорда Демоса. Ихраз тоже не смог объяснить, что же задумал канцлер, и точно так же поражался его безрассудной смелости. И все же они сошлись на том, что Демос не стал бы рисковать собой просто так. Возможно, у него был план.
А возможно, Демос Деватон действительно отчаялся. Ибо ересь брата Альбумуса захватила весь Миссолен, за исключением дворца и Эклузума. Город уничтожала чума, а речи еретика отравляли оставшихся в живых людей.
— Ворота! Ворота открываются! — пискнул забравшийся на статую Таллония Великого чумазый мальчишка. Юнец ловко, точно обезьянка, вскарабкался ещё выше, свесился, ухватившись за вытянутую руку каменного изваяния, подтянулся и уселся прямо на ладони памятника. Юн прислушался: сквозь гомон толпы действительно пробивались звуки открывающихся ворот. Он протиснулся ближе, заняв место во втором ряду. Альбумус был совсем рядом — всего несколько человек отделяли его от Юна. Мастер едва поборол желание закончить всё здесь и сейчас — так было бы проще. Но он понимал, что, убив Альбумуса до испытания, сделает того мучеником. А этого нельзя было допустить. Чёртова политика.
И всё же нож Юн далеко не убирал.
Ворота медленно открылись. Часть площади, что разделяла толпу зевак и дворцовые стены, оцепили и расчистили. От высокой арки тянулась узкая дорожка между двух рядов сложённых дров и хвороста. Именно по ней, среди пылающих костров, предстояло пройти Демосу и Альбумусу, чтобы узнать божью волю. Юн дёрнул плечами — уж насколько он был без царя в голове в юности, и то трижды бы подумал, подписываться на такой риск или нет.
Из ворот медленно выплыла процессия: несколько монахов в аскетичных светлых одеяниях — Юн узнал знаки отличия Ордена Гнатия Смиренного. Божьи люди шествовали с горящими факелами в руках, а за духовенством следовал десяток солдат — не братья-протекторы, но личная гвардия Деватона, бельтерианцы в зелёных с золотом плащах. Пройдя меж рядов дров, процессия рассредоточилась. Гвардейцы заняли посты и следили, чтобы никто не подошёл слишком близко к будущему смертоносному кострищу, а монахи встали в шеренгу напротив толпы.
Альбумус выступил им навстречу, улыбаясь широко и безмятежно, словно не осознавал грядущего.
— Орден Гнатия Смиренного! Единственный, кто всё ещё придерживается древних заветов, — громко проговорил он. — Последний Орден из оставшихся, чьему слову можно верить. Мы приветствуем вас, братья!
Толпа за спиной Альбумуса разразилась воодушевлёнными криками. Монахи кивнули и осенили зевак священными знаками.
— Мы братья из Обители под Шуаноном, — представил церковников самый старший — гладко выбритый худой мужчина с изрезанным морщинами лицом и воспалённым ячменем на глазу. — Наш обет — сохранение истории. В нашей обители ведётся летопись всех происходящих в империи событий, и нас вызвали, дабы проследить, чтобы Божий суд прошёл по всем правилам, а также записать его итоги, дабы сохранить их для потомков.
— Крайне похвальный обет. Ваш труд достоин уважения, святые братья, — Альбумус даже легко поклонился. — Занимайте же места, поджигайте костры — и Господь явит нам свою волю.
Монахи отошли к дровам, тихо перешёптываясь между собой.
— Где же канцлер?
— Где Горелый лорд? — возмущались в толпе. — Неужто струсил?
— Вон он! Идёт!
Юн присмотрелся. И правда, из тьмы ворот медленно вышел сам Демос Деватон. Но вид его заставил мастера удивиться.
— Он обрил голову! — разнеслись шепотки.
— Принял покаяние?
— Не, волосы горят, потому и обрил, — предположил кто-то в толпе. — Ему ли не знать, он же Горелый лорд! Хе-хе!
Юн аккуратно подвинул зазевавшуюся особу в плаще с вышивкой и следами оторванных бусин — ересь превратила роскошный предмет одежды в лохмотья, и пролез в первый ряд под нараставший ропот зевак. Толпа наползала всё ближе ко дворцу, но солдаты угрожающе вскинули копья:
— Назад! Не положено — для вашей безопасности! Обожжётесь!
Канцлер преодолел затенённый сводами арки проход и остановился меж рядами сложенных дров. На площади воцарилось напряжённое молчание — настолько неестественное, что Юн расслышал, как кто-то чихнул у статуи Таллония.
— Демос из Дома Деватон, герцог Бельтерианский, лорд Амеллона и канцлер империи! — объявил герольд со стены, и трубы взвизгнули, едва тот договорил. Юн смог разглядеть силуэт яйцеголового монаха в тени воротной арки, но бывший старший дознаватель предпочитал держаться подальше от глаз толпы.