Бусы из плодов шиповника

Извини уж, дорогой мой, впрочем, как всегда, лишь гипотетический – предполагаемый читатель, что я отвлекся от основного сюжета на столь пространное размышление о творческом процессе в целом и о писательском труде, в частности…

Итак, в начале нашего рассказа мы заговорили о том, что очень красивая девушка по имени Галина Соболевская носила в виде осеннего украшения (а была уже почти осень – конец августа) весьма оригинальные – красные бусы из плодов шиповника, которые так гармонично сочетались и в то же время контрастировали с ее черными волосами и тонким черным шерстяным свитерком – водолазкой. Получалось почти классическое, по Стендалю, с его одноименным романом «Красное и черное», сочетание.

С Галиной и ее подругой – естественной блондинкой (еще один контраст) Светланой Николаевой, очень веселой, легко воспринимающей жизнь со всеми ее крупными и мелкими невзгодами девушкой я познакомился около месяца назад. В начале августа.

К тому времени небольшая, но очень опрятная, даже можно сказать красивая, деревенька Большие Коты, расположенная в основном вдоль широкой пади, некогда золотоносной речки Котинки, впадающей, как и множество других рек, речушек, ручьев, в Байкал, в одночасье пустела. Из нее в город выезжали, чуть ли не последним пароходом студенты – биологи первого и второго курсов Иркутского госуниверситета, проходившие здесь ежегодную летнюю, почти двухмесячную, практику.

И когда этот веселый, кажется, никогда не унывающий народец вдруг покидал деревню, в ней самой и на биостанции становилось непривычно пусто, без звонкого смеха и постоянного веселого гомона. И создавалось впечатление, что с побережья будто бы исчез цветной цыганский табор. Все затаивалось до следующего безумного лета, когда орды новых беззаботных молодых людей вновь высадятся с кораблей на этот берег.

А если учитывать, что примерно 80 процентов студентов биолого-почвенного факультета госуниверситета составляют девушки – беззаботные и красивые, то сразу станет ясно, какой великолепный «цветник» бывает здесь летом. И вся деревенька и ее окрестности наполняются не только любознательными биологинями, которых так и хочется за их красоту и свежесть назвать биобогинями (подобно очаровательным древнегреческим богиням), но еще и песнями под гитару у костерка на берегу Байкала по вечерам, смехом, шутками, безудержным весельем молодости, когда жизнь еще кажется им всем бесконечной.

В первой декаде августа, как я уже сказал, весь этот карнавал мгновенно затихал и в деревне становилось непривычно тихо, пустынно, словно по ней прошел мор, а на душе отчего-то делалось настороженно, словно в предчувствии близкой беды.

Немногочисленные сотрудники биостанции по-прежнему занимались своими обычными привычными делами. И их почти не было видно. Местные жители тоже не особо мелькают перед глазами – у каждого из них тоже свои житейские дела. Да и совсем немного их тут – местных жителей, где центром всего является все-таки биостанция госуниверситета. Со своим административным корпусом и, наверное, десятком лабораторных разного размера изб и избушек.

Административный корпус биостанции – добротное, старинное, бревенчатое одноэтажное, сработанное не без определенного изящества, здание, построенное еще в тридцатых годах прошлого века, стоит на пологом подъеме. Как раз напротив биостанцевского – сделанного буквой «Г», причала, с каркасом из бревен, заполненным камнями. Внутри этого причала, в тихой заводи, после научных многодневных и многонедельных рейсов отдыхают суда биостанции «Профессор М. М. Кожов», «Натуралист» и «Космос». Зимуют они тоже здесь…

Для студентов в некотором отдалении от основных лабораторных корпусов биостанции, разбросанных по этому же пологому склону, выстроено два больших бревенчатых, почерневших от солнца и времени общежития – со множеством комнат и комнатках в них. В которых могут размещаться от четырех – шести до пятнадцати – двадцати человек неугомонной студенческой братии. И рядом с этими вытянутыми вдоль склона корпусами-общежитиями, построена еще и столовая, с соответствующей надписью, придуманной и прикрепленной над высоким двускатным – царским прямо-таки крыльцом (с чудесным видом с него на Байкал), оцинкованным светлым листом железа, на котором черной краской готическим шрифтом выведено: «Корчма прожорливый гаммарус».

Но все это – и корпуса общежитий, и «Корчма прожорливый гаммарус» – оживает и заполняется только летом, примерно, с середины июня до начала августа.

Сейчас же иногда лишь прожужжит где-то вдали шмелем моторка. И это значит, что кто-то из местных жителей отправился «в море», как называют Байкал аборигены, на рыбалку – ставить или снимать сети.

Стихнет в сини небес и воды мотор. И снова все окружающее тебя пространство наполнится полусонной тишиной. И в этой тиши, продолжая делать свое дело, остается только вспоминать свои летние короткие романы с молоденькими студентками, слетающимися (как мотыльки на свет) вечерами на костерок, разведенный на поляне у моего балка. Да еще всех этих девушек манит сюда не только огонь, но и грустный перебор гитарных струн…

А теперь, проходя мимо (если тебе нужно сходить на биостанцию или в деревенский магазин) закрытых, законсервированны, на зиму длинных домов общежития и «Корчмы прожорливый гаммарус», тебе вдруг сделается так грустно и одиноко. И ты понимаешь, что все это безлюдье здесь будет всю осень и зиму…

Именно в такое время – «мертвого сезона», в одну из лабораторий биостанции, где я, по согласованию с руководством университета, тогда работал на пламенном фотометре (которого у меня на стационаре не было), ко мне, в небольшой бревенчатый домик из трех комнат и прибежал мой однофамилец – штатный водолаз биостанции Саня Ветров. Возбужденно он сообщил мне радостную новость о том, что к Ольге Сокольниковой (недавней выпускнице университета, ныне работающей на биостанции лаборантом) приехали две совершенно очаровательные (Саня аж причмокнул от восторга, сообщая мне это) девушки – блондинка и брюнетка!

– Дело в том, что они обе учатся на вечернем отделении биофака, и летней практики у вечерников здесь, в Котах, не бывает. А на природу-то хочется, – продолжал информировать меня Александр. – Ну, вот они и прикатили к своей подруге Ольге. Тем более что ей на биостанции свое жилье выделили. Она меня, кстати, и послала к тебе. Приглашает нас вечером на ужин. С меня – вино. С тебя – песни. Помнишь, какие ты летом у костра возле своего стационара концерты устраивал?! Скольких глупеньких девчонок охмурил, – довольно захихикал Саня, тоже мой частый летний вечерний гость. – Одним словом, давай, встречаемся к шести у меня в водолазке. И оттуда – в путь. На покорение сияющих вершин! Успеешь до этого времени освободиться? – спросил он, уже собираясь уходить.

– Успею, тем более что ужин сегодня, как я понял, мне готовить не придется, – ответил я. – За гитарой только в балок после дел моих скорбных сбегаю и – к тебе. И еще давай сразу договоримся. Блондинка, чур, моя. Я, знаешь ли, со школы всегда отдавал предпочтение голубоглазым светловолосым девушкам скандинавского типа. Нравится мне их холодная красота, в отличие от восточных, черноволосых пылких красавиц. У меня даже Серега, не поверишь, с боку на толстой светлой рифленой подошве ботинка, с внешней его стороны, из пижонства, конечно, в старших классах шариковой ручкой было выведено: «Блондинки – моя стихия».

– Договорились, – легко согласился Саня. – Вам – яйцеголовым научникам, что посветлее. А нам – черной косточке, и чернавки сойдут…

Когда мы вечером пришли к Ольге Сокольниковой – ужин в ее просторной, светлой комнате, с единственным, но весьма широким окном на Байкал был уже готов.

В большой металлической миске на круглом столе парила, сваренная целиком, крупная картошка.

Омуль был почищен, освобожден от костей и нарезан солидными аппетитными кусками.

Кроме того, на столе красовался тонко нарезанный сыр, салат из свежих овощей и черный хлеб.