Страница 22 из 23
Малому поэту из греческой антологии
Где след этих дней,которые принадлежали тебе, сплеталисьиз бед и удач и были твоей вселенной?Все они смытымерной рекой времен, и теперь ты – строка в указателе.Другим даровали боги бессмертную славу,эпитафии, бюсты, медали и скрупулезных биографов,а о тебе, неприметный друг, известно одно:что соловья ты заслушался на закате.Во тьме среди асфоделей твоя обделенная тень,наверное, укоряет богов за скупость.Но дни – это паутина банальнейших пустяков,и разве не лучше остаться самой золой,из которой слагается забвенье?На других направили богилуч беспощадной славы,проникающий в недра, не упуская ни щели,славы, которая сушит розу своей любовью, —с тобой, собрат, они обошлись милосердней.В самозабвенье заката, который не сменится ночью,поет и поет тебе соловей Феокрита.Страница памяти полковника Суареса, победителя при Хунине
Что такое нужда, изгнанье,унижения старости, ширящаяся теньдиктатора над страной, особняк за Верхней заставой,проданный братьями в годы войны, бесцельные день за днем(сначала их хочешь забыть, а потом и впрямь забываешь) —перед той твоей высшей минутой, верхом в седле,в открытой взгляду степи, как на сцене перед веками,как будто амфитеатр хребтов тебя обступил веками!Что такое бегущее время, если в нембыл единственный вечер полноты и самозабвенья!Он сражался в своей Америке тринадцать лет, под конецоказавшись в Восточной Республике, в поле у Рио-Негро.Закатной порой он, скорей всего, вспоминал,что и для него однажды раскрылась роза:алый бой под Хунином, тот бесконечный миг,когда пики сошлись, приказ, открывший сраженье,первый разгром и среди грохотанья битвы(оглушившей его, совсем как его парней) —собственный крик, поднимающий перуанцев,блеск и натиск и неумолимость атаки,взвихренный лабиринт полков,схватка пик без единого выстрела,испанец, раскроенный пополам,победа, счастье, усталость, отяжелевшие векии брошенные умирать в болоте,и Боливар с какими-то историческими словами,и солнце, уже на закате, и первородный вкус воды и вина,и труп без лица, дочиста стертого схваткой…Его внук ставит в строчку эти слова и слышиттихий голос из древних глубин своей крови:– Что такое бой под Хунином – лишь славное воспоминанье,дата, которую учат к зачету или выводят на карте?Бой бесконечен и обойдется без помпыживописных полков и военных труб:Хунин – это двое в кафе, проклинающих тиранию,и неизвестный, гибнущий в каземате.1953Мф. 25: 30
Мост над платформой Дня Конституции. Под ногамилязг поездов, ткущих стальной лабиринт.Гарь и гудки осадили ночь,вдруг представшую Страшным судом. За незримым краем земли,прямо во мне зазвучал вездесущий голос,произнося все это (все это, а не слова —мой жалкий, растянутый перевод единого слова):– Звезды, хлеб, книги Запада и Востока,карты, шахматы, галереи, подвалы и мезонины,тело, чтобы пройти по земле,ногти, растущие ночью и после смерти,тьма для забвенья и зеркала для подобий,музыка, этот вернейший из образов времени,границы Бразилии и Уругвая, кони и зори,гирька из бронзы и экземпляр «Саги о Греттире»,пламя и алгебра, бой под Хунином, с рожденья вошедший в кровь,дни многолюдней романов Бальзака и аромат каприфоли,любовь – и ее канун, и пытка воспоминаний,подземные клады сна, расточительный случайи память, в которую не заглянуть без головокруженья, —все это было дано тебе и, наконец,измена, крах и глумленье —извечный удел героев.Напрасно мы даровали тебе океани солнце, которое видел ошеломленный Уитмен:ты извел эти годы, а годы тебя извели,и до сих пор не готовы главные строки.1953Компас
Эстер Семборайн де Торрес
Мир – лишь наречье, на котором ОнИли Оно со времени АдамаВедет сумбурный перечень, куда мыЗачем-то включены. В него внесенРим, Карфаген, и ты, и я, и сонМоих непостижимых будней, драмаБыть случаем, загадкой, криптограммойИ карою, постигшей Вавилон.Но за словами – то, что внесловесно.Я понял тягу к этой тьме безвестнойПо синей стрелке, что устремленаК последней, неизведанной границеЧасами из кошмара или птицей,Держащей путь, не выходя из сна.Ключ в салониках
Абарбанель, Фариас иль Пинедо,изгнанники столетия назад, —в чужом краю потомки их хранятот дома старый ключ. Дом был в Толедо.У них надежды нет, им страх неведом:достанут ключ и смотрят на закат;нездешние «вчера» в той бронзе спят,усталый блеск и равнодушье к бедам.Ключ от дверей, что ныне только прах,стал тайным знаком на семи ветрах,как ключ от храма, что не сдался Риму:когда внутри уже пылал огонь,его швырнули в воздух, чтоб незримотот ключ на небе приняла ладонь.