Страница 2 из 13
Анжелика с Валентином подходят ровно в тот момент, когда я приближаюсь к кассе. За ними скачут Еловская Вера и Кузьмин Вова. Все уже с подносами. А я только теперь понимаю, что не взяла ничего, кроме приборов. Хватаю первый попавшийся салат с лавки. В очереди раздаются недовольные возгласы.
– Я им занимала, – спешу оправдаться.
Несколько человек цокают, но я не реагирую больше.
– Спасибо, – Валентин подтягивает уголки рта наверх, вставая за мной в очередь к кассе, и это все окупает. Ради этой сжатой улыбки я готова хоть все очереди в городе отстоять, лишь бы он всегда следовал за мной.
Он так близко. У меня аж мурашки. Его дыхание мятным бризом спадает на мои щеки. Мне кажется, они уже алые или около того. Жарко. И ладони потеют. Предательски. А сердце-то как стучит, вот-вот вылетит прямо в его солнечное сплетение и шмякнется на пол. По-любому разобьется.
Вдыхаю его аромат. Сегодня Валентин пахнет пачули и бергамотом, наверное, новый гель для душа. Свежо. Кожа у него вся такая белая, гладкая, чуть ли не светится. Точно эльф! Даже уши немного заостренные. Ну, вылитый Леголас. Ах, мой краш с детства.
Он так вытянулся за последний год, так возмужал. Теперь за ним многие девчонки из драмкружка и не только бегают. А я его и мелким любила, между прочим, до того, как это стало мейнстримом.
Парень опускает на меня васильковый взгляд, и я прячу влюбленные глаза в его груди. Руки против моей воли потянулись к нему. Сама не понимаю, как стала чистить его значок «Звезда гимназии – за артистичность». Такие значки дают не каждому – только достигшим успеха ученикам. Валин талант все признают. Марина Антоновна, руководитель нашего драмкружка, сама его когда-то позвала, увидев исключительные способности в тогдашнем пятикласснике.
– Что там? – спрашивает Валентин недоуменно.
Я делаю вид, что чищу его значок от въевшейся грязи.
Ну, как чищу, измазываю собственным потом, который выделяется из меня литрами от волнения. Дуреха.
– Все, уже ничего, – в последний раз протираю эмалированный металл рукавом свитера и улыбаюсь виновато.
Сколько я по нему уже сохну? С пятого класса? И в драмкружок ведь из-за него записалась. Хотя актриса из меня никакущая. Марина Антоновна в этом убедилась на самой первой нашей постановке, когда я все слова на сцене забыла, простояв целое действие камнем. С тех пор мне дают только эпизодические роли или вообще бессловесные. Зато загружают кучей другой работы: вожусь с реквизитом, костюмами, декорациями и административные обязанности теперь выполняю в помощниках у Марины Антоновны. Вечно как белка в колесе, но ничего, главное, что Валя постоянно в моем поле зрения.
Только на спектакль для Хэллоуина мне выделили полноценную роль. Потому что там как раз нужен призрак, а это мое амплуа, и не нужно много говорить. Я не должна подвести группу, особенно Валентина. Буду стараться и отыграю на все тысячу процентов. Тем более, на репетициях теперь мы с Валей будем чаще взаимодействовать. От предвкушения даже сердцу щекотно.
Кассирша столовой быстро расщепляет мои фантазии одним громогласным криком:
– Следующий.
Расплатившись, я оглядываю полный зал. Мне надо занять стол на всех пятерых. И я нахожу такой в самом центре. Спешу, пока не заняли. Компания топчется у кассы. Обсуждают прошедшую тему – «Преступление и наказание» Достоевского. Валя любит классику и много в ней понимает.
Я сажусь во главе прямоугольного стола. Анжелика с Валентином по правому боку, Еловская с Кузьминым – по левому.
– Да они там все больные на голову, – Коростылева закатывает глаза, перемешивая соус от тефтелей с макаронами. – Этот бабулек топором рубит, эта собой торгует. Типа ради детей.
– Не все так просто, – фырчит Валентин, разделывая ножом и вилкой куриный шницель. – То, что творит Соня – это жертвенность. Мало кто на такое способен.
– Ой, тоже мне, святая грешница. Сонечка меня больше всего бесит. У нее даже фамилия приторная – Мармеладова. Все ее используют, а она и рада, потому что дура. Была бы поумнее, научилась бы сама себя использовать.
– Такой персонаж важен для истории, – спокойно парирует Валентин. – Она именно такой и должна быть, святее святых при всем своем несовершенстве, чтобы дать Раскольникову осознать свою порочность, а потом обратиться к Богу и вылечиться.
– Вылечиться? – Анжелика чуть ли не плюется едой в сидящую напротив Еловскую. – Скорее, заразиться верой.
– А мне Соня понравилась, – я наконец могу вступить в их беседу, хотя боюсь ляпнуть глупость и упасть в глазах Валентина. – Она так любит Раскольникова, на все ради него готова. Жертвует своей жизнью, зато они остаются вместе. По-моему, это сильно.
Все четверо смотрят на меня с недоумением.
– Ты как будто «Сумерки» читала, а не «Преступление и наказание», – Валентин едва заметно морщится, и я заливаюсь жаром по самые скулы. – Только ванильные сопли собрала с поверхности.
Ребята за столом выдавливают смешки. Мой мир рушится. Все-таки следовало промолчать.
– Да нет, я… – бегаю глазами по жирной куче непонятно чего в пиале перед собой. Даже не понимаю, что взяла и что буду есть. Похоже на мимозу, которую я не люблю. – Я о том, что… любовь… любовь – это… прекрасно… любовь исцеляет.
А мысленно бью себя по лбу.
Мда уж, капец глубокий анализ. Сопли сейчас из меня потекут, наверное, такие же ванильные.
Но мне нечего добавить. Я поняла, что трагедию Раскольникова не поняла. Да и не пыталась, если честно. Мы с мамой тоже бедно живем, тоже в кредит, но убивать банковских работников нам обеим не хочется.
– Достоевский в этом произведении столько сложных тем поднимает. Вопросы социального неравенства, жертвенности, вседозволенности, несправедливости, религии, – Валентин увлеченно продолжает. И я ему благодарна, что он легко перекрыл мой позор, не стал зацикливаться и не дал Анжелике его посмаковать. Мой рыцарь.
Расплываясь в улыбке, я так его и слушаю. Валентин говорит о трагедии личности Раскольникова, о постулатах христианства, о том, в какие времена для себя Достоевский писал этот роман. Ничего толком не понимаю, но мне нравится. Валентин всегда интересно рассказывает. Он вообще умный, заслушаешься.
Анжелике быстро надоедает, и она нагло перебивает его громким вопросом, окидывая взглядом всех, кроме меня:
– Вы уже нашли наряды для осеннего бала?
– Даа! Наконец-то! – Еловская тут же подхватывает и рассказывает о своих мучительных поисках подходящего платья, чтобы не роскошно, но и не скромно, не дорого, но и не дешево, романтично, но и не ванильно.
Бал проходит ежегодно для старших классов, начиная с восьмого. Туда все должны являться в вечерних платьях и смокингах. Я в целом люблю такие мероприятия, где можно побыть принцессой. Но… Девчонки на каждый бал готовят новый образ, а я уже третий раз подряд пойду в мамином свадебном платье, которое она не разрешает переделывать, будто собирается все-таки выйти в нем замуж. На новые наряды для одного вечера денег у нас нет, и я вынуждена позориться в который раз.
Я бы, наверное, не пошла, если не надо было всем классом танцевать краковяк, который мы уже месяц репетируем. Каждый класс обязан показать один танец. И я не могу подвести ребят и классную руководительницу. Бал уже в эту пятницу. Отказываться стоило раньше.
Участвовать в беседе мне тоже больше не хочется. Валентин на меня даже мельком не смотрит. Остальные с восторгом обсуждают предстоящий бал между собой, словно меня и нет за столом.
Я погружаюсь в собственную тоску. Пытаюсь понять, что теперь Валентин обо мне думает. Наверняка убедился, что я набитая ванилью кукла, которая не способна воспринимать философию и драму. Мне так хочется ему доказать, что я не только романтические сопли жую, а как, не знаю. «Сумерки» я, к слову, читала, и мне понравилось. Между прочим, там тоже есть своя философия и драма.
Сама не замечаю, как вываливаю набранную ложку салата на стол. Только чересчур громкий, почти писклявый, и неестественно задиристый смех Анжелики выводит меня из задумчивости. Искрящиеся глазки девушки постоянно убегают куда-то в сторону и отскакивают обратно на ребят. Я прослеживаю траекторию ее взглядов и понимаю, в чем дело.