Страница 3 из 8
Ярина, замерев, заслушалась. Спросила шёпотом:
– Это что?
А потом затрясся пол, попрыгала с полок посуда – сверкнул за окном Утро Ясное. Ярина вскочила, вцепилась в ухват.
– Ты чего это? – изумилась Обыда.
– Кто там? Почему пол трясётся?! Он… обижать станет?
– Лес с тобой! Никто тебя тут не тронет, если сама руку не поднимешь.
Спросить спросила, а сама прежде ответа поняла: кто-то крепко напугал Ярину в прошлой жизни, так крепко, что имя ушло, а страх остался. Ничего. Память человечья гибкая, слабая, как осенняя ящерка. Побродит Ярина по лесным тропам, искупается в озере под дождём, с девками из воршу́дов[13] познакомится – всё забудет.
– А это кто тогда? – настороженно спросила она, смаргивая слёзы; ухват так и не выпустила.
– Это Утро моё Ясное, – ответила Обыда. – Он тут, у избы, скачет, чтобы нам светлей было. Скоро уж День Красный побежит, а ты зарёванная, неумытая. Так и всю жизнь просидишь-проболтаешь.
– Кто он? – настойчиво повторила Ярина. – Утро Ясное?
– Утро – мирный мо́лодец, справный, весь Лес будит. День – верный, ровный, греет всё кругом. А Ночи на глаза не попадайся до поры до времени. Он по двору не скачет – там, за оградой тихонечко пролетает. Вчера проехал – ты и не заметила. Ну? Не боишься больше?
– Боюсь. Больно бьёт, – вздохнула Ярина. – Вот если б ты рассказала, что за чёрточки на одеяле… Как они ночью горели! Я бы себе такие же сделала. Чтобы, если кто подойдёт…
Обыда глянула на покрывало, провела пальцем по узловатому вышитому знаку.
– Никто тебя тут не обидит, если меня будешь слушать. Я тут главная. Я, яга Обыда.
Ярина кивнула, хоть и не поняла ничего – это Обыда по лицу прочла, – но настойчиво повторила:
– А про чёрточки расскажи.
– Расскажу, глазастая.
– Сейчас?
– Да погоди немного, дай хоть чаю попить. Или ты и есть не хочешь? Сушки у меня заварные, вчера поставила. Хлеб с орехами. Неужто не попробуешь даже?
Ярина глянула за спину Обыды и ахнула: чёрный стол накрыла красная скатерть, выстроились крутобокие чашки, на полотенце засветился свежий хрустящий хлеб.
– Нигде больше такой не испечь, только тут, на перепутье, – сказала Обыда. Подвинула лавку, велела: – Садись. Поешь. А там, может, и расскажу тебе про чёрточки.
Ярина принялась за хлеб – ни крошки не уронила, ни слова не проронила. Молчаливая. Угрюмая? Сердитая? Испуганная, как зайчишка лесной? Кто её пока разберёт. А всё же обидно будет, если нить не подхватит, если окажется, что всего лишь девчонка это, всего лишь случайно в день смерти Марийки явилась Ярина в Лес.
Глава 2. Нитка
Открыла глаза – перед самым лицом мутные цветные стёкла. Подняла руку – на ладонь прыгнуло изумрудное пятно, за ним рябиновое, за ним солнечное. А затем всё стихло.
Ярина приникла лицом к слюдяному окошку. Зацепилась волосами за деревянные узоры по краю – резных волков с острыми зубцами-гривами. Мотнула головой, дёрнулась и, оставив клок на осиновой волчьей гриве, вгляделась в то, что творилось во дворе.
Клубилось небо. Ни следа от вчерашнего пасмурного жемчуга: тучи ворочались зелёные, грузные, с болотными оторочками. К ограде, заперев горизонт, схороводились ёлки. Ниже ёлок жались светлые берёзы – кроны их отдавали свежей, дымной зеленью.
Много-много домов рассы́палось по опушке – мелких избушек, будто игрушечных. От каждой тянулись белые нити: от конька, от крыльца, из окон. Нити уходили вверх, дрожали, натягиваясь туже, туже, и кончались на пальцах Обыды – узких, увенчанных белыми ногтями. Яга выросла в половину двора, поднялась выше молодых берёз, выше елей. Пышные рукава запросто бы вместили по четыре лебедя, а на шее висел оберег с половину печи.
Заскрипели половицы; Ярина оглянулась, но в избе было мрачно и пусто. «Домовой, поди», – вздрогнула она. Посыпались монеты. Ярина вскочила с лавки и, озираясь, шмыгнула к двери. Но не успела добежать, как щеколда потянулась, осыпая ржавые хлопья. Закрылась. Всхлипнула створка.
Ярина прижалась к стене, чувствуя, как от брёвен расходится влажный холод. В ноздри забились запахи мха, сладковатой плесени, опилок. Прятаться было некуда. За окном тянула белые нити огромная Обыда. Дверь заперта – дубовая, крепкая, не пробьёшься. Не сбежать.
Со двора донёсся тягучий звук. По полу поползла тень. Ярина оцепенело ждала, когда тёмное пятно доберётся до неё. Тьма коснулась ноги, но ничего не случилось. Коснулась другой – опять ничего. А потом тихий холод пошёл по телу, поднялся до колен, до пояса, помедлил и потёк выше, выше, к груди, к горлу.
Ярина закричала, но голос пропал. Забилась, стряхнула с себя тёмный вихрь. Он облаком поплыл по воздуху, на лету обращаясь в клочья гари, в пыльные скорлупки. Ярина вскочила на лавку. Со всей избы, изо всех углов надвигалась мгла, и только из окна лился свет, и звучала со двора странная песня. Голос влёк и пугал, подрагивало что-то внутри. Ярина прижала ладони к слюдяным квадратам, впитывая слабое тепло, зажмурилась, чувствуя, как вновь настигает тёмный вихрь. Тогда она распахнула глаза, изо всех сил вглядываясь в Обыду в бело-красном платье с чёрными узорами по рукавам, в седые волосы, в медное солнце, стоящее над головой, в белые нити…
В домах одна за другой вспыхивали лучины. Тени уходили от околиц, распускались крохотные цветы. Чем свободнее, чем светлее становились дворы, тем дальше отступали от ограды ёлки. С криком взвилось в небо вороньё, одна из нитей дрогнула и лопнула с холодным железным звоном. Ярина рванулась подхватить, но только ударилась пальцами о слюду. Нить упала в траву. Мгла подобралась, лизнула пятки ластящимся волком.
Ярина зажмурилась, представив, что слюдяного оконца нет. Что протянет руку – и схватит белую нитку, дёрнет, и Обыда поймёт, что она одна в избе, а тьма налетает, тянет когти… И потеплеет вокруг, иней уйдёт со стен, и лютая зима отпустит горло.
Выбросила руку вперёд, отчаянно, с криком, поймала нить. Ладонь примёрзла к ней – не оторвать. Обожгло лиловым огнём, тряхнуло, завертело, как сухой лист в урагане, ударило осколком, посыпалось на голову слюдяной крошкой, землёй, пеплом… И всё стихло. Простёрся вокруг солнечный луг, цветы и камни.
Длилось это всего мгновение – Ярина не успела ни отогреться, ни отдышаться. Мелькнуло – и пропало. В следующий миг тепло стало спине и ногам, тяжёлое одеяло легло на грудь, и снова сомкнулась мгла, но уже не ледяная, а уютная, с потрескиваньем огня, со стуком сухого дерева, с голосом, говорившим на чужом, но почти понятном языке. Ещё чуть-чуть, и ухватится, и поймёт…
И вправду поняла. И как только поняла – различила в слабо затеплившемся свете склонившуюся над ней Обыду.
– Значит, не зря сюда попала. Значит, и правда есть в тебе сила. Раз смогла вырвать себе ниточку, раз явилась ко мне, значит, Лесу угодно, чтоб стала моей ученицей.
Ярина приподнялась на локте, и вдруг оказалось, что на дворе день, что она спит на печи, а яга листает у сундука тяжёлую книгу.
– Мне… сон снился, – прошептала Ярина, сглатывая. В горле пересохло, и губы потрескались, будто не пила три дня. – Странный.
– Здесь другие не снятся, – не поднимая головы, ответила Обыда.
– Там избы были во дворе… и нити… и…
– Снов своих никогда никому не рассказывай. Сны тебе разве что Ночь Тёмная растолкует, если в настроении будет, – скупо оборвала яга. – А если проснулась уже – вставай. Утро давно ускакал, День у калитки.
Ярина, дрожа, откинула одеяло. Умылась, согрелась, набрала в пригоршню солнца – словно лучистого горицвета, золотой сурепки. А видение всё не отступало, нет-нет и пробивалась сквозь туман памяти налетавшая мгла.
– Сон это был, сон, – проворчала Обыда, вынося на крыльцо вёдра. – Нечего копаться-разводить.
– Сон, – послушно повторила Ярина – и поверила. Только много лет спустя узнала, что не сон это был и не явь, а видение, что определяет наперёд целую жизнь.
13
Воршу́д (удм.) – 1. Семейно-родовое божество; 2. Объединение кровных родственников, родовая территория; здесь – населённый пункт, в котором живут представители одного рода.