Утренний Всадник

– Ты что? – Смеяна с возмущением обернулась к нему. – Может, они самого княжича зарубили, а тебе весело! Пойдем искать скорее!

– А если зарубили, так и надо дураку! – с юным презрением шестнадцати лет ко всякой ошибке отозвался Кудрявец. – Как щенков слепых дрёмичи славенцев обошли! Нарочно на берегу наследили, нарочно в лес заманили, а тем временем своих увезли! Ну был бы я княжич…

– Ты язык-то придержи! – хрипло рявкнул Преждан. – Куда тебе с ним равняться!

Кудрявец глянул на княжеского отрока, хмыкнул, но замолчал.

Дядька Изнанец наконец оправился от страха и выбрался из-за коряги, потирая то лоб, то спину.

– Ох, мудр наш отец Варовит! – бормотал он. – Ох и мудр! Лиходеи-то непростые оказались – вернулись-таки за своими! Оставь мы их на огнище – ох, что было бы!

– Да ладно вам! – хмуро воскликнула Смеяна. Она тоже понимала, что княжич отличился сегодня не лучшим образом, ей было обидно и стыдно за него. – Пойдемте-ка в лес покричим. А не то ведь заблудятся…

Кудрявец снова хмыкнул и встал с песка. Изнанец вздохнул, махнул рукой и направился к опушке.

Первый поход княжича Светловоя вышел на редкость бесславным, и на огнище Ольховиков, где оставались их раненные вчера товарищи, отроки возвращались в понуром молчании. По десять-двенадцать лет их обучали всевозможным ратным премудростям старшие оружники Велемоговой дружины, отцы и кормильцы. Все они знали – а сами в первый же раз так опростоволосились! Отроки старались не глядеть друг на друга. Только Взорец, которого в Славене прозвали С-Гуся-Вода, продолжал поддразнивать Смеяну. Но она, глядя на хмурого Светловоя, поскучнела тоже и не отвечала на шутки.

– Что-то я не слыхал, чтобы простые лиходеи своих отбивали, да еще у княжеской дружины! – хмурясь, бормотал Скоромет, словно хотел перед кем-то оправдаться.

Но и сам он понимал, что князя это не убедит.

– А ты подумай! – с вызовом ответил Миломир. Ему тоже было стыдно, и он очень сердился сам на себя, что не подумал раньше. – Кабы из наших кто в полон попал – ты бы не пошел их вызволять?

– Спрашиваешь! – обиделся Скоромет.

– Вот и думай! Ватага то была или…

– Или что? – спросил Светловой, впервые обернувшись.

– Или дружина! – уверенно ответил Миломир. – И не мне тебе объяснять, в чем разница!

Светловой не ответил. Он и сам отлично знал разницу между случайным сборищем ватаги, в которой у каждого на совести пятно от нарушенных законов рода, и дружиной, которая сама – единый род.

На огнище рассказ Изнанца и Кудрявца вызвал переполох. Варовит не раз похвалил себя за предусмотрительность, а Смеяна тем временем перевязывала новых раненых. Ольховики сновали вокруг с озабоченными лицами, и Светловою не хотелось задерживаться здесь. Не такие подвиги к лицу будущему князю.

Желая засветло добраться до Лебедина, Светловой сразу после полудня стал прощаться с гостеприимными хозяевами. Отроки во дворе седлали коней, все Ольховики высыпали их провожать. Уже готовясь сесть в седло, Светловой обернулся и поискал глазами Смеяну. Она стояла у крыльца беседы, грустная, потухшая, и Светловой помолчал, поглаживая шею коня, чувствуя, что должен сказать ей что-то на прощанье, но не находя слов. Весь этот поход сейчас казался ему странным, как сон: и битва, и красавица Белосвета, и эта девушка, простая, но похожая на источник живой воды. Пожалуй, завтра подумается, что и она тоже примерещилась. Но нет, она живая. Ее глаза смотрели на Светловя с дружелюбным сочувствием, утешали и подбадривали, и ему было жаль расставаться с ней. А что поделать?

– Хочу тебе спасибо сказать – хорошо ты моих отроков вылечила! – наконец произнес Светловой, пытаясь взглядом досказать ей остальное. – Чем мне тебя отблагодарить?

– Вела и Велес лечат, а я так, помогаю…

Смеяне было тоскливо, словно ее увозят из родного дома к чужим людям, навсегда. Отныне родное огнище станет для нее чужим и запустелым, потому что здесь нет Светловоя. Привычная улыбка на ее лице сейчас казалась ненастоящей, она смущенно отводила глаза. Ольховики подталкивали друг друга локтями: такой смущенной еще никто Смеяны не видел. Влюбиться в самого княжича – только от нее такой глупости и можно было ждать!

Но Светловой не замечал этих взглядов: он видел одну Смеяну, и на сердце его было тепло и грустно, как будто он надолго прощался с родной сестрой и даже не мог сказать ей, как сильно ее любит.

– Чего хочешь – серебра? – Светловой прикоснулся к кошелю на поясе, сам не веря, что какие-то подарки смогут облегчить ей разлуку. – Или полотна – из Славена пришлю?

– Не надо мне ничего такого… – не глядя на него, отговаривалась Смеяна.

Разве можно серебром или полотном заплатить за это странное смятение, грусть и радость, жаркое счастье встречи и тягучую тоску расставания?

– Может, хочешь какой-нибудь убор дорогой? Перстней, ожерелий?

– Убор… – повторила Смеяна и вдруг ахнула, вскинула загоревшиеся глаза на Светловоя. – Хочу! Скажи деду, чтобы мой клык отдал! – с внезапным воодушевлением воскликнула она.

– Какой клык? – Светловой с удивлением обернулся к Варовиту.

– А! – Тот с досадой махнул рукой. – От матери ее осталось ожерелье. Да его моя старуха прибрала…

– И прибрала! – поддакнула бабка Гладина. – И прибрала! Куда ей, непутевой! Там янтари дорогие! У меня у самой такого нет! Она в лес пойдет да потеряет!

– Не твоя забота! – горячо возразила Смеяна. Об этом они спорили далеко не в первый раз. – Даже и потеряю! У меня Лес возьмет, мне и назад отдаст! Мое это, а не ваше! Княжич, вели им отдать! Моя мать с ожерельем пришла, а они мне его не отдают!

– Отдай! – сказал Светловой Варовиту. Он видел, как сильно Смеяна хочет получить ожерелье, и стремился помочь ей хотя бы в этом. – А хочешь, я тебе из Славена еще лучше пришлю?

– Не надо мне лучше, а пусть мое отдадут!

Светловой посмотрел на Варовита. Хмурясь, тот кивнул старухе. Бормоча что-то под нос, Гладина ушла в избу и скоро вернулась, неся в платке ожерелье. Смеяна почти выхватила платок у нее из рук и торопливо развернула. На тонком ремешке висел ряд ярко-желтых полупрозрачных кусочков янтаря, а в середине к ним был подвешен звериный зуб. Приглядевшись, Светловой узнал клык рыси. А Смеяна тут же надела ожерелье на шею, и глаза ее засияли ярче янтаря.

– Спасибо тебе, княжич! – разом повеселев, задорно поблагодарила она. Каждая веснушка на ее лице, казалось, смеялась сама по себе, в улыбке ее было столько веселья, что Светловой невольно улыбался тоже. – Лучше подарка мне никакой князь не сделал бы! Коли еще с кем биться надумаете – присылайте за мной, я помогу!

– Молчи, бесстыжая! – разом накинулись на нее и Варовит, и Гладина, и еще кто-то из стоявших вокруг родичей. – Язык придержи – накличешь беды!

Заливаясь счастливым смехом, Смеяна прижала руку к ожерелью на груди и бросилась вон из ворот. Когда Светловой с отроками выехали следом, ее уже нигде не было видно. Зажав в кулаке ожерелье, она крепко прижималась к березе, обняв белый мягко-шероховатый ствол, как плечи сестры. Желтыми глазами лесовицы Смеяна смотрела из гущи ветвей на удалявшуюся дружину, губы ее старались улыбаться, а брови дрожали, как от усилия сдержать слезы. И в эти мгновения ей казалось, что она остается совсем одна в глухом лесу, покинутая светлым весенним божеством.

А береза качала над ее головой широкими зелеными крыльями, как будто сама богиня Лада ласково гладила по волосам дочь человеческого рода, и в мягком шелесте листвы таилось обещание будущей радости сердцу, которое умеет любить.

Глава 2

За обратную дорогу у Светловоя нашлось время опомниться и поразмыслить. Порой ему вспоминалась сияющая розовыми лучами красота Белосветы, но ее черты почти растаяли в памяти, взору представлялось только чистое облако радужного света. Зато хорошо ему помнилось лицо Смеяны, ее вздернутый нос с россыпью веснушек, желтые глаза, то мечущие искры задора, то полные горячего сердечного сочувствия. Он тосковал по обеим сразу и сам себя не понимал. Ни разу за восемнадцать с половиной лет ему не приходилось переживать такой бури в душе. Его как будто разрывало пополам: тянуло к недостижимой, небывалой, чистой мечте и в то же время влекло к живому и горячему человеческому счастью, яркий свет которого он видел в глазах Смеяны.