В землю Ханаанскую

Но вдали, где сначала горели только тусклые светильники, мелькнул сильный блеск. Неужели эти безумцы хотели начать веселое празднество в такую ужасную ночь.

Еще накануне, на совете жрецов решено было отменить торжественное шествие вследствие ужасной казни и не украшать храма цветами. Уже к полудню удалились к себе те, чьи дома были подвержены страшной казни; но теперь немилость богов, казалось, проникла и в это священное место, тогда как он, звездочет, следил еще за течением небесных светил; почему его оставили и сторожа, и другие звездочеты, бывшие с ним при захождении солнца и обязанные остаться тут на ночь?

Старик снова с нежною заботливостью наклонился к страдальцу. Но скоро он опять поднялся, потому что ворота отворились и свет факелов и фонарей озарил передний двор. Звездочет взглянул на небо и убедился, что полночь недавно миновала. Жрецы вошли в храм, вероятно, для приготовления к утру великого торжества праздника жатвы?

Но нет!

Когда же они входили с пением и в таком правильном шествии в священное место для приготовления торжества? И пришли не одни только служители божества: к ним присоединился и народ; к пению примешивались жалобные стоны женщин и крики отчаяния которые ему еще во всю свою долголетнюю жизнь не приходилось слышать в этом священном месте.

Не обманывает ли его слух? Уж не был ли то сонм не находящих покоя душ, на которых указывал ему его внук с высоты наблюдательного поста, ворвавшихся в священное место богов?

Тогда ужас снова объял звездочета и, с поднятыми, как бы для отражения, руками он стал произносить заклинания против козней злых духов. Однако он скоро опустил руки, так как заметил друзей, вчера еще бывших между живыми: во-первых, мощную фигуру второго пророка его Бога, затем женщин, посвященных Амон-Ра, певцов и верховного жреца; когда же старик за звездочетами и пастофорами[2] заметил и своего зятя, дом которого еще вчера был пощажен от ужасной казни, мужество вернулось к нему и он позвал его; но голос старика был заглушен пением и криками.

Передний двор весь осветился, но всякий так был занят своим собственным горем, что никто и не заметил старого звездочета. Он снял плащ со своего окоченевшего тела и подложил его под голову внука и пока укладывал юношу с отеческою заботливостью, то разобрал в песнях и криках приближавшейся толпы проклятия евреям, через которых разразилось такое бедствие на фараона и на его народ, а затем до его слуха несколько раз долетело имя наследника престола принца Рамзеса; упоминание этого имени, сопровождаемое жалобными причитаниями, ясно доказывало старику, что смерть не пощадила и первенца фараона.

С возрастающим страхом смотрел старик на бледные исказившиеся черты внука; но жалобные стоны и плач о смерти наследника раздавались все громче и громче; тогда звездочет невольно подумал о беспристрастии судьбы: смерть не разбирает и одинаково уносит и знатных мира сего и последних нищих. Теперь звездочет понял, что привело плачущую толпу во храм.

Старик поспешил, насколько позволяли его старые ноги, присоединиться к толпе, но прежде чем до нее достигнул, он увидел, что из караульни вышел привратник и его жена, вынося труп мальчика. Муж держал голову, а его слабая, маленького роста жена — ноги, и исполин привратник должен был низко наклоняться, чтобы труп лежал в горизонтальном положении. Трое детей замыкали это печальное шествие, а маленькая девочка освещала им путь, неся впереди фонарь.

Быть может, никто и не заметил бы старого звездочета, но жена привратника испускала такие жалобные вопли, что положительно нельзя было ее слушать. Сначала обернулся второй пророк, а за ним и его спутники.

Процессия остановилась и когда некоторые из жрецов подошли к трупу, привратник воскликнул:

— Ужасная казнь постигла и нашего первенца!

Жена же его вырвала из рук дочери фонарь, осветила бледное лицо умершего мальчика и снова заплакала, приговаривая:

— И Бог еще терпит это! Он допускает совершаться таким ужасам под его собственною кровлею. Нет, не его воля, а проклятие чужеземцев взяло силу над нами и над нашею жизнью. Посмотрите сюда: это был наш первенец; смерть постигла также и двух служителей храма… А вот и еще лежит один… да это молодой Хам, внук звездочета Рамери. Мы слышали, как старик кричал, но ведь кто же пойдет к чужим, когда у самих беда? Что за времена! Кажется, боги открыли их собственный дом бедствию и если погибнет весь мир, то это меня нисколько не удивит. Вы, высокоученые жрецы! Я бедная, простая женщина, но неужели это не дает мне права спросить: уж не спят ли наши боги, что допустили такое колдовство, или, быть может, чем-нибудь заняты? Да о чем они думают, что дали власть над нами и нашими детьми этому еврейскому исчадию?

— На них! Смерть чужеземцам! Да поглотит их море! Смерть им вместе с колдуном Мезу[3].

Как эхо проклятий женщины, пронесся в толпе глухой гул, а зять седого звездочета, начальник стрелков, при виде любимого им племянника умершим, пришел в ярость и, вынув короткое копье, воскликнул:

— Да, последуют за мною все те, у которых есть сердце! На них! Жизнь за жизнь! Десять евреев за каждого египтянина, убитого волшебником!

Этот возглас знаменитого воина не пропал даром и воодушевил толпу. Женщины опередили мужчин и бросились к воротам; но жрецы еще медлили, так как хотели узнать прежде мнение пророка бога Амон-Ра. Этот же величественный с виду человек воскликнул:

— На молитву со мной, все те, которые носят одеяние жреца! Народ — это орудие возмездия в руках богов. Мы же останемся здесь и будем молиться за удачный исход мести!

II

Бай, второй пророк бога Амон-Ра, заступавший место первого пророка и верховного жреца Руи, так как последний был слишком стар, удалился в святилище; другие служители богов принялись за свои обязанности, тогда как разъяренная толпа народа бросилась по улицам города к отдаленным жилищам евреев.

Как вышедшая из берегов вода наполняет долину и уносит своим потоком все, что ей попадается на пути, точно также и спешившие на месть толпы народа увлекали за собою всех, кто им встречался. Ни один египтянин, у которого смерть вырвала дорогое ему существо, не отказывался следовать за прочими, так что толпа росла все более и более и сотни превращались в тысячи. Мужчины, женщины, дети, свободные люди и воины, воодушевленные желанием истребить ненавистных им евреев, стремились к отдаленной части города, в которой жили их враги.

И эти люди шли вперед, сами не зная, что делают;· они жаждали только смерти и гибели евреев.

Первый, на котором разразился их гнев, был еврей Нун, почтенный и многими уважаемый богатый старик, занимавшийся скотоводством; египтяне видели от него много хорошего, но раз только сердцем человека овладевает ненависть, то тут уже не может быть и речи о благодарности.

Жилище Нуна, точно также, как дома и хижины других евреев, находилось в западной части Таниса, в участке чужеземцев и примыкало к улицам города, в которых жили египтяне.

В это время, обыкновенно, поили крупный и мелкий скот Нуна и затем выгоняли его на пастбище; громадный двор, находящийся перед домом еврея был полом всякого рода скота, служащими у него мужчинами и женщинами, телегами и разными сельскими орудиями. Сам хозяин всегда наблюдал за всем, так что он и его домашние должны были сделаться первыми жертвами разъяренной толпы.

Но вот бывшие впереди египтяне достигли уже обширного двора Нуна и, между ними, зять седого звездочета, начальник стрелков, Горнехт.

Двор и дом были ярко освещены утренним солнцем. Сильный кузнец, бывший впереди, толкнул ногою ворота, но они были не на замке и так легко отворились, что ему пришлось схватиться за столбы, чтобы не упасть. Другие же тотчас протолкались вперед и проникли во двор, между ними и начальник стрелков.

Но что же это такое?

2

Жрецы, носившие ящик (ложе, гроб) с изображением божества. — Прим. книгодела.

3

Мезу — египетское имя Моисея.